Где ты был?

      Государь кивком головы подозвал к себе Федора.       — В вечер придешь. А сейчас вели готовить обед: мочи нет слушать боле этих бездельников.       Басманов поклонился и змейкой утек за потайную дверцу.       Заседание Думы длилось уж какой битый час, но результата, действительно, было мало. Вынесенные Иваном Васильевичем вопросы о войне, о торговле и о болезни повальной решались медленно. Но еще тягуче тянулось время, в которое бояре мыслили. Дал Бог ума государю немало, о черной смерти, как болезнь прозвали в народе, он сразу же приказал установить заставы и никого не пропускать в Москву из областей, которые подверглись заражению. Также наставил царь Иван на каждую заставу по лекарю поставить, а людей померевших сжигать дальше от поселений, чтоб смраду рядом со здоровым народом не было. Решение было записано и направлено с подьячим в приказ.       Торговые вопросы тянулись: на заседание приглашены были немецкие и аглицкие купцы, да отправлены были вон спустя время.       «Подите прочь! После с вами речь держать стану…»       Про войну стоит ли упоминать… Бесконечные споры, что делать и как поступать дальше.       Тишина повисла в теплом воздухе. Тяжелые боярские шубы давили их хозяевам на плечи, дышать было трудно. Бояре обливались потом и мечтали уже выйти прочь из Грановитой палаты. Грузные угрюмые мужи готовы были выбежать на крыльцо, словно малые ребятишки, набрать свежего весеннего воздуха побольше в грудь и сбросить одежды с мокрых плеч.       Иван Васильевич оперся лбом на кулак и тяжело дышал. Последнее время ему как будто не хватает чего-то в крови, но Бомелий со своими травами мало помогает. Легкий кафтан сейчас был царю Ивану хуже кольчуги.       Он поднял уставший и раздраженный взгляд на бояр.       — Ну что? Что надумали, головы московские?       — Так что, батюшка… — начал было седой, хрупкий на вид боярин.       — Да что уж!.. — государь поднялся с престола. За ним поднялись со своих мест и остальные.       Он расправил могучие плечи, вдохнув побольше воздуха, что остался в палате. Царь Иван оглядел присутствующих.       — Ступайте. Позже, ежели не завтра, будем думы думать, что дальше делать.       Бояре откланялись государю и удалились прочь из палаты. Иван Васильевич заметил, как у одних на лицах отразилось облегчение, у других же в густых бородах расплылась улыбка.       «Да и сам я рад, что окончили мы это сидение… Как же тяжко с ними. Еще и болезнь эта повальная… Хоть воевод из Ливонии отзывай!.. А и надо бы.»       Государь обождал, пока в палате останется только он, писарь да рынды. Он обратил свой взгляд на писаря — его тезку — Ивана. Тот сидел за небольшим столиком ни жив, ни мертв: по лбу скатывались мелкие капельки пота, губы бледны, а перо чуть подрагивало в пальцах над чистым листом.       — Иван.       Писарь дернулся, убирая с лица влажную прядку, выбившуюся из-под тонкой веревочки, что держала волосы. Он поднял обеспокоенный взгляд на царя Ивана, выпрямляясь и крепче сжимая в пальцах перо.       — Запиши, — тот снова склонился над листком. — Отозвать воевод с войсками из Ливонии.       Парень готовый был писать приказ о чем угодно пришел в смятение и вновь поднял глаза на государя.       — Что такое?       — А… — Иван потупил взгляд. — Просто записать тебе это, Иван Васильевич, и боле ничего?       — И боле ничего. Пойдешь, погуляешь…       Иван послушно записал сказанное государем, отложил перо и, откланявшись, удалился прочь.       В палате до сих пор было ужасно душно. Кафтан все также давил на плечи. Все как будто давило: начиная с сапог и заканчивая стенами.       Государь, осторожно, будто боясь оступиться, подошёл к окну, выходящему на Соборную площадь. Прикрыл глаза, крепко сжимая посох. Тут до слуха царя Ивана донесся шорох закрывающейся двери и знакомые легкие шаги. Он расслабился. Федька.       Тонкие прохладные пальцы обхватили запястье Ивана. Он обернулся. Васильки глаз смотрели на него с молочного лица Басманова.       — Приказал этим выйти прочь?       — Конечно, царе, о чем разговор, — Федор обошел государя и свободной рукой расстегнул верхнюю пуговичку кафтана.       — А обед?.. — государь невольно охнул от прикосновения прохладных пальцев Феди к его шее.       — Все уж готово, царенька. Дозволь? — Басманов потянулся ко второй пуговичке, но Иван щелкнул по нежным пальцам.       — Еще не вечер, Федька. Идем, — царь высвободил руку из цепких пальцев Басманова и, увлекая его за собой, стремительно направился прочь из палаты.

***

      Рабочая палата царя Ивана освещалась лишь несколькими свечами, расставленными по столу и подоконнику. Он заработался, забыл о еде, свете. Он весь был в войне.       — Ну как же, как же…       Государь снова поднялся с кресла. Он взял в руки письмо воеводы Морозова. Еще раз вслух перечел его.       — Ох, — Иван Васильевич шумно выдохнул, запуская пальцы в густые волосы. — Нет-нет! Отозвать всех из Ливонии. Не нужно мне, чтобы войско и талантливые воеводы мои полегли не от вражеского огня, а от черного недуга этого!..       Царь Иван прошелся к окну. На улице уж было темно, у царского крыльца горели факелы да стояли стрельцы, редко переминаясь. Какое-то спокойствие было в этом всем. Давно в нем не поселялось это чувство: все ему тревожно, все дела гложат разум да сердце. Анастасия вчера во сне являлась. Все говорила о том, чтобы не слушал бояр да княжну кабардинскую, чтобы не шибко верил ближним теперь дворянам, прислушивался бы токмо к сердцу своему, Бога слушал.       Он прикрыл глаза.       — Была бы ты со мной, горлица моя, как легче бы мне было.       Иван снова запустил пальцы в волосы, собирая их в хвост и распуская по плечам. Как они отросли теперь… По длине уж как женские совсем, но стричь не хотелось. Да и мальчишкам весело: Федька все играется, перебирает, заплетает косички и ведь как искусно. Ни одна девка не может так крепко и красиво заплести косу как царевич.       Иван улыбнулся.       — Мамина гордость — Федор Иванович… Федя… А Ванька все мечом машет… — государь отошел обратно к столу, взял посох. — Засиделся что-то…       Он вышел из палаты и не спеша направился в царскую опочивальню.       «Сегодня какой-то особенно долгий день. Дума, Щеглов еще принес бумажек различных, письмо от Михаила Яковлевича… Сейчас бы просто воды выпить чашу и лечь спать.»       Рынды открыли двери в опочивальню. Царь Иван полусонно вошел в горницу, прошел мимо стола и лавок, покрытых персидскими коврами, останавливаясь у царского ложа. Выпустил из рук посох, и он с громким стуком ударился об пол.       В воздухе витал пряный дымок, испускаемый благовониями, купленными в Греции. Они медленно тлели в чаше перед иконами. В потемках комнаты было мало что видно: всех свечей не зажигали, если государь не приказывал.       Иван глубоко вдохнул, растер лицо ладонями и рухнул на постель. Шелковые одеяла ласково приняли его, перина и подушки казались мягче обычного. Он бы так и уснул, если бы кто-то тихо не кашлянул.       Иван мгновенно отрезвел и резко поднялся на локтях, всматриваясь в темноту. Он весь натянулся, словно тетива; был готов бросится в атаку разъяренным тигром и разодрать незваного гостя.       — Кто?!       Будто громовой раскат прозвучал его голос. Пламя трех свечей, что стояли на столе, дрогнуло.       — Иван Васильевич, заработался ты, позабыл совсем про раба своего, про лучик светила ночного…       — Федька…       Вздох облегчения сорвался с губ. И как он мог забыть?.. Хотя вполне себе мог.       — Поди сюда, Федор…       Иван снова расслабился. От общей тьмы отделилась стройная фигура кравчего. Красный кафтан мелькнул в свете свечей. Федор прошел по толстому мягкому ковру, переступая быстро, но осторожно, будто кошка.       Царь уже видел черты лица Федора, приближавшегося к ложу. Он коленом стал на край постели.       — Где ты был? — обида скользнула в голосе Басманова.       — Что?       Федор действительно долго ждал. Он знал, что Иван разбирает письма от воевод, чертит новые планы, много мыслит о болезни и мерах по борьбе с ней, но… Но он тоже его дело… Он хотел быть его делом, о котором нельзя забыть.       Царь Иван сел, протягивая руку Басманову. Почувствовав в своей ладони тонкую руку Феди, он легонько потянул на себя. Федор сопротивлялся.       — Федор… Что за ребячество? Ты мне бунт удумал тут устроить?       — Нет, царе, — он подчинился, присаживаясь напротив государя, подбирая под себя ноги.       Федя не смотрел на Ивана. Невольно на глаза выступили слезы, голова закружилась.       Царь Иван даже в потемках опочивальни смог разглядеть чувства Федора. Он вздохнул и еще сильнее потянул его на себя, сам перемещаясь ближе. Обмякший парень легко упал в руки государя.       — Ну что такое, Федорушка? Я был у себя в рабочей светелке. Ты же знаешь все, милый мой…       Басманов всхлипнул.       — Но-о-о, — протянул государь, крепче обнимая Федю. — Машка у нас с тобою в другой части дворца…       — Не в царице дело, царенька…       — А в чем же?       Федор поднял на Ивана мокрые покрасневшие глаза, утер нос. Он не хотел бы жаловаться на свои глупые мысли, но язык будто не слушался. Слова слетели с припухших губ.       — Я хочу быть твоим главным делом!.. Я знаю, что не можешь ты государство наше оставить, но, царе… Я…       — Мальчишка, — Иван улыбнулся.       Борода и усы государя защекотали лицо Федора. Слезы покатились из глаз сильнее.       — Соленый ты, Федька, как огурчик, а я люблю сладкие огурчики! — царь Иван отстранился от Басманова, усаживая ровно.       — Прости меня за слова мои и слезы, царе…       Государь махнул на него рукой. Он выполз из постели и стал раздеваться. Федька утер лицо.       Иван обернулся в исподней рубахе, заправленной в шаровары. Басманов по-прежнему сидел там, где он его и усадил.       — Что сидишь? Спать собираешься в кафтане, что ли? — царь дернул пояс шаровар.       Басманов соскочил с постели, спешно раздеваясь.       Пока Федор копался с пуговицами в потемках, Иван устраивался в постели так, чтобы им вдвоем было удобно.       — Федорушка…       Царь Иван не успел договорить, как под боком оказался Басманов. Он всем телом прижался к нему, едва-едва дрожа.       — Холодно тебе? — Иван накрыл его одеялом, обнял.       — Царе…       — Имя, Федя. Имя…       — Иван… Ваня, ты только больше не забывай обо мне. Слышишь?       В ответ государь поцеловал Басманова в макушку и крепче прижал в себе.       Благовония уже совсем истлели в чашах, свечи догорели, не оставив от себя ничего. Мерное посапывание было слышно в темноте царской опочивальни.