Выбор

Тишина и бездействие Слышащего подавляли. Цицерон сидел у догорающего пламени, громко кашлял для убедительности, чтобы ассасин наверняка был уверен в его плачевном состоянии, и следил за дверью с бдительностью талморского солдата. Она слегка двинулась вперед, покачиваясь. Едва до шута донесся протяжный и ноющий скрип петель, его золотистые глаза панически округлились, а зрачок сузился до минимума. Хранитель истерично дернулся всем телом и впился руками в колени. - С-слышащий? Это ты, да?.. Ответом ему последовали лишь молчание и задорное потрескивание дров. Языки пламени продолжили свой страстный танец, игнорируя тихий и бессмысленный шепот паяца: им было совершенно безразлично на то, что вскоре его жизнь может бесславно оборваться. «Просто сквозняк... Тебе снова показалось, Цицерон.» Хранитель все гадал, почему же Слышащий медлит. Возможно, им поужинал тот здоровый тролль... Или же его прикончили призраки? Пусть паяц и ловко избежал неприятностей, но он искренне верил, что та вонючая громила и мертвые Братья оказались крайне опасны. Еще Слышащий мог бы передумать насчет убийства скомороха, что, скорее всего, было бы невероятно. «Нет, он же не собирается огорчить эту белобрысую дрянь... - горько усмехнулся шут, нервно проводя пальцем по глазницам потрескавшегося черепа. - Но что, если Слышащий не полностью испортился? Вдруг он поймет, что самозванке он не нужен, и поможет бедному Цицерону?» Вновь потоки студеного воздуха вырвались из щели между дверью и полом, насвистывая траурные мотивы. В горле Хранителя застрял липкий ком, не позволяющий ему дышать. «Ты сам хоть в это веришь?..» Цицерон вновь надрывно и пронзительно прокашлялся, крепко зажмурив глаза. Мысль об эбонитовом кинжале за поясом грела его душу как ничто другое. * * * Тьма укрывала ассасина весь путь с той же заботой и любовью, с какой мать оберегает свое ненаглядное дитя от опасностей, но Слышащий все равно шел неуверенно и медленно, прислушиваясь к каждому звуку. Больше не было ни рычания, ни возгласов. Все вокруг замолкло, завороженно следя за следующими действиями эльфа: лишь где-то недалеко, прерываемый только звоном падающих капель воды, доносился срывающийся голос. Слишком знакомый голос. Цицерон сбивчиво бормотал что-то, обращаясь к ассасину, а тот даже не понимал значения слов. Босмер улавливал только бессвязное щебетанье вперемешку со всхлипываниями и истошным хихиканьем. Вскоре голос оборвался, и вновь воцарилась гробовая и пугающая тишина. Слышащий застыл на месте перед оградой, со всей силы дернув цепь. Его колотила мелкая дрожь, которая даже не собиралась проходить. Казалось, вместе с кровью по венам разносилось и необъяснимое волнение. Чем ближе эльф был к имперцу, тем отчетливей он чувствовал, как трепещет сердце скомороха. Разум ассасина насквозь пропитался едким страхом Хранителя, отчего Слышащий вздрогнул: точно так же он ощущал ужас и боль своих первых жертв, метался по постели, обливаясь ледяным потом и снова вспоминая первую кровь на своих руках. В то далекое время по своей неопытности он еще не умел держать эмоции в узде, быть непоколебимым и хладнокровным, как его наставляли Братья. Тогда почему же он так сильно тревожится сейчас? Астрид четко и ясно дала понять эльфу, что Цицерон - это сумасшедший предатель, готовый жестоко порубить на куски любого, и пока Хранитель будет жив, она не пустит Слышащего за порог убежища. Нордка была абсолютно уверена: ее верный подчиненный выполнит приказ, не позволив себе даже усомниться в правильности ее действий. Эльф боготворил ее с тех пор, как она избавила его от тягот однообразной и серой жизни, открыв дорогу во тьму. И теперь, сидя за столом в своей комнате и ритмично постукивая ногтями по пивной кружке, Астрид мечтательно представляла, как шут корчится в нелепой и дикой агонии, и довольно улыбалась. Она понятия не имела, что в этот момент Слышащий прижался к влажной стене, единственному препятствию, разделяющему его с Хранителем, и скрыл лицо в ладонях, не зная, как поступить. Ассасин лихорадочно тер виски, пытаясь выбросить из головы навязчивые воспоминания, но они будто назло всплывали перед глазами. Босмер сомкнул веки, надеясь, что когда он их раскроет, дьявольское наваждение расслабит свои путы. Видения из прошлого настойчиво продолжали мелькать в его сознании, словно вероломно выдранные из книги страницы: день знакомства с Цицероном на ферме Лорея, раздраженный и уставший взгляд шута, огромный ящик в телеге, вызывавший тогда у эльфа столько вопросов... А позже встреча в Фолкритском убежище, нескончаемые рассказы о Матери Ночи, безумный и пока еще непривычный хохот, создание дружбы, нет, странной связи между Хранителем и будущим избранником Матроны, ее тесный гроб и шипящий голос внутри... Провозглашение Слышащим. Вспыхнувшая ненависть между Астрид и Цицероном. Заговоры. Посягательство на Визару, Астрид и Арнбьорна. И наконец тихие всхлипы за стеной. Дыхание ассасина стало прерывистым, рваным, сбивчивым, будто он вновь увидел отвратительный кошмар, где остекленевшие глаза его жертв не давали ему покоя. Убрав за ухо закрывающие взор светлые волосы, Слышащий уставился на вывешенную рядом плиту. На ней красовался поблекший знак Темного Братства. Под ним изящным почерком перечислялись давно забытые всеми Пять Догматов. Отрешенный взгляд эльфа алчно впился в последний: «Не убей Брата либо Сестру свою по Темному Братству. Иначе навлечешь на себя Ярость Ситиса.» Босмер горестно и в то же время издевательски усмехнулся. Он склонил голову, посмотрев на деревянную дверь, за которой вновь зазвенел хохот. Ассасин таращился то на нее, то снова на плиту. Неожиданно в его сознании зазвучал мурлыкающий голос Астрид. На миг Слышащему показалось, будто женщина сидит на корточках рядом с ним и нашептывает ему на ухо те слова, что она сказала перед его отъездом: «Если Цицерон предатель, то предатель и ты, поскольку именно тебя выбрала Мать Ночи. Ты ведь не хочешь потерять свою Семью, м-м-м? Тем более, я уверена, что будь ты тогда в убежище, ты бы тоже пострадал. Знаешь, почему? Потому, что Цицерон сумасшедший, мой дорогой. Ты испытываешь к нему дружеские чувства, он в свою очередь сдерживает желание выпотрошить тебя, как лосося. Ему плевать на все, на тебя в особенности, будь ты хоть Слышащим, хоть императором. Докажи, что ты верен мне, мой Брат. Я не прошу многого... только одно маленькое убийство одного жалкого шута...» Эльф сжал руки в кулаки, болезненно впиваясь ногтями в ладони. * * * Дверь жалобно и протяжно заскрипела, оповещая Хранителя о прибытии Слышащего. Ассасин полной грудью втянул стылый воздух, смешанный с запахом пота и засохшей крови. Комната оказалась камерой для пыток: на стенах были установлены ржавые кандалы, недалеко от них на комодах остались брошенными грязные инструменты. В противоположном конце пыточной в окружении пожелтевших костей лежал Цицерон, прижимая руки к животу. Огонь все так же пожирал поленья, рассыпаясь сверкающими фейерверками над головой шута. Хранитель сжался в комок, прильнув к нему, будто в нем крылось его спасение. Длинные рыжие волосы паяца беспорядочно растрепались, непослушные прядки прилипли к мокрому лбу. Имперец жалостливо стонал, его сиплый утробный кашель поневоле заставлял вздрогнуть, но все равно он встретил убийцу зловещей и насмешливой ухмылкой. Ассасин разглядел за ней совсем другое: никакой смех, никакая улыбка не могла спрятать животного страха и обреченности, что ядовитыми цветками распустились под шутовским колпаком. - Я попался! Сдаюсь! Ха-ха-ха-ха! - издевательски воскликнул скоморох, корчась от мнимой боли. - Есть только одно лекарство от твоего безумия, Цицерон, - металлическим голосом отчеканил Слышащий и выдержал некоторую паузу. – Я. - Как оригинально! Молодец! Молодец! Цицерону нравится! – шут вновь разразился хриплым смехом, настолько заливистым и беззаботным, что эльфу стало не по себе. Будто не Хранитель должен вскоре разукрасить кровавыми струями пол и стены... - Послушай... не... не убивай меня! Сохрани жизнь несчастному Цицерону! Ты думал, как наша Матушка разозлится, если она лишится своего верного Хранителя? Слышащий ведь тоже ее ребенок... - Прекрати этот фарс! Ты покусился на жизни своих Братьев и... - Цицерону противно. Слышащий говорит совсем как эта шлюха Астрид, - паяц с презрением посмотрел на собеседника, одним лишь взглядом показав отвращение к нему. - Шлюха Астрид?! – ярость забурлила внутри эльфа, точно кипящее зелье. В тот момент он напомнил Хранителю ту раненую псину у входа: ассасин больше походил на изголодавшегося вервольфа, брызжущего слюной и обнажившего волчий оскал. Фальшивые бесовские искорки в карих глазах шута потускнели. - Да-да, только так можно называть эту тварь! Она осквернила нашу Матрону, Слышащий! Она запудрила тебе мозги! Она... - Заткнись сейчас же!! - взревел босмер. Его ноздри бешено раздулись, а бледное лицо покраснело, словно помидор. Этот взбалмошный шут, возомнивший, что избранный на роль Слышащего обязан восстанавливать былое величие темной гильдии, смеет обвинять Астрид? Смеет обвинять после того, как набросился на трех своих собратьев?! - Цицерон был лучшего мнения о тебе. Думал, мы братья... Но Слышащему, конечно, важнее покровительство самозванки, чем его настоящая семья, - горестно вымолвил он. - Делай, что считаешь верным. Бедный Цицерон не может драться. В конце концов Ситис рассудит нас обоих... Повисла неестественная тишина. Напряжение между Хранителем и Слышащим ежесекундно нарастало, заставляло нервы каждого натягиваться струнами, пока его не разрушил тяжелый вздох эльфа. Бесшумная, невесомая походка неизбежно приближала ассасина к безумцу. Лицо босмера едва уловимо искривилось и помрачнело, рука привычно легла на эфес верного клинка. Малахит брезгливо обжег кожу холодом, но Слышащий совершенно ничего не почувствовал. Стеклянный меч со свистом рассек воздух, освободившись от ненавистных ножен. Цицерон вздрогнул от хлесткого звука, значившего для него лишь скорую погибель. Хранитель чувствовал, как ему в затылок ударяется затхлое, тошнотворное дыхание Отца Ужаса. Возможно, это было делом рук разыгравшегося воображения, но на миг шуту показалось, будто его тесным кольцом обвила вонь мертвечины. Цицерон попытался незаметно нащупать кинжал, чтобы быть готовым ко всему, но под пристальным взглядом ассасина ему это не удалось. Пара шагов разделяла убийцу и жертву. Когда Слышащему оставалось всего-то чуть-чуть - просто вонзить лезвие в шута, его рука дрогнула, а меч опустился. Эльф осторожно присел рядом с Хранителем, клинок с тихим лязгом очутился на полу недалеко от Слышащего. Цицерон изумленно заморгал в непонимании. Ассасин, смотря куда-то сквозь стены и утонув в своих размышлениях, сдавленно прошептал: - Может, ты прав, Цицерон... Ассасин прислонился к обмякшему паяцу и положил его голову себе на плечо. Удивление все не сходило с лица Хранителя. Цицерон хотел было ответить Слышащему, но промолчал, благодарно улыбнулся и сомкнул веки. Рядом со своим единственным другом ужас безумца растаял, как сугроб под палящим солнцем. Тепло, излучаемое от Брата, согрело его душу, подарило долгожданное умиротворение, которого он уже не надеялся найти. «Неужели победа? Неужели Слышащий остался верен Матери?» - радостным потоком закружились мысли в голове Цицерона. Слышащий же сидел с каменным лицом и боялся смотреть на Хранителя. Он не мог видеть его счастливую улыбку, нет, ни за что на свете он не посмотрит в сторону шута! Но ассасин слушал его ровное дыхание, пока паяц мог дышать, и по-своему наслаждался его обществом в последний раз. Эльф не понимал, зачем он сидит бок о бок с Цицероном: чтобы успокоить перед смертью шута или чтобы успокоиться самому?.. Прошло десять минут. Или час. Может, два с половиной. Слышащему показалось - вечность. Бесконечная тягучая вечность, мучительная для него и спасительная для Хранителя. Вечность закончилась. Рука неслышно потянулась к клинку. Цицерон не шелохнулся - он все так же мирно лежал, зарывшись лицом в балахон эльфа. Лезвие взмыло вверх. Шут даже не заметил, он слушал учащающееся сердцебиение ассасина. Слышащий крепко сжал зубы, отчего они стали чуть ли не крошиться, и закрыл глаза. Одним отточенным движением меч разорвал пестрый наряд скомороха, его белоснежную кожу, прорываясь все глубже внутрь. Глаза Цицерона расширились от боли и недоумения. Послышался хруст треснувших ребер и тонкий звон клинка. Хранитель резко отдернулся от черно-красного одеяния и чуть не упал: босмер вовремя подхватил его. Плохо слушающиеся пальцы инстинктивно схватились за эбонитовую рукоять, но постоянно соскальзывали с кинжала. По щекам Цицерона проложили дорогу слезы, падая и бесшумно разбиваясь о темную ткань. - О-о... Слышащий... сделал выбор, - прохрипел Хранитель, с трудом сплевывая кровь изо рта, что алым потоком скатилась по коже имперца до шеи и поспешно скрылась за воротником. - Жаль, что ты стал... такой же мразью... как Астрид. И все же... Цицерон был счастлив... найти тебя. Еще пару минут предсмертный кашель терзал слух Слышащего, пока не затих навсегда. Побледневшее лицо шута в броском свете пламени казалось по-детски невинным, словно он не посвятил большую часть своей жизни Темному Братству. Мягким движением руки эльф опустил веки паяца вниз и прижал остывающее тело к груди. Теплые губы ассасина судорожно коснулись лба Цицерона. Данстарское убежище, пыточная, орошенный кровью клинок вдруг перестали существовать. Остались лишь Хранитель и его убийца, в чьем колотящемся сердце со зверской жестокостью разрасталась пустота. Раньше босмер часто думал, действительно ли его с шутом объединяло что-то высшее, чем общая Семья? Теперь он точно знал, что так оно и было. Словно со смертью Цицерона внутри Слышащего тоже нечто резко оборвалось и истлело. Астрид уже ничем не сможет опровергнуть это, едва она увидит взгляд ассасина, отныне полный безрассудства и отчаяния. - Прости меня, дорогой брат... Я не мог поступить иначе. Через некоторое время пошатывающейся поступью эльф вышел из убежища, оседлал Тенегрива и поскакал в сторону Фолкрита, чтобы порадовать лидера темной гильдии долгожданной вестью. После того, как Слышащего похвалили и удовлетворительно похлопали по плечу, он на подкашивающихся ногах доплелся до своей комнаты и лег спать прямо в окровавленном одеянии. Той ночью его вновь преследовали чудовищные кошмары, прерываемые только хохотом.