сирень и крыжовник

— Аккуратнее! Сан шипит и с ещё большей силой чем прежде надавливает пальцами на плечо Сонхва, да так, что тот, видно, ощущает даже сквозь плотную ткань своего одеяния. Юноша жмурится от боли и судорожно выдыхает, когда Сонхва реагирует на его настойчивое касание, на время отвлекается и останавливается. — Прекрати меня царапать, — прицокнув языком тут же строгим тоном велит ему Сонхва. — Будешь дёргаться — будет только больнее. — Я никогда не привыкну к этому, — расстроенно качает головой Сан и расслабляет руку, тем самым словно позволяя Сонхва снова приблизиться к его телу и продолжить — однако тот всё же на всякий случай поднимает на Сана глаза и дожидается его нервного прерывистого разрешающего кивка. — Будь у меня способ сделать это безболезненно — я бы непременно им воспользовался, — уверяет Сонхва. Затем — бегло прижимается пухлыми губами к холодному, покрытому мелкими каплями пота лбу юного ведьмака, — Сан почти уверен, что только чтобы проверить его температуру, — и вновь принимается за работу. В бессилии Сан, стараясь не смотреть на уже почти ставшие традиционными манипуляции, откидывается назад и упирается затылком в изголовье кровати, тяжело дыша и считая про себя: «Три, два…». Сонхва не дожидается, пока Сан приготовится, и резким движением открывает полусросшуюся кривую рану, заставляя Сана вскрикнуть и, собравшись с остатками мыслей в его спутанном от действия яда гуля разуме, вновь пожалеть о том, что когда-то решился на очередную глупость, сломав то, что работало — его ведьмачью способность к ускоренной регенерации. Это же надо было — только восстановившись как следует после Испытания травами согласиться ещё и на Трансмутацию, зная о том, что доселе ни один ведьмак её не пережил. Повестись на уговоры старших товарищей-ведьмаков и их увещевания о том, какой он исключительный и необычайно выносливый. Послушаться их и в самом деле захотеть попробовать — и на этот раз подвергнуть своё тело такой нагрузке, которую даже его уже окончательно ставшие ведьмачьими, — а, значит, почти неуязвимыми, — органы не сумели выдержать. Эксперимент, к счастью, вовремя остановили, но жертвой своей наивности Сан всё же в какой-то степени всё равно пал. Это была глупость, несусветная глупость, с его стороны. В удачные дни о ней напоминает лишь клочок белых, поседевших от напряжения волос в густой неряшливой чёлке, и то только лишь когда Сан смотрится в зеркало. В неудачные — кровоточащие, неравномерно затягивающиеся порезы от когтей разного рода чудовищ, которые для его товарищей оборачиваются крохотными, незаметными ссадинами, в то время как для Сана — смертельной угрозой. Хорошо только, что именно благодаря своей глупости он и встретил Сонхва. — Только грудь подрал? — едва слышно уточняет Сонхва, продолжая настойчиво касаться самой большой раны пальцами, кончики которых словно вонзают в Сана тысячи невидимых иголочек разом. Место разрыва кожи жжёт ещё сильнее, когда под действием магии яд вновь подступает к кровоточащим её краям и, на сей раз, остаётся стекать по коже, но Сан мужественно терпит, изредка поскрипывая зубами. Лишь когда голова его вновь тяжелеет и в неё возвращается понимание происходящего, Сан открывает рот, и, чувствуя, что ему отчаянно хочется пить, прокашливается и говорит чародею подле себя: — Нет. Ещё бедро. Их двое было. — Так уж я и поверил, — не отрывая взгляда от нуждающихся в очищении ран Сана произносит Сонхва. Сана весьма возмущает, что тот сомневается в его словах, но он знает, что и тут виноват сам: нечего было обманывать чародея подобным образом раньше. Тогда ужасных последствий от маленькой безобидной лжи не было и не предвиделось: якобы пострадавшее от укуса бешеного накера бедро Сана стало отличным поводом для того, чтобы Сонхва заглянул к нему на ночь глядя, и они прекрасно провели её вместе, однако сейчас случай не тот. Сан устало криво улыбается одним уголком рта, и, отпив из невесть откуда взявшейся кружки с холодной водой у кровати, уточняет: — Я серьёзно, Сонхва. К его облегчению Сонхва кивает, хотя бы давая Сану надежду на то, что тот понял, что ведьмак не в том положении, чтобы ему врать, потому что, будучи практически при смерти, фантазии о близости с чародеем, вопреки обыкновению, сейчас в его личном списке желаний находятся где-то между мечтами о новом дублете для официальных приёмов и обретении парадного портрета в нём же, который он мог бы повесить где-то при входе в его уединенный дом на берегу Понтара, то есть, между предпоследним и последним местом. Чародей продолжает открывать магией его более мелкие раны, выпуская скопившуюся загустевшую и потемневшую кровь, что успела собраться под новой, но бесполезной кожей, и сосредоточенно следит за тем, как его тело медленно, но верно принимается исцеляться самостоятельно, хотя и не без помощи сил Сонхва, и Сан, постепенно совсем приходя в себя, замечает, что, как всегда, в попытках забыть о боли, рассматривает его серьёзное, каким-то образом становящееся в таких условиях ещё красивее, лицо. Однако делать это ему приходится недолго — Сонхва поднимает свои тёмные глаза, в которых Сан в свете пламени к такому удовольствию для себя ловит тот фиалковый отблеск, что он так любит, и велит ему скорее показывать вторую рану, причитая: «И когда ты собирался мне об этом сказать?». Нависая над правой ногой Сана, кожа чуть выше колена на которой порядком ободрана, Сонхва повторяет в том же порядке все малоприятные ритуалы, а тот, тем временем, жалуется: может, даже заставляя Сонхва пожалеть о том, что он в очередной раз его спасает. — Я, должно быть, тебе уже надоел. Постоянно попадаю в какие-то передряги, отвлекаю тебя… — с печалью в голосе тянет он дуя губы, пока Сонхва, уже изнуренно вздыхая, обтирает его бедро чистой тканью, окуная ту в прохладную воду. Не молвя ни слова чародей строго глядит на него нахмурив свои густые тёмные брови и тем самым всё равно отвечая ему — пусть и не самым очевидным образом. Сонхва, вообще-то, такой, сколько Сан его помнит: молчаливый, серьёзный, а, если вдруг удастся его разговорить — довольно ворчливый. Тем не менее, по мнению Сана, он всё равно очарователен. Даже когда бормочет себе под нос, что не должен лезть в дела ведьмаков и тем более вмешиваться в естественный ход жизни. К счастью для Сана, действовать вопреки правилам у Сонхва уже вошло в привычку. В первый раз Сонхва нарушил эти принципы с год назад: когда притащил едва дышащего Сана в замок Каэр Морхен с вопросом, давно ли ведьмаки бросают своих товарищей на съедение вивернам в сырой глубокой пещере к востоку от Велена, в которую Сан полез по дурости, а Сонхва — чуть промахнулся и переместился через самодельный, весьма непредсказуемый портал не на нужную ему сторону Кривоуховых холмов в ходе своего странствия по Ничейной земле. Будь Сан обычным ведьмаком, безо всяких изъянов и испорченного по своей же воле дара самоисцеления, он бы одолел разъяренных нарушением их покоя тварей, раны от их ядовитых когтей, как и всегда, были бы противными, но не фатальными, а сам бы он, со временем, выполз бы из пещеры на поверхность и непременно добрался бы до дома, где ещё пару дней повалялся бы в лихорадке и был бы как новенький. Но Сан таким ведьмаком не был, и логово виверн непременно стало бы его могилой. Стало бы, если бы Сонхва не проходил мимо и, почуяв неладное, не заглянул бы на свой страх и риск в ту неприметную пещеру. По словам самого Сонхва, ему долго пришлось уговаривать Весемира, наставника Сана, позволить помочь. Только когда тот факт, что тело юного ведьмака уже не справлялось с травмами, а тот медленно и довольно мучительно умирал от них, стал очевиден, Старый Волк всё же разрешил чародею попробовать его вылечить, перед этим выспросив как следует, не его ли это на самом деле рук дело и не сделает ли он ещё хуже — ведь от таких как он добра не жди. Несколько дней ушло на то, чтобы Сонхва, под наблюдением чуть ли не всех учителей и воспитанников Каэр Морхена, вылечил Сана — точнее, сделал всё возможное, практически наугад, чтобы его организм, искажённый неудачным ритуалом, очистился и сумел продолжать бороться. Чародей уже позже признался ему, что никогда не интересовался целительной магией и, как следствие, не слишком умело с ней обращался. Но, возможно, именно тогда он и понял, что зря — у него, опредёленно, был талант. По крайней мере, так точно стал думать после подобных откровений Сан. Сам же Сан плохо помнил, что произошло, да и, вообще-то, предпочёл бы забыть, как всегда забывал всю свою едва выносимую боль, что и позволяло ему снова и снова класть в ножны начищенный серебряный меч и отправляться на охоту, выполняя ту работу, в которой он, ни много ни мало, видел свою судьбу и призвание, но один момент он определённо решил сохранить в памяти и своём сердце: то мгновение, когда он, наконец, очнулся. Первым, что он почувствовал, помимо страшной ломоты в костях от долгих часов без движения и то, как сдавливают шею, руки и грудь повязки, был кисло-сладкий запах духов. Совсем не излишне резкий и стойкий, нет. Просто его обострённые чувства усиливали не только малоприятные ощущения от каждого удара или укуса, но и другие: те, от которых покрываешься гусиной кожей, но не из-за страха, сковывающего горло, или обыкновенного холода. Те, что одновременно соблазняют и смущают. И, пусть и следующим «первым» стал звук ругани наставников, в ужасно грубой манере допрашивающих незнакомца, стоявшего напротив его кровати, что он надеется выведать в Каэр Морхене, и почему, если он так старается, Сан не встаёт уже два дня, сам он, будучи виновником происходящего, сонно улыбался, украдкой глядя ещё нечётким взглядом на силуэт того, кого они называли, ни много ни мало, злом. Ну разве может зло иметь такой манящий аромат? Это не говоря уже о его блестящих волосах, широких плечах и низком глубоком полном уверенности и загадочной сладости голосе, бесстрастно и невозмутимо напоминающем, что он, как обещал, уйдёт сразу, как только ведьмаку полегчает. А разочарованный, не вполне осознанный самим Саном стон, когда тот, услышав это, несмотря на бессилие, намерился возражать, показал ему ещё одну, пожалуй, самую важную черту так называемого «зла»: тёмные, почти чёрные глаза, вдруг на мгновение показавшиеся фиалковыми, когда чародей обернулся на шум, и свет, упавший ему на лицо, решил поддразнить Сана. После многочисленных обрядов и мощных примененных к нему заклинаний у Сана не осталось и шанса не поправиться. И всё же, пока он не окреп окончательно, чародей Сонхва, чьё имя и небольшая выжимка из биографии, что он тогда сумел узнать, лишь добавили Сану убеждённости, что обитатели Каэр Морхена ослеплены своим «ведьмачьим чутьём» и совсем утратили суть понятия «зла», не спускал с него глаз, самоотверженно терпя настороженные взгляды и колкие фразы в свой адрес. Что, должно быть, и обернулось фатальным для Сана: ведь у него не осталось и шанса не влюбиться в того, кто не только спас его, хотя мог пройти мимо и не тратить своё время и силы в месте, где его боятся и презирают, но и отважился на такое испытание — сам Сан в сознании не выдержал бы в ведьмачьей обители (или в любом другом месте) и дня, зная, что ему откровенно не рады. — Я буду вечно тебе благодарен. И буду тебя оберегать и помогать. — Мне не нужна помощь, ведьмак. Коли понадобится — дам объявление с заказом. — Нет, ты не понимаешь… С тех пор их пути переплелись. Сонхва и правда в помощи и уж тем более защите не нуждался: иногда ведьмак невольно сравнивал их силы, и сравнение не всегда… точнее, всегда не оказывалось в его пользу. От этого он даже иной раз огорчался: и стоили все лишения, годы тренировок и сложнейшие испытания, одно из которых чуть не отправило его на другую сторону гораздо раньше, чем он предполагал, такой силы, с которой он едва мог тягаться с чародеем, даже не пользовавшимся оружием, предпочитающем простенькие бесхитростные заклинания? Впрочем, эти мысли уходили из его головы так же быстро, как и приходили. Всё имело свою цену, и способности Сонхва не были исключением. Об этом Сан узнавал постепенно — поначалу он не мог вытянуть из чародея и лишнего слова. Тот говорил строго по делу: «Я уже рассказал всё, что тебе нужно знать». Однако не один он отличался упрямостью; Сан тоже мог ею похвастаться, и потому он, когда всё же сумел разговорить однажды чародея за бокалом вина, ликовал: не только потому, что ему было искренне любопытно узнать о нём чуть больше, но и потому, что это значило только одно — он решил ему открыться сам, и Сан, для самого себя, победил, и победа эта была слаще, чем любая другая, что он мог одержать в настоящем бою. Сан внимал каждому слову, запоминал каждую новую деталь, что превращала Сонхва из загадочного незнакомца, с которым, однако, Сан искал общения (и, что удивительно, находил) уже пару лун, в его доброго друга, с которым он хотел продолжать сближение. Поначалу, пока рассказ ещё состоял из общих фраз, Сан дивился тому, насколько они похожи: — Я… уроженец Каэдвена, — словно не зная, что ещё сказать о себе, пожав плечами молвил Сонхва. — Я тоже! — с энтузиазмом кивая подался вперёд Сан. — Родителей не знал, — покачал чародей головой, предвосхищая вопросы о принадлежности к народам, которые, Сан, впрочем, и не собирался задавать. — И я, — протянув руку в его сторону, с горечью предлагая выпить за их общую незавидную сиротскую судьбу, сказал он. — Обучался магии, — после звона их бокалов с вином вздохнул Сонхва. — Ты не поверишь, — вкрадчиво, наклонившись вперёд ответил с последующим общим смехом на это Сан. Отличий, разумеется, нашлось всё-таки больше. Сонхва предстал перед ним недавним выпускником Магической Академии Бан Арда, получившим характеристику «крайне талантливого, но ленивого» (Сана же его учителя в Каэр Морхене называли лишь выносливым и упорным, не делая акцента на его способностях, ведь знали, что все его успехи дались юноше необычайно тяжелым трудом). До учёбы в Академии он, как признался, находился на воспитании у чародейки, чьё имя он предпочёл не называть, ведь, по его словам, вряд ли оно о чём-то сказало бы Сану. Женщина, о которой он вспоминал с большой теплотой в голосе и заметной ведьмаку грустью в глазах, заменила ему мать, хоть никогда и не скрывала, что она ему не родная, и, когда с возрастом мальчик стал проявлять интерес к магии, быстро отметила его склонность к занятиям ею. Она настояла на том, чтобы он, достигнув шестнадцати лет, возраста, когда знания в этой области усваиваются особенно быстро, отправился на обучение в Академию для мальчиков. «Она могла бы пристроить меня и в Аретузу, там учёба куда серьёзнее, но переживала, что среди девочек я буду чувствовать себя неловко», — поделился он заодно, из чего Сан сделал вывод, что его мачеха была влиятельной дамой и очень любила Сонхва, раз беспокоилась за его душевное состояние и при этом была уверена в том, что, даже будучи студентом Академии Бан Арда, которая, как ему стало известно, довольно слабо готовит магов, он себя непременно проявит. Рассказ Сонхва о студенческих годах оказался коротким: он сразу сказал, что избавит Сана от лишних подробностей, чем немного его расстроил, — ему было очень любопытно, ведь сам он знал только на своём опыте о том, как готовят ведьмаков Школы Волка, — и поведал, что в основном интересовался магией стихий и защитными заклинаниями, почти игнорируя остальные сферы. «Честно говоря, я понятия не имел, чем хочу заниматься и как хочу применять свои знания», — водя по кромке бокала описывал Сонхва свои мысли недавней поры. — После выпуска я скитался по Ничейной земле, — признавался он, — накладывал на селенья заклинания-обереги… Осушил пару болот… В общем, делал всё, за что мог получить плату. А потом… — Встретил меня, — затаив дыхание закончил предложение за ним Сан. — Да. — Сонхва коротко кивнул, и уголок его рта едва заметно дёрнулся вверх. — Да, встретил тебя, ведьмак. — Ну а сейчас? — нетерпеливо ёрзая на кресле, что он в суматохе притащил с ближайшего рынка перед самым визитом Сонхва, что, наконец, согласился стать его гостем, а Сан с утра обнаружил в доме лишь один стул, и тот — свой собственный. — Ты ведь так занят. Не просто же это отговорки, чтоб со мной лишний раз не встречаться? — Сейчас… сейчас я делаю кое-что, на что раньше вряд ли бы отважился. — Сан в недоумении склонил голову, и Сонхва, выдержав несколько мгновений молчания, продолжил. — Целительная магия. В Академии я поверхностно её изучал, знаешь, только чтобы сдать… Но после того случая я… Понял, что, возможно, зря растрачиваю магический потенциал. Сколько моих сил уходило на всякие бесполезные дела, вроде срочного вызова дождя, хотя природа явно лучше знает, когда его посылать? А отпирание замков, когда я не спрашивал, а даже если бы и спрашивал, то не мог проверить, правда ли передо мной хозяин дома или сундука? А как насчёт… Сан чувствовал, что список Сонхва мог бы продолжать вечно, и потому предпочёл сменить тему на что-то более насущное — если не приятное, то, по крайней мере, то, что заботит чародея прямо сейчас. — Значит, очень скоро, когда меня опять кто-то покусает, на моё лечение будет уходить не два полных дня, — с улыбкой полушутя молвил ведьмак. — Из тебя выйдет замечательный лекарь, я уверен, Сонхва. — Учитывая, сколько людей уже обратилось ко мне за помощью, у меня нет выбора им не стать. Практики хоть отбавляй, — покачал он головой, продолжая, тем временем, посматривать в ходе беседы на Сана. Он уточнил, что обустроился в Оксенфурте, и поведал о том, с чем уже столкнулся: и про таких же беспечных отчаянных юношей как Сан, к сожалению, обладавших лишь ведьмачьей храбростью, что старались самостоятельно избавиться от утопцев и гулей в своих деревнях, неизбежно страдающих из-за излишней отваги, и про неопытных собирателей диких растений, вдруг позабывших о простых правилах не класть в рот незнакомые травы, про тяжелые роды совсем юных красавиц и про женщин с заметной сединой в волосах, со слезами на усталых глазах объяснявших, хоть Сонхва того не просил и не ждал, что не потянут ещё одного малыша. Про себя Сан думал, что целительство невероятно ему подходит. Потому что, хоть помогал он и не безвозмездно, ведь иначе бы остался без крова сам, но, по крайней мере, был добр к каждому, кто обращался к нему, и добр был безусловно. Ни в одном рассказе Сан не услышал и доли осуждения к кому-либо, тогда как сам то и дело стыдливо ловил себя на мысли, что много кто оказывался виноват в своём положении сам. А в глазах чародея каждый был жертвой глупых обстоятельств, и каждого он ценил, о каждом заботился и каждого любил, а затем отпускал: в лучшем случае домой, а в худшем — к богам. И это всё Сана, несомненно, подкупало. И потому и сейчас, всякий раз глядя, как Сонхва водит пальцами по его груди, рукам, бёдрам, чуть хитря, решив опередить его несовершенную ведьмачью регенерацию и всё же помогая открытым, но уже чистым ранам затянуться обратно, Сан думает, что наставники действительно были неправы: стало бы зло, имея столько возможностей его добить, так нежно с ним обращаться? «Ничем хорошим для ведьмаков связи с чародейками не заканчивались. С чародеями — тем паче», — эхом раздаётся голос Старого Волка в его сознании. Что ж, Сан готов побыть исключением, даже если тем самым, что подтвердит правило. — Хотя, знаешь, если ты вдруг действительно хочешь услышать, что я думаю обо всём этом… — медленно, растягивая слова, словно пытаясь хоть немного смягчить свое заявление начинает Сонхва, пока его чары вновь заставляют Сана ойкнуть от боли, хотя обычно к этому моменту он уже не так остро её чувствует, что вынуждает юношу гадать про себя, точно ли это случайность. — То вот правда: завязывай-ка. — Но, Сонхва, ты же знаешь, что это моя… — Сан с усилием поднимает руку и кладёт ладонь на щеку Сонхва, надеясь, что тот, почувствовав касание, глянет на него. Тщетно — чародей сконцентрирован как никогда, а, может, просто притворяется, зная, что Сан неизменно скажет. — Моя работа, — выдыхает он, с грустью скользя пальцами вниз, к уже тронутому к вечеру тенью щетины подбородку, затем отрывая руку от чужого лица и смиренно наблюдая, за тем, как тот его перевязывает — не из необходимости, скорее, в качестве привычного человеческим существам ритуала. Тишина заполняет небольшую залитую светом кровавого заката спальню, и Сан, насколько ему позволяет истощенный разум, погружается в беспорядочные мысли, в основном, однако, раздумывая о чём-то грустном, но светлом. Например, об истинной природе желания Сонхва оградить его от дела, которое, как Сану ни горько это признавать, действительно для него опасно. «Может ли он, предположим… бояться меня потерять?..». Сан долго не решается заговорить снова. Лишь смотрит на то, как Сонхва, закончив, наконец, с его лечением, омывает руки и избавляется от грязных тряпок, одним щелчком пальцев отправляя их сквозь время и пространство неведомо куда, а, чуть погодя, поднимается с его постели и, устало потерев глаза, выбирает подходящее место для открытия просторного портала. — Не возражаешь? — скорее из вежливости уточняет Сонхва, зная, как ведьмаку это не нравится — сложно найти кого-то, кто любит порталы ещё меньше, чем Сан. — Возражаю! — горячо, слыша в своём голосе капризные нотки и тут же смущаясь их восклицает юноша. Дело, однако, вовсе не в том, как собрался уходить Сонхва. Ему, вообще-то, в принципе не хочется его отпускать, и потому он тут же ищет повод. Что удивительно — находит. — Ты же зеваешь, глаза слипаются! Ещё промахнёшься и прилетишь неизвестно куда… опять… — И найду себе ещё какого-нибудь страдающего ведьмака? — Сонхва вопросительно приподнимает бровь, глядя на Сана. — Очень вероятно! — Тогда… что ты предлагаешь? — словно всё равно предпочитая услышать ответ, который ему уже известен, спрашивает Сонхва. Сан не в восторге от этой черты чародея — ему кажется, что, настаивая на прямоте, тот попросту его смущает. «И что ему только может в моём смущённом виде нравиться?», — сетует про себя Сан, на мгновение ощущая, как щёки его пылают. — Я предлагаю остаться. — У меня тоже есть работа, — качает чародей головой, — и я нужен людям и днём, и ночью. — Я знаю, — уверяет его Сан. — И знаю, как ты для них важен. Но, Сонхва… — он тщательно подбирает слова, ведь красноречие совсем не входит в число освоенных им навыков. Но он всё равно старается. — Я так по тебе скучаю, — наконец признаётся он, судорожно втягивая воздух носом, так, словно произносит нечто сокровенное. Что, впрочем, совсем не далеко от истины. Чародея явно устраивают эти слова. Сонхва стоит вполоборота, но Сан всё равно примечает — довольную полуулыбку видным ему уголком рта, расслабленные ладони, медленный взмах ресниц. И он уже знает: Сонхва остаётся. Знает и то, что он остался, что бы Сан в итоге ни сказал бы. Он слишком своеволен, и, если бы хотел — давно бы сбежал. Сану остаётся лишь радоваться тому, что Сонхва, как бы он ни старался, не может скрыть одного — своих нежных чувств, ставших удивительно приятной неожиданностью для юного ведьмака. И Сан, пока ещё застенчиво, но всё же пользуется этим благом.