Во сне

      Анне снятся хвойные леса и морозные горы. Бескрайние поля и океаны. Она идет босиком среди колосьев пшеницы; ветер играет с ее волосами, наполняет ноздри запахом свежескошенной травы.       Ей хочется раскинуть руки, поймать встречный поток и полететь над землей. Во сне она свободна от страхов, ее не гложат сомнения и не преследуют образы страшных демонов.       Анна не считает себя сильной, потому что так и не смогла победить своего главного врага — страх. Она — чужачка: на этой земле, в этой семье и везде, куда бы она не пошла ей не рады. В ее чертах — любовь представителей двух разных народов, двух разных культур. Ее отец — турист-европеец, в корнях которого были и скандинавы, и латино-американцы, и ирландцы, и черт знает, кто еще. Мать же — простая японка, мечтавшая удачно выскочить замуж.       Не сложилось. Ни с замужеством, ни с дочерью, видевшей духов и слышавшей чужие злые мысли. Анна знала, что мать боится ее. Анна не хотела, чтобы единственный родной человек смотрела на нее, словно на чудовище.       Анне всегда было важно, чтобы ее признавали, ценили. Анне хотелось быть нужной хоть кому-то, необходимой.       Выбирая маску холодной надменности, глупой, необоснованной грубости, она хотела только защититься от злых взглядов и мыслей. Никак нельзя было допустить, чтобы ее оценивали лишь только за милое личико. Она больше, значимее этого.       С годами маска так сильно приросла к ней, что она уже и сама не отличала, где проходила эта тонкая грань между ею настоящей и ею придуманной.       Хао как-то отличал. Хао видел больше и глубже, чем любой человек, которого она встречала.       Хао был чудовищем, тем самым опереточным злодеем, о ком не принято говорить даже шепотом. Анна завидовала его способности смеяться над всеми сплетнями и домыслами окружающих. Но быть может, проживи и она целых три жизни, и у нее получилось бы не обращать внимания на такие глупости и быть выше всех этих земных дрязг?       Она любила его. Она никому и никогда не призналась бы в этом. Даже себе. Даже в те минуты уединения, когда принято покопаться в себе и решить, как жить дальше.       А Хао не любил. Хао никого не любил и ни в ком не нуждался. Но признавал ее силу, восхищался ее стойкостью и несгибаемой силой духа. — Если не будешь распускать руки при первой же встрече, то люди будут более охотно идти с тобой на контакт, — говорит ей как-то Хао, улыбаясь, будто насмехался. Анна стискивала кулаки в бессильной ярости. Глупо вступать с ним в конфликт, второй раз он так просто не простит ей рукоприкладства.       В его глазах Анна — дикий, экзотический зверек, приручить которого было бы интересной задачей. Каждая их встреча, каждый разговор, словно борьба, словно игра выяснить границы дозволенного, вывести противника на эмоции.       В первую их встречу Анна еще не знала правил, во вторую она высокомерно вздергивает подбородок и упрямо складывает на груди руки. — А тебе-то что за печаль? — хмыкает она в ответ на его замечание. — Жаль, что ты тратишь время на таких неудачников, — говорит ей Хао в следующий раз. — Предлагаешь потратить его на себя? — усмехается в ответ Анна. — Почему бы и нет? Я мог бы научить тебя, как обуздать злость.       Анне требуется неделя, чтобы обдумать это предложение. И тогда она сама приходит к нему и с улыбкой, высокомерным достоинством говорит: — Отказываюсь.       Наяву она сильная, непоколебимая. Во сне она раскидывает руки, ловя встречный ветер, будто желая обнять целый мир.       Во снах Хао приходит к ней, и Анне никогда не удается поймать момент его появления. Вот она стоит здесь одна среди высоких золотистых колосьев, а в следующий момент она чувствует чужие руки на своих плечах, те заключают ее в объятия, прижимают к горячей, сильной груди.       Во сне все ощущается по-другому, пропадают границы, стираются запреты.       Во сне Анна позволяет себе то, чего никогда бы не позволила наяву.       Во сне она задыхается от поцелуев, и сама тянется за новыми. Во сне, прижимаясь к главному врагу ее будущей семьи, она решительно заявляет: — Научи.       Хао смеется ее требованию. Его пальцы пробегаются по ее щеке, а в глазах она читает теплоту, странную, похожую на нежность эмоцию.       Он склоняется к ней, опаляет дыханием ухо. Анна чувствует, что плавится в его руках, словно воск.       Но вместо какой-нибудь ласковой, подходящей случаю чуши, она слышит твердое: — Нет.       Анна распахивает глаза в темной душной комнате в дереве Патчей. Сердце стучит, отдаваясь эхом в голове. Анна зажимает пульсирующие болью виски и ей требуется несколько минут, чтобы прийти в себя.       В следующий раз, когда она встретит Хао наяву, то высокомерно вздернет подбородок и пройдет мимо, как ни в чем не бывало, делая вид, что не замечает многозначительной ухмылки ей в спину.       Но потом во сне она будет срывать с него одежду, подставлять губы под новые поцелуи, сгорать, умирать в его руках, проживать новую жизнь и новую эмоцию.       Не боясь. Не жалея. Не думая. Во сне нет рамок, нет границ дозволенного. Во сне можно все. Они оба понимают это.       Они оба принимают эти правила игры.