Фарфоровые осколки

Есть ли у кукол душа? И если есть, то где она? В сердце? В голове? В голосе? Он был одинок с самого детства. Самый маленький ребенок в семье, окруженный вечно занятыми старшими братьями и сестрами. Один, забившийся в угол, переплетающий нити в причудливые узелки. Братья говорили, что это глупо. Он ведь не девчонка. Сестрам было все равно. Строгие родители даже не думали снизойти к нему в те крохи свободного времени, что позволялись людям их профессии. Нет, они посвящали его исключительно друг другу. И сексу. Без обязательств. Семья их выглядела счастливой лишь на немногих фотографиях, и, разглядывая их, мальчик не мог понять, он ли это или же его клон. Именно это детское одиночество и стало отправной точкой его безумия. Дети из других семей боялись его. Его черных волос. Его янтарных глаз. Его бледной кожи. Он был болезненным, но крепким ребенком, мог снести все, что пожелает уготовить ему судьба. В семь лет его внезапно привлекли куклы. Эти безжизненные фигурки с тоненькими ручками и ножками из нежнейшего белого фарфора, одетые во всевозможные одежды. Благо, этого добра было полно в их мрачном доме, где царила атмосфера напряженности и недоверия. Каждый, каждый вел свою жизнь, не считаясь с другими. И мальчик уже привык, что его братья спят с его сестрами, что его отец и мать водят в дом посторонних. Мальчик привык играть, когда за стенкой его спальни в коридоре отец имеет очередную шестнадцатилетнюю девочку. Ее крики, стоны и ахи не производили на него ни капли впечатлений. Он привык. У кукол были идеальные лица. Идеальные волосы. Идеальные тела. Словом, они были идеальны во всем. Они не говорили. Они не чувствовали. Они не предавали. Но любимицей его была одна кукла с густыми желтыми волосами. Тонкая, нежная, с почти живыми голубыми глазами. Как ангел. Единственная привязанность, единственный дорогой сердцу предмет. Но и тот был разбит братом в припадке ярости. «Ненавижу тебя!» — кричал мальчишка, захлебываясь соплями и горькими слезами. «Тебе негоже играть куклами в таком возрасте», — холодно отвечал брат. И мальчик сбежал. А безумие усиливалось. Всю свою недолгую жизнь он посвятил искусству создания кукол. Он продавал их, когда стало слишком много. Оборудовал первый этаж дома под лавку фарфоровых кукол, а подвал — под мастерскую. Но лишь в своей комнате, на втором этаже, в массивном чугунном сундуке, какие сейчас редко встретишь, он хранил свое сокровище. Единственное. Осколки. Его куклы. Ангела. Единственной целью его стало создание настоящей, новой, идеальной куклы. Точь-в-точь как она. С небывалым ожесточением, с диким блеском в глазах он ваял ее черты, ее контуры, но раз за разом в припадке ярости бил свою работу о бетонный пол, топтал ногами, с болью слыша, как хрустит фарфор под подошвами тяжелых ботинок. Она не была идеальна. Пуста, бездушна. Она и отдаленно не напоминала его куклу. Потом он ударялся в беспамятство, рыдал, роптал на судьбу. И задавался вопросами: «Есть ли у кукол душа? И если есть, то где же она?» Его безумие росло с каждым днем. *** Она всегда любила то, что обычным людям кажется пугающим, отвратительным. Но несмотря на предпочтения у нее было много друзей. Она улыбалась искренне, искренне смеялась, искренне любила. Она не знала бед и жестокости. Не знала страха. Не знала безумия. Но мир сверхъестественного, мрачного, темного манил ее. И она летела ему навстречу. И однажды она нашла его лавку. Непонятно, что потянуло ее зайти. Девушка вообще редко проходила по этому мрачному району, внутренне чувствуя благоговейную дрожь перед чем-то великим, нереальным. Лавка была неприметной, вывеска на манер старинной давно стерлась, и девушка едва различила надпись: «Doll’s House». За широким окном на витрине сидели две фарфоровые куклы в платьишках с белыми передничками. И было в них нечто дьявольское, пугающее, но манящее. И девушка вошла. Места внутри было мало засчет многочисленных стеллажей, на пыльных полках которых сидели куклы. Много кукол. Здесь она встретила и прекрасных принцесс, и ангелочков с нимбами, и демонов с рожками. А еще клоунов с жуткими улыбками и невиданных чудищ, видом своим внушающих глубокий, трепетный страх. Девушка медленно брела сквозь узкие ряды полок, вздрагивая, когда фарфоровая ручка неосторожно касалась ее кожи. Они были холодными, но живыми. Много пар глаз отовсюду, казалось, смотрели только на нее. Но этот страх был столь сладок, что не хотелось расставаться с ним. Полумрак помещения, пылинки, парящие в воздухе на фоне темных болотно-зеленых стен, эти мрачные создания… Неужели это именно то место, где и ей нашлось бы место? Он появился бесшумно, точно призрак. Девушка ахнула, как только напоролась на него, неосторожно отвернувшись в другую сторону. Она была заворожена этими яркими янтарными глазами. Этими черными, точно вороново крыло, волосами. Этими густыми ресницами, этой татуировкой в форме алой звезды вкруг глаза. Всем им, таким мрачным, отрешенным, одиноким. — П-простите, — пробормотала она, а сердце ее за много лет встрепенулось и словно обрело второе дыхание. — Вы бы хотели что-то купить? Голос у него бархатистый, низкий. Такой ласковый, теплый. Такой… Невозможно описать его, но стоит услышать, как понимаешь, второго такого не найти в мире. — Я… пока еще не знаю, — ответила девушка, чувствуя себя полнейшей идиоткой. Ну как же можно так, заливаться краской перед незнакомым человеком? Да к черту, он прекрасен, и точка. Юноша долго молчал, с интересом изучая ее, а она старалась не встречаться с его горящими неистовым огнем глазами. Он такой необычный, такой манящий. Загадочный, точно самый настоящий вампир. Но внезапно он заговорил снова: — Прошу, будьте моей. Девушка встрепенулась, не веря собственным ушам. Он говорил резко и необычно красочно, живо. Он не сможет упустить ее. А она? А что она? Она уже согласилась. — Вы — идеал, какой только я встречал. *** — Мое имя — Раф. — Как Рафаил? — Наверное. — Ты похожа на ангела. — А ты? — Сульфус. — Как демон. Красивое имя… *** Их роман прогрессировал с невозможной скоростью. Они виделись лишь раз в день, когда она возвращалась домой с института. Он рассказывал о своих детищах, и Раф с трепетом держала в руках этих странных существ, породить коих мог лишь больной рассудок. Но она не говорила, что Сульфус безумен, нет. Она видела эту полыхающую рыжими языками ауру, но она бы не назвала ее сумасшествием. Она считала его особенным. Не таким, как все. Его мрачность, его загадочность и эта аура делали его особенным, куда выше всех остальных. Он был неземным, возвышенным в своих идеалах. И она не могла понять его. Но любила. Всем сердцем. Искренне, преданно. Как могла любить только она. — Они… необычны, — говорила Раф. Руки юноши покоились на ее поясе, а сам он стоял у нее за спиной, прижимая ее к себе. — Они неописуемы. Девушка блефовала. Как могут куклы с зашитыми черной нитью ртами в необычных, точно сломанные, позах казаться красивыми. Нет, красивыми они не были. Они были просто великолепными, неописуемо прекрасными, ужасающе-притягательными. Душу девушки сковывал этот страх, но она рвалась ему навстречу, желая оказаться в его плену и вновь чувствовать всю сладость неволи. Она желала быть заточенной, пленной, полностью покорной своему господину. Это… так заводило! — Не правда ли, они прекрасны? — томно шептал Сульфус и прикусил мочку уха девушки, чем вызвал ее неоднозначный шумный выдох. Она повела плечами, словно втираясь в тело парня. — Да, они великолепны… — на выдохе выдала Раф, чувствуя, как теплые, шершавые губы брюнета легонько целуют ее шею. А кожа в том месте чертовски чувствительна. Это случилось там же, на пыльном полу, среди стеллажей с жуткими куклами с зашитыми ртами. Она стонала и вскрикивала от боли, нарушая особенную, сокровенную тишину этого места. Сульфус кусал ее нежную кожу, соски, рывками поглаживал особенные, чувствительные места на теле девушки, заставляя ее забиваться в неподдельном экстазе, двигаться ему навстречу. Она так громко стонала, плакала и краснела, чем вынуждала парня идти на более резкие меры. Он вошел резко, без должной подготовки, и девушка выгнулась, вытянулась струной с распахнутыми от боли глазами, затянутыми влажной пеленой. Она до крови впилась ногтями ему в спину, как бы хватаясь, моля о помощи. Сквозь слезы, просила прекратить, но душевно отвергала это, желая слиться с тем, кто забрал ее сердце, воедино. — Тише, — шептал Сульфус, останавливаясь на миг, чтобы дать девушке привыкнуть к новым ощущениям. Раф не могла говорить. Столько эмоций отражалось сейчас на ее красном от смущения, искривленном от боли лице. Она ловила ртом воздух и шумно дышала. Больно, чертовски больно! Ах! Как же… как же горит все! Ай, больно, блин! Он двигался неистово, точно одержимый. Входил полностью, с каждой секундой наращивал скорость, порыкивал в порывах дикой, животной страсти и желаниях. С ней он не мог медлить, не мог держать себя в руках, не мог контролировать. Она плакала и так сладостно стонала, красная, такая божественно красивая. И крышу просто сносило. Безумие охватывало его с головой. Вскоре пыль на полу смешалась с кровью и спермой. *** — Так значит на ней было белое платье? Сульфус кивнул, стиснув плечи девушки в сильных руках. Раф была поражена, когда юноша завязал ей глаза полоской плотной темной ткани и под руку повел по ступеням куда-то вниз. Сердце девушки бешено забилось, когда ей, наконец, вернули способность видеть. Это была мастерская. Его мастерская. Жаровня, в которой выплавлялись эти странные хрупкие существа. Именно здесь он сказал, что она похожа на его самую дорогую куклу. Именно тут он сказал, что хочет лепить эту куклу с нее. Именно тут, в большом подвале с низким потолком, где пахнет сыростью и плесенью, Раф поняла, насколько безумна ее любовь. Но она не ушла. Не могла уйти. Сульфус приковал ее к себе незримыми цепями, подчинил себе ее волю, пленил ее разум. Она в его власти. Отныне. И на века. Она не хотела сбежать. Зеркало в полный рост отражало на своей гладкой поверхности прекрасную девушку, одетую в белое подвенечное платье. Раф не знала, где юноша сумел раздобыть его, но согласилась примерить без лишних споров. Было немного страшно переодеваться под его испытывающим, жадным взглядом, но блондинка все же поборола себя. — Ты — точная копия ее, — восторженно прошептал Сульфус. Раф невольно дернулась, вновь заметив тот неистовый, ненормальный огонь в глазах брюнета. Это пугало. Это сковывало. Но это жутко заводило. Это случилось вновь. Сульфус сделал стремительный шаг вперед, и девушка оказалась прижата к зеркалу крепким телом партнера. Краем глаза Раф могла видеть его, его черты, его глаза, его улыбку. И душу пробивала дрожь. Он жуток. Жесток. Властен. — Х-ха! Два пальца проникли внутрь. Юноша двигал ими все быстрее и быстрее, глубже и глубже, вырывая из горла блондинки сладостные, томные постанывания. Этого мало. И ему, и ей нужно нечто большее, нечто более грандиозное. Но эта пытка возбуждала еще больше, разжигала в них яркое, обжигающее пламя страсти, чтобы потом они могли ласкать друг друга, позабыв о мире вокруг. Его безумие скоро переполнит чашу. *** — Скажи, у тебя есть душа? — Думаю, да. — Если да, то где она? — Не знаю. Может быть, в сердце. Или в голосе. Или в голове. — А у меня? Скажи, у меня есть душа? — Конечно. И она прекрасна! — Почему ты так думаешь? — Но ведь только из самой прекрасной души могут идти самые прекрасные работы! *** Есть ли у кукол душа? А если есть, то где? В сердце? В голове? В голосе? Точно не в голосе, думалось Сульфусу. Да, голос его идеальной куклы был чудесен, как и подобает ангелам; он высок и тонок, нежен, переливчат; но в нем нет души. Юноша не знал, как точно она выглядит, но догадывался, понимал, что там ее нет. Это разочаровывало, но разве он надеялся на скорую победу? Нет, судьба всю жизнь обходилась с ним слишком жестоко, чтобы вот так вот взять и даровать тебе победу в одночасье. Нет, она слишком капризна и жестока, чтобы снизойти к нему и в этот раз. Но парень не унывал. Оставались еще голова и сердце. Где-то там у его куклы обязательно есть душа. И он ее обязательно узнает. Не может не узнать. Он безумен. Теперь уже окончательно. Он не мог судить, что же было каплей, переполнившей чашу. Он не мог судить о тяжести состояния. Он просто не мог судить, что безумен. Единственное, что он хотел — это узнать ответ на свои вопросы. Есть ли у куклы душа? Если есть, то где? *** Она — мотылек. А мотыльки всегда летят на свет. Но свет этот зачастую бывает огнем, и хрупкие крылатые создания просто сгорают среди ярких всполохов. Безумно-прекрасный огонь, манящий, захватывающий, пленяющий, но и опасный. Стоит лишь на шаг переступить черту, и назад больше не сможешь уйти. Она — мотылек. Огонь — его безумие. Она подошла слишком близко и теперь не имеет дороги назад. Он приковал ее к себе, и нежные чешуйчатые крылышки горели, причиняя немыслимую боль. Она горела в его безумии не в силах что-либо изменить. Теперь. Она молила, плакала, кричала, требовала прекратить, но он не хотел и слушать. Лишь сковал руки наручниками за спиной и холодно смотрел на слезы. Ему было все равно. Она — его кукла, а он — хозяин. Он играет с ней, а она не должна возмущаться. Не должна чувствовать. Не должна предавать. Однажды он уже пробовал сделать новую куклу. Ту, о которой мечтал с самого детства. Но вновь прекрасная фигура полетела на пол, нещадно истоптанная своим создателем. Раф с ужасом смотрела, как любимый ею человек так нещадно поступал со своей работой. С ней самой, ведь кукла та выглядела точь-в-точь, как и она сама. Это было страшно, странно, безумно. Именно тогда девушка поняла одно — это больше не может продолжаться. Но стоило ей сказать об этом Сульфусу, как тот грубо схватил ее за руку и потащил в этот подвал. Ее насиловали во всевозможных позах, всевозможными способами и предметами, заставляли делать всевозможные пошлости. Блондинка плакала и рвалась, но ее били и затыкали, тем самым ломая ее душу, ее саму. Раф чувствовала себя той самой куклой, так безжалостно растоптанной создателем. Ее били точно так же. Еще чуть-чуть, и она точно станет, как те осколки, что Сульфус небрежно выкинул в помойное ведро. — Открой мне свою душу, — требовательно говорил юноша, не переставая двигаться. Девушку трясло, она не могла говорить из-за криков и стонов. Искусанные в кровь губы болели, а во рту Раф чувствовала солоноватый привкус. — Остановись, прошу тебя! — молила она, не обращая внимания на вопрос. Это все, о чем она могла только думать. Тогда брюнет наклонялся к ее лицу и заглядывал в красные от слез глаза, долго смотрел и молчал. Но потом все повторялось вновь. Все ее тело точно горело в огне, запястья затекли, а кожа в некоторых местах покраснела. Ее нещадно царапали и кусали, щипали и ласкали груди, имели где только можно было. Этот подвал казался девушке настоящим Адом, а Сульфус — Дьяволом. Безумие плескалось в его янтарных глазах. Он болен, неизлечимо болен. Он рисовал на ее теле кровавые рисунки остро заточенным ножом. Он то осторожно водил холодной сталью по коже, по нежной шее и груди, по разгоряченной пятой точке, по внутренней стороне бедер, то оставлял длинные неглубокие порезы, сочившиеся алой кровью. Он марал в ней лезвие, а потом слизывал ее, пачкая губы. Раф постанывала от боли и дергалась, зачастую сама напарываясь на острую грань стального полотна. — Скажи мне, где твоя душа, — повторял брюнет, но ответа так и не получал. Он был в ярости. Необузданный, непокорный, дикий. Как зверь. Словно действиями своими он стремился вырвать из уст девушки ответ, насилием требуя открыть правду. Раф была скована ужасом, но не тем сладостным, тягучим. Этот ужас был черен и холоден, пуст, требователен. И как такому противиться? У нее не было сил бежать, вырываться, да и кричать уже тоже. Пусть делает, что хочет, ей уже все равно. Смирение ворвалось в истерзанную душу блондинки, обволокла ее непроглядной пеленой и сдержала все эмоции. Она не могла бежать. Она слишком близко к огню. Она — мотылек и совсем скоро сгорит в его безумии. *** «Скажи, скажи, скажи! Ты ведь знаешь!» — мысленно твердил Сульфус, вновь и вновь входя в девушку. Не он правил в тот момент своим телом и разумом; та крохотная частичка его черной души, его настоящее «Я» заперто глубоко в том сундуке в его комнате, среди фарфоровых осколков, что он так бережно и трепетно хранил все эти годы. Он непременно даст своему ангелу новую жизнь. Разве можно назвать безумием любовь? Он считал, нет. Он уже давно понял, что эта кукла по имени Раф пока еще не до конца похожа на его идеал. Она… мыслит, чувствует, она еще не полностью покорна ему. Она еще не его. И это делало его столь злым, столь агрессивным, что любой бы отшатнулся в сторону. Да, она любила его, она не «любой», но все еще не идеал. Она любила, но она еще не покорна. Ее кожа бела, но не настолько, как фарфор. Ее глаза слишком живы, не как у его куклы. Она улыбается, в то время как должна чуть приоткрыть губы, словно собираясь что-то сказать. А еще она теплая, когда должна быть холоднее снега. Он был на грани. Безумие волнами хлестало в душе, давая юноше силы и энергию продолжать свои пытки, в то время как девушка, казалось, уже сдалась и безвольно лежала на столе, раскинув руки в стороны. Смирилась. И, быть может, случайно или нет, лезвие ножа сверкнуло в тусклом свете ламп и острие вонзилось прямо в грудь Раф. Она последний раз дернулась, сраженная судорогой, и застыла. Жизненный блеск в ее глазах потух в тот момент, когда для Сульфуса наступила грань блаженства. Он тихо простонал, сжимая в руках рукоять ножа и подаваясь чуть назад, выходя из тела уже мертвой девушки. По ее ногам стекала сперма, а из уголка рта — кровь. Брюнет поднял на нее глаза и застыл в восхищении. — Идеальна… — только и смог выговорить он. Усталость мигом накатила на горячее тело, и ярость вмиг переросла в искреннейшее восхищение. Та Раф, что лежала на столе, уронив голову на бок, безжизненная, бездушная, истерзанная и сломанная, была идеалом. Его идеалом. Белая, почти живая, выразительная, тонкая, неописуемо-прекрасная. Сульфус наклонился к ее голове, чуть приподнял за подбородок и коснулся губами ее пока еще теплых губ. Первый раз за их «знакомство». Первый поцелуй его и его куклы. Теперь-то он уже точно сможет починить свою игрушку. И пусть в итоге он оказался не прав. У кукол не было души. Ни в сердце, ни в голове, ни в голосе. Никто, правда, так и не увидел этого ангела в белом подвенечном платье. Она вышла чудесной. С кинжалом в груди, с кровью у рта.