***
— Что есть смерть, если не божественная кара? Грешников рвут изнутри их же грехи и Дьявол, что сидит в них! — мужчина в робе стоял на деревянном парапете, размахивая руками. Вокруг него собралась небольшая толпа — люди в закрытых одеждах и с крестами на шеях. Все они, словно зомбированные, слушали паству, изредка кивая будто болванчики. Между ними валялось изувеченное тело, разорванное на части. Пастырь поднял оторванную руку и потряс ей в воздухе. — Вы видите это?! Бог лишил его руки, ибо блуд был самым большим его грехом! Толпа зарокотала в знак согласия. Майлз придирчиво фыркнул: по его мнению, у местных были крайне странные представления о «божественной каре». Фанатики. Майлз развернулся, собираясь вернуться в новоприобретенное жилище, как столкнулся с какой-то женщиной. Под глазами у неё пролегли глубокие синяки, а взгляд выражал искреннюю усталость. Она посмотрела на Майлза. Тот было собирался просто пройти мимо, но женщина вдруг упала на колени. Сложив руки в молебном жесте, она припала к земле, рыдая. — Прошу вас! Я каждый день выполняю предписанные Отцом заветы, молю! У меня маленький ребенок! — женщина трясла руками, голос её дрожал. Майлза передёрнуло. Он почувствовал, как внутри медленно закипает гнев, и как все мысли сводятся к одному: все здесь — сумасшедшие. Раздражающе сумасшедшие. С серыми пустыми лицами, с бессмысленными страданиями, выдуманными проблемами, надуманными грехами и… Майлз перешагнул через женщину. Шаг получился широкий, грубый, взгляд подернулся темной дымкой, а в голове нестерпимо зазудело и загудело что-то. Майлз приложил дрожащую руку ко лбу и шикнул. Противно.***
— Если бы вы были животным, то каким? — Майлз бережно установил камеру на штатив напротив кресла, в котором сидел человек. Человек молчал. Майлз сел напротив него и медленно шаркнул ручкой по бумаге блокнота, обводя цифру «один». — Если бы вы были животным, то каким? — повторил он, надавливая на ручку. Человек всхлипнул. Майлз поднял взгляд. Человека трясло, он приложил руки ко рту и сжался, стоило Майлзу посмотреть на него. Взгляд подернулся тёмной дымкой, стало невыносимо злобно, стало холодно, стало пиздец как плохо. Майлз крепче сжал ручку и вновь обвёл цифру. Бумага порвалась и теперь цифра «один» медленно возникала из-под пера на следующей странице. — Интересно. Жаль, вы не ассоциируете себя ни с каким животным, — цокнул языком Майлз, покачав головой. — Это помогло бы вам лучше понять себя. Я бы сказал, что вы похожи на свинью. Поросёнка. Поступаете, как настоящая свинья. Человек активно закивал головой. Забормотал что-то невнятное, зажмурился, сжавшись в кресле еще сильнее. Локти рубашки окрасились в красный, стоило человеку коснуться ими спинки кресла. Майлз чиркнул в блокноте вопрос, на который сам же ответил. — Любите ли вы свою работу? — Майлз говорил медленно, цедя каждое слово сквозь зубы. Взгляд снова подернулся тёмной дымкой и Майлз сжал ручку, унимая дрожь то ли гнева, то ли от холода. Одинокая лампочка под потолком загудела, замигала. Человек в кресле всхлипнул и разрыдался, поднимая руки, скользя по влажному креслу и дергаясь от липнущей к коже одежды. — Мне так жаль, — без тени жалости произнёс Майлз, немигающим взглядом глядя на собеседника. — Кажется, вы не очень-то и любите свою работу, раз вопросы о ней вызывают у вас такую реакцию. — Л-люб…лю… Люблю, — выдавил дрожащим голосом человек напротив. Надрывные рыдающие интонации показались Майлзу до отвратительного жалкими, мерзкими. Лампочка под потолком моргнула. Холодный ветер бился в деревянные ставни. Майлз медленно, намеренно обводя каждую букву, выводил слова в блокноте, не прекращая смотреть на человека. Человек смотрел вниз. Человек часто смаргивал слёзы и кусал губы, отчего его подбородок медленно покрывался красными кровоподтёками. Лист снова порвался от нажатия ручкой. — За что вы любите свою работу? –Майлз наклонил голову набок. Человек посмотрел на него. Человек открыл рот, чтобы что-то сказать, но снова закрыл его. Открыл-закрыл. Открыл-закрыл, открыл-закрыл, открыл-закры--- — О-она… хорошая… — всхлипнул он. Майлз фыркнул. Гнев никак не желал отступать, как не желал говорить человек напротив. — А что ещё? — Я… Я…. — Так уж и быть. Раз уж эта тема вам не по душе… Почему вы выбрали жить в деревне, а не перебрались в город? Вас останавливает религия? — Майлз подался вперед, не прекращая таранить собеседника взглядом. Тот словно приподнялся в воздухе, его конечности задергались. — Г-господь помилуй! — Вы настоящая безынициативная свинья. Майлз закрыл глаза. Что-то зарокотало глубоко внутри, что-то зашумело, загудела старая лампочка под потолком, холодный ветер ударил по деревянным ставням, всхлипнул человек, шаркнула бумага, пискнула камера…. Послышался хлопок. Майлз посмотрел вверх. Лампочка под потолком лопнула, и теперь одинокий провод, прикрепленный к балке, качался туда-сюда и искрился. Майлз грустно вздохнул, поднимаясь на ноги. Он снял камеру со штатива, останавливая запись. Бережно положил блокнот и ручку на кресло. Вышел на улицу, втягивая носом холодный влажный воздух, и что-то под ребрами неприятно засвистело, будто бы порыв ветра прошёл через решето. На улице не было многолюдно. Майлз слышал, как хлопали двери в округе, как по грязи шлепали чьи-то ноги, как отдалялся звук шагов. Он на удивление плавно спустился по лестнице — ни одна из противных ступенек не скрипнула под его ногами — и на удивление плавно, минуя грязь, продвинулся вдоль по узкой улочке деревне, к мощеной камнем улице именуемой центральной. Его встретила деревянная церковь. Над высокой дверью входа висел крест, перевернутый ветром и временем. Ржавый, он поскрипывал, когда его дергало. Майлз зашел внутрь. Священник, что читал утром проповедь на площади, встретил его, поклонившись и перекрестившись. Майлз недовольно фыркнул, отмахнувшись от него. — Вы обещали, что я смогу брать полноценные интервью и описывать жизнь деревни, — резко начал он. — Да. Если ваша милость…таким способом… — Какая к чертям милость?! Я блядские сутки задавал этим угашенным вопросы, получая в ответ всхлипы и слёзы! Я не просил ни черта сверхъестественного от вас. — Я не могу быть отвественным за поведение каждого из них… — Ну конечно. Ведь можете вы только визжать на площади! И толпа за вами визжит! Майлз почувствовал, как глаза снова застилает дымкой, как что-то в ребрах просится наружу. На лице священника промелькнула гримаса истинного ужаса. Он упал на колени, складывая руки в молебном жесте. — Завтра. Завтра. Дайте мне один день! Клянусь отцом, сыном и святым духом. Прошу вас! Умоляю! Апшер поджал губы и повёл плечами. Священник выглядел отвратительно, стоя так и вымаливая милость. Майлз махнул рукой, потерев переносицу. Нужно было забрать камеру и блокнот. Он вновь вышел на улицу распахнув двери церкви, и вернулся в покоцанный домишко, где беседовал с человеком ранее. Ветер всё также бил в деревянные ставни, по стене возле окна тягуче медленно сползало что-то неровное и розовое. Майлз поморщился, когда едва не поскользнулся на чем-то влажном. Темно. Но ничего, у его камеры есть ночное видение, а не видеть лица будет даже интереснее.***
Завтрашний день так и не настал. И послезавтра, и послепослезавтра… Майлз перешагнул через ручеек. Ему подумалось, что это удивительно: как ключ может бить прямо из-под чьего-то дома? И какой удивительный оттенок могут давать листья, упавшие в воду. Красный-красный ручеек медленно пробивал себе путь сквозь кучи грязи, листьев, камней и деревянных построек. Не задерживался. Майлз с интересом наблюдал за ним, не прекращая постоянно писать в блокноте. Даже не смотрел, что пишет, пальцы — все десять, да-да, — сами собой аккуратно выводили нужные слова.***
«Наткнулся на это село, когда бродил по лесу. Они какие-то оторванные от мира. Увидев меня, бросились врассыпную и сидели по своим норам, пока не вышел их священник и начал орать, что я их суд и определю, кто там грешник, а кто молодец. Едва сдерживался, чтоб не въебать ему. Отвели в церковь. Теперь живу там. Они иногда притаскивают людей — в основном, женщин — и говорят, что они грешные. Начинают завывать. Ненавижу завывания. Церковь вычищали сами».***
«В этом поселении удивительная осень».***
«Они верят, что это Бог дает им урожай каждый год, а не сами они пашут. Глупость. Но они забавные. Я едва уговорил некоторых из них на разговор. Молчат. И молятся. Чертовски много. Сборище поехавших фанатиков».***
«Отвратительное место эта их церковь. Меня уже тошнит от скрипучих полов и прогнивших досок. Они даже свой блядский крест не могут нормально повесить — перевернутый болтается над дверью. Но они дают мне пищу и считают своим Богом. Иногда они напоминают мне тех ебанутых в лечебнице. Не удивлюсь, если скоро они окажутся под крылом Меркофф».***
«Вчера снова побывал на их пастве. Как один попадали на колени и начали просить прощения. Отвратительно. Кто-то начал биться головой об асфальт и расшиб себе голову в мясо — так они начали умолять меня об исцелении! Боец головой быстро скончался у них на руках и его объявили грешником. Выбросили труп. Старался не ржать».***
«Сегодня здесь удивительно пусто.Я брожу по этой дыре уже минут 20 — чудом не вымазался в грязи. Видел одного. Он попытался напасть на меня, но»***
«Здесь, блять, вообще никого нет».