Квартет масок

      Оба понимали, что такие вечера ни к чему хорошему не приводят.       Двух раз хватило, чтоб поток охуенных историй Тартальи иссяк, и всё, что он мог теперь делать — таращиться в тёмный потолок своим пустым взглядом. Вспышки телевизионных помех углубляли тени на его лице: ввалившимися казались глазницы, провал рта чернел, когда он размыкал губы и подносил к ним ополовиненный джойнт. Научившись пускать дымные кольца, он быстро пресытился, и теперь дымил носом.       — Тот препод китайского, — Тарталья поёрзал затылком по спинке продавленного дивана.       — Прошу, избавь меня от…       — Я бы ему отсосал.       Скарамучча только и смог, что глаза закатить.       Этот деревенский пацан ничуть за два года не изменился, разве что дисциплинированнее стал, заделавшись для прикрытия студентом, и научился виртуозно врать.       —…своих больных фантазий, — Скарамучча потянулся с противоположного края дивана и отобрал джойнт. — А теперь свали, у меня работа.       Тарталья не свалил. Голову повернул, вперил в Скарамуччу свой пугающий взгляд и прошептал что-то одними губами. Чернота беззвучно вывалилась из его рта вместе с шипением помех.       — Эй, — вслух позвал севшим от горького дыма голосом.       Скарамучча глянул поверх ноутбука, перекинул дотлевающий косяк из одного уголка рта в другой.       — Почему мы ни разу не трахались?       — Потому что чаще Синьору слушай.       — А жаль. Я никогда не ебал маленьких злых собак.       — Я тоже.       Воцарившуюся тишину стук по клавиатуре заполнил, щёлканье тачпада и тихий свист, с которым Скарамучча через плотно стиснутые зубы выдыхал. Замусоленный бумажный бычок не глядя о пепельницу на полу потушил, с дивана свесившись почти наполовину и ступнёй зацепившись за бедро Тартальи.       — От тебя несёт.       — Это её духи, — Тарталья отвернулся, снова затылком поёрзал и руки к потолку вытянул, принялся свои узловатые пальцы рассматривать. Он со счёта сбился, сколько раз их ломал и калечил. Удивительно, но ровесники находили это сексуальным, как и его диковатый видок и насмешливую манеру речи. Скарамучча сначала долго голову ломал, как, будучи таким вульгарным мудаком, тому удаётся людей к себе притягивать. Потом нашёл в кармане толстовки таблетницу с психоактивами и бланты, и всё встало на свои места.       — От Синьоры всегда пионами за километр воняет. Но я имел в виду перегар. Сколько вы выпили?       Тарталья рассеянно пожал плечами. Сцепил пальцы в замок, выкрутил запястья.       — Она забавно водку хлестала. Одну за другой. Даже не закусывала.       — Ещё бы! — Скарамучча фыркнул. За годы знакомства и работы бок о бок он смирился с презабавнейшим фактом: Синьору перепить невозможно. Даже если та целую ночь проведёт на грани беспамятства, наутро всё равно выведет бритвенно-острые стрелки, волосы уложит и на каблуки взгромоздится с виртуозностью эквилибристки. Со вздёрнутым подбородком и полным неприязни взглядом щёлкнет портсигаром, достанет свой гагатовый мундштук и вставит в него папиросу. Курить будет долго и размеренно, смакуя каждый затяг, а выдыхать расслабленно через приоткрытые бордовые губы. Если в хорошем расположении духа окажется, то потреплет Скарамучча за поля фетровой шляпы и уточнит, как ему с бешеной псиной под одной крышей живётся.       А живётся, на деле, вполне терпимо. Поначалу, правда, Скарамучча дверь к себе закрывал, ревниво разделял продукты в холодильнике и рыльно-мыльное в ванной комнате по разным полкам расставлял. Но чем больше времени проходило, тем ближе друг к другу оказывались бутылки шампуней, сливки одну полку с энергетиками делили, а в корзине для белья грязная одежда лежала вперемешку.       — Жалобы есть? — спросила Синьора в один из своих визитов.       Скарамучча цыкнул раздражённо на непрошенную гостью (та после переезда не соизволила комплект ключей вернуть, а настаивать было лениво), сквозь зубы процедил:       — Иногда он голым из ванной выходит и размахивает членом.       — О, архонты, избавь меня от таких подробностей, — попросила она, в сторону распахнутого окна выдохнула и закинула ногу на ногу. — Кстати, твоя сестра писала. Спрашивала, как поживаешь.       — А ты?       — Ответила, что нашёл любовника и совершенно точно не вернёшься в Инадзуму.       — Стерва.       Но самое ошеломляющее впечатление Тарталья произвёл в их первую встречу. Это двухгодичной давности весна была, дождливая и промозглая. Скарамучча крыл на чём свет стоит сырость в квартире и технику, которая отказывалась работать, а ночами в одеяло кутался, ноги к груди подтягивал, озябшие руки прятал под подушку. На гудение системника раздражался, протекающий потолок в туалете, гогот под окнами. Будь его воля, свалил бы с этой третьесортной квартирки, но ничего лучше худшего криминального района для ему подобных в этом городе не сыскать. Полиция сюда забредала неохотно, до порта рукой подать, а в паре кварталов Чайна-таун (есть там чудная лавка традиционный китайский медицины, и не только, и владелец её — не менее чудной фриковатый мужчина с малолетней дочерью на руках). Было неплохо, пока с Синьорой сожительствовали. Та оказалась заботливой и до отвращения навязчивой любительницей молекулярной кухни, воняла на все комнаты своими тошнотворными пионами и у двери вечно обувь разбрасывала, но не нарушала личных границ и с полумраком от света настольных ламп сливалась.       Вскоре огорошила:       — Сверху бумага пришла. У нас пополнение, и оно будет жить с тобой, — а через пару дней, утрамбовав свои пожитки в два чемодана и попрыгав сверху для верности, была такова.       Время шло, а новый сожитель не торопился. Зато Синьора то и дело написывала:       «Этот кретин хранит свою лабораторную хуйню прямо в холодильнике рядом с моей лазаньей! Я его зарежу ночью.»       Или:       «У меня вся одежда серой провоняла. Надеюсь, этот мудак однажды свою склянку с кружкой кофе перепутает и сдохнет.»       А потом, посреди промозглой ночи, раздался звонок. Смех у Синьоры был истеричный, ничего хорошего не предвещал; связь грозой прерывалась:       — Бери машину, адрес сейчас скину. Тебе понравится!       Скарамучче и правда понравилось.       Подмываемый грязью порог заброшенного склада в промзоне, разбитые фонари и волнами идущие, давно вышедшие из строя железнодорожные рельсы с пересыпанными галькой шпалами — живописная картина, завораживающая. От неё ком к горлу подкатывал, волосы на затылке шевелились. Через распахнутые складские двери просматривалось настоящее побоище. Бледный лунный свет, через окна под самым потолком пробивающийся, то тут то там отдельные детали выхватывал.       — Говнюк, — рычала Синьора и каблуками месила бок связанного по рукам и ногам рыжего пацана. За её спиной полукругом агенты выстроились, Скарамучча через них еле продрался.       — Приехал? — обернулась к нему Синьора и наклонилась рыжего за шиворот встряхнуть. — Вот он, твой подопечный. Полюбуйся, как хорош! — за волосы его перехватила, чтоб голову задрать. — Решил, что можно игнорировать приказы и устраивать самосуд.       Поиграв желваками, она плюнула ему в лицо и отпихнула от себя. Рыжий на спину упал и как жук забарахтался.       — Вези его к себе и делай, что хочешь, можешь придушить.       Голос у Синьоры дрожал. Скарамучча давно её в такой ярости не видел и не знал, куда улыбку свою деть — зрелище было потрясающее!       Он по дуге обошёл рыжего, приблизился медленно и без опаски, но настороженно. Присел напротив и рукой в перчатке мокрые волосы со лба убрал. Дождь лил не переставая, в глаза и рот заливал, пятна крови на одежде размывал до коричневых потёков. Синьора на заднем плане команды раздавала, агенты суетились, по телефону кто-то срочный клининг заказывал.       Ага, «клининг».       — И чем ты их так? — кивнул Скарамучча на склад.       — Молотком, — забулькало в ответ. Потом раздался кашель.       — Как же ты попал, если бы ты только знал! — с плохо скрываемым восторгом проговорил Скарамучча, любуясь сплошным синяком вместо лица и кровью между зубов. — Разве тебе не говорили, что мы — дипломаты? Грязные методы — это не про нас.       — Я хотел повеселиться.       Скарамучча замер на миг, озноб пробрал его до самых пят, а потом он расхохотался.              — Я же сказал: у меня много работы.       Скарамучча пихнул его ногой в плечо. Тарталья перехватил тонкую щиколотку, прикусил костяшку, кожу оттянул; свет от телевизора выбелил его зубы. Он подползал, накатывал как неотвратимый прилив, чёрными провалами вместо глаз смотрел и разевал такую же чёрную пасть, чтоб теперь укусом пометить голень.       Синьора, сидя как-то у них на кухне, подливая кофе в полную рома кружку, спросила:       — Вы трахаетесь?       — А по регламенту положено? — уточнил Тарталья.       — А ты с Дотторе? — поинтересовался Скарамучча.       — Не положено, но не запрещено. И от Дотторе несёт этиловым спиртом и формалином. Не удивлюсь, если вместо члена у него гомункул с собственным интеллектом, — презрительно скривившись, она залпом осушила кружку и громыхнула ею о стол. — Я предпочитаю мужчин и женщин с толстыми кошельками и внушительными связями. Покровительство никогда не бывает лишним, дорогие мои.       Они не трахались.       Скарамучча не мог брезгливость побороть, а Тарталья паясничал и скалился.       Скарамучча работал головой и существовал по инерции, а Тарталья, пропадая и возвращаясь на утро третьего дня разбитым и осунувшимся, засыпал около его постели, даже если дверь в комнату была закрыта на замок.       Скарамучча готовил завтрак на двоих и в чай замороженные ягоды добавлял, а потом опускал руку и сидящего на полу Тарталью трепал по волосам.       Но они не трахались.              Ладони у Тартальи были больше и шире, длиннее были пальцы, и он стискивал худое и дрожащее бедро Скарамуччи, пока тот елозил босыми ступнями по продавленному дивану и голову запрокидывал — потому что Тарталья брал в рот глубоко и умело. Жарко дышал носом, утыкаясь в лобок, и исподлобья поглядывал на острый подбородок Скарамуччи, скачущий кадык и упирающийся в диванную подушку локоть. Задирал на нём майку до середины худой груди и обтянутые кожей рёбра ногтями вверх-вниз пересчитывал. Когда Скарамучча ему под язык спускал, он звериную пасть свою раскрывал шире, чтоб по губам и подбородку стекало на живот и бока.       — Ненормальный.       Тарталья улыбался, слизывал сперму и время от времени прижимался щекой к горячему телу под собой. Закрывал глаза и сквозь шипение телевизора и свист системников за стеной вслушивался в грохот сердца.       Он про себя отсчитывает секунды до момента, когда Скарамучча его коленом в бок пихнёт, скинет как ветошь, зарычит:       — Со своим стояком сам справишься, — и, взмыленный, уйдёт в комнату.       Сценарий этот неизменен, и Тарталья даже облегчение испытывает, когда Скарамучча оставляет его одного. Он сползает с дивана на пол, пультом щёлкает в поисках ночного канала и подтягивает к себе салфетки в коробке и энергетик. Осушает жестяную банку в пару больших глотков, полощет рот и сглатывает.       В его планах задержаться на этой занятной работе ещё на подольше, а особенно — в этой квартире.