***
Но вспоминать о своих злоключениях некогда, особенно когда Питер дышит в лицо, продувая северным холодным ветром тонкое пальто, купленное когда-то по последней моде. Должно быть, он выглядел глупо, стараясь смешаться с разношерстной толпой студентов, приехавших в город из провинции. Даже в электричке Петя ловил на себе взгляды удивленных подростков, разодетых как можно более ярко и будто назло мартовской погоде легко и непринужденно. Они ехали отдыхать, а он — на работу. Вот и вся разница, от которой скулы сводило в раздражении и обиде. Он же мог так же сейчас в Москве, в каком-нибудь «Джипси» или «Гадком Койоте», искать себе девушку на одну ночь, расслабляться и поддаваться всеобщему сумасшествию. Чувствовать, как алкоголь завладевает телом, расплываться в глупой улыбке и ворошить своей же рукой идеальную, кажется, прическу, старательно укладывавшуюся битых полчаса. Или искать взглядом новых потенциальных покупателей, ощущая собственную безнаказанность и вседозволенность. Хазин ведь так любил играть в бога, протягивая благодать в черном пакетике и получая в ответ кипу иностранных купюр. Свое маленькое хобби он ценил даже больше, чем основную работу, и оно отвечало ему взаимностью, позволяя жить чуть ли не в королевской роскоши. Но здесь, в Петербурге, с этим придется завязать. Знакомых в полиции пока нет — отмазать, если что, никто не сможет, да и Денис Сергеевич далеко. Второй раз в диспансер Петя никак не хотел, ему хватило первого, разрушившего и отношения с Ниной, и итак висевшие на волоске отношения с отцом… словом, не нужны ему неприятности на службе и дома — он умнее этого. О наркотиках и клубах пока придется забыть, побыть пару дней хорошим мальчиком. Отчаянно хотелось верить, что поездка эта закончится так же скоро, как и началась. Хотелось домой, в крохотный филиал ада, в котором он был чуть ли не господином.***
Такси, которое он успел заказать еще в электричке, пока строил глазки одной из студенточек, уже поджидало возле вокзала, потому, не обращая внимания на зазывал, традиционно обещающих довезти до края света и еще дальше всего за сто рублей, Хазин с самым пафосным видом устроился на переднем сиденье машины, уточняя нужный адрес. От выражения лица таксиста после слов «центральное рувд» Петя улыбки не сдержал, но по плечу все равно ободряюще похлопал. — Расслабься, дядя, не тебя же сажать едем. Да и я на уголовника не похож, правда? — Д-да. И правда не похож. «Больше похож на мусора, который людей закрывает на семь лет и в ус не дует, конечно, » — промелькнуло в мыслях Хазина, но делиться этим с итак напряженным таксистом не хотелось. Кто знает, может не все еще отошли от случая с Разумовским? Может таксист этот был из тех, кто на улицу вышел, власть почуяв, и теперь, не успев свыкнуться с мыслью, что справедливости не существует, все еще горел желанием хоть как-то бунтовскую натуру свою показать? Напряжение города, пережившего скромную, неудачную, но все же революцию, постепенно передавалось и Пете. Всю дорогу он был молчалив и к таксисту больше не лез, предпочитая смотреть на облака, пролетавшие где-то наверху. Земфира по радио пела о каких-то апельсинах, а Хазин снова ловил себя на мыслях о доме и от этого лишь больше раздражался — если хотел побыстрее отсюда свалить, сосредоточиться нужно было на работе, а не на любимой Москве. Теперь его домом, пусть и временным, был дождливый Питер, и чем скорее он с этим свыкнется, тем лучше. Такси остановилось с резким скрипом. Земфира тоже замолчала. — Приехали.***
Перед огромной дубовой дверью он отчего-то остановился. Не слишком ли рано? Его ведь ждут в понедельник, до тех пор сказано просто «гулять». Но что именно понимает Денис Сергеевич под словом «гулять» — вот вопрос, над которым Петя до сих пор отчего-то не раздумывал. К тому же тот самый «почти решенный» вопрос с проживанием так и не решился, оставив Хазина, по сути, бездомным и неприкаянным на все выходные. Может от него того и ожидают: проявить инициативу впервые в жизни, зайти в участок раньше срока и начать решать свои проблемы самостоятельно, а не через отца или Дениса Сергеевича. Давно ведь пора, да? Пальцы уже тянутся к ручке двери, когда та поддается сама, выпуская какую-то двухметровую шпалу, очевидно чем-то взбешенную и забавно возмущающуюся на слова, оставшиеся для Хазина загадкой. Сам он, чуть не оказавшийся на пути здоровяка, чудом уворачивается от двери, секундой назад грозящейся пробить ему череп, и недовольно матерится сквозь зубы, чем, должно быть и обращает на себя внимание того самого переростка, которому приходится чуть ли нагибаться, чтобы встретиться взглядом с Петей. — Маты — это плохо, уважаемый. Вы же в святое место заходите — храм закона, справедливости и все такое. Его голос такой внезапно спокойный, как будто той ситуации, что повлекла за собой попытку убийства Хазина, не было и вовсе. От такого тона Петя, признаться, опешил, поспешив ощетиниться тут же, ехидно отвечая: — Так ты сейчас жертвоприношение совершить пытался, клоун? Мог и извиниться, а не за маты предъявлять. — Чего? — Да че слышал. Или у вас в храме все не только слепые, но и глухие? Не хотел Петя так свое первое знакомство в Питере начинать, но привычки ни в какой внутренний кармашек не спрячешь, всю свою личность наново не перекроешь. Вот и получилось — извиняться перед ошарашенным здоровяком теперь уже поздно. Хорошо хоть это не полицейский, а гражданский какой-то в одежде поношенной. Даже Хазин в его легком пальто и черной водолазке выглядел не настолько глупо, чему и радовался сейчас. — Ладно, отойди, мешаешь. Мне на молитву надо, в храм твой, — решив для себя, что зайдет все-таки в участок сегодня, а не через три дня, Петя толкает застывшего от шока незнакомца — тот даже не сопротивляется — и проходит внутрь, наблюдая еще одну потрясающую абсурдом картину.***
Доблестные полицейские Санкт-Петербурга, собравшись возле одного рабочего стола, считали мятые купюры из одной кипы. В основном, конечно, обычные сторублевые, но между ними проглядывали и пятитысячные, и двушки… Петя хотел было открыть рот от изумления, да так и остаться, но вовремя подошедший человек в погонах — главный, должно быть — похлопал по плечу, приводя в чувство. — Не обращайте внимания, обычный дурдом. Вы ко мне или у вас тоже кошелек какой-нибудь украли? — …Да, — только и смог произнести Хазин, пытаясь убрать из головы картину огромной кучи денег, просто лежавших на столе на виду у всего участка. У них бы за такое всех поувольняли. А деньги на следующий день исчезли бы в каком-нибудь стрип-баре, потраченные на приятный вечер какого-нибудь генерал-лейтенанта, — да, к вам, кажется. Майор Хазин, из Москвы. Отдав честь по уставу, он даже пожал руку старику. Тот, кажется, был довольно приятным, что в его положении было скорее редкостью. Петя улыбнулся, устало, но искренне. — Да, точно, мы ждали такого в понедельник. Но чем раньше, тем лучше, нам лишние руки пригодятся. Понимаете, Разумовского одного посадить — легко. А последователи? Все те люди, которые выходили на улицы, не забыли этого ощущения, уж поверьте. А нам как всегда разгребать. Но пойдемте-ка в мой кабинет. Даже кабинет у этого странного начальника был обставлен по-рабочему. Никаких намеков на взятничество и продажность, легко узнаваемых у других стариков, кичившихся своим высоким чином, как главным достижением в жизни, замечено не было, и Хазин, пусть и не разделявший трудово-рабочей этики, не мог не зауважать этого человека еще сильнее, а потому даже в кресло садился не как обычно, вальяжно растекаясь, а как нашкодивший школьник — осторожно. — Полковник Прокопенко, рад знакомству, — представился тем временем старик, по-хозяйски располагаясь в своем кресле, — надолго вы к нам? — По правде сказать, этого сказать нельзя точно. Как руководство решит, — Петя не стал делиться своим желанием поскорее отсюда выбраться, но понимал, что оно было обоюдным. Каким бы дружелюбным этот полковник не казался, а московских ментов не любят по определению. Будь ты хоть самым добрым человеком на свете — хоть где-нибудь, да проблемы с ними возникнут. Такие уж по рядки — небо голубое, трава зеленая, полицейские в Москве никому не нравятся. А те, которые еще и уезжают куда-то оттуда — не нравятся вдвое сильнее. — Это ничего, ничего, — поспешил успокоить его Прокопенко, открывая одну из папок, стопка которых норовила упасть прямо на Петю, — а с проживанием, с бытовыми вещами всякими… все нормально? По красноречивому молчанию Хазина понятно было, что все совсем не нормально. Даже, наверное, наоборот — ситуация с каждой секундой все дальше отплывала от состояния «нормально», приближаясь к состоянию «полный пиздец». Но Петя пока старался держаться. Решать проблемы самостоятельно и все такое. — Ладно, вижу, что не нормально. Снять номер в отеле, конечно, можно, но потом с нас еще и спросят, попросят вернуть — сами понимаете, вы тут за счет нашей общей организации… — Прокопенко задумался на секунду, зажав в пальцах одну из страниц «Дела №40/2». Хазин снова напрягся, готовый к тому, что его вполне могут отправить обратно в Москву. Как бы он не хотел оказаться там как можно скорее, но вот таким образом, с полным позором, возвращаться отчего-то не торопился. С другой стороны, провести три дня на улице было вариантом таким же отвратительным. Его размышления прервал полковник, захлопнув папку и прокашлявшись в кулак. Петя невольно навострил уши, готовый ко всему. — В общем, есть у нас тут один… майор, — Прокопенко любовно похлопал то самое «Дело», что только что держал в руках, — у него квартира после того сумасшествия в аварийном состоянии, поэтому мы предоставили временную. Там две комнаты, он возражать против соседа не будет. А если будет, скажи, что от Прокопенко. Должно подействовать. Ну как, добро? Он смешливо подмигнул Хазину, на что тот, в свою очередь, кивнул, снова расплываясь невольно в улыбке. Хороший человек этот Прокопенко. И странный. Но в центральном РУВД, кажется, все такие.***
По адресу, который дали ему в участке, Хазин добрался до величественного здания древней хрущевки. И пусть воображение все это время рисовало как минимум новостройку, а как максимум — целый дворец, такой расклад, в общем-то, был ничуть не хуже. Хотелось по крайней мере верить, что майор тот окажется человеком понимающим и не спустит по лестнице непутевого москвича в первые же секунды знакомства. Неудобно было вот так, без ничего, заваливаться в чужую квартиру, да еще и заявлять на нее права, но Петя Хазин не был бы Петей Хазиным, если бы чувство стеснения все еще присутствовало в его словаре. Его там, кажется, и не было никогда — если Петя чего-то хотел, то рано или поздно добивался. Чьими силами — другой вопрос. Теперь вот, придется своими.***
Стук в дверь поначалу ничего не дает. Он пытается громче — ничего. Проходит минута, вторая, и вот, когда Хазин думает, что в участок придется возвращаться, рапортуя полковнику о том, что адрес перепутался или еще что-нибудь, за дверью слышатся шаги. Твердые, тяжелые, будто хозяин квартиры злится и ну очень не рад гостям. Когда дверь приоткрывается на цепочку и изнутри на Петю смотрит уже знакомая пара глаз, он понимает, что в этот раз и правда попал. Сердце уходит в пятки, глаза округляются, принимая форму пятирублевых монет, а рот открывается и закрывается, как у рыбы — слова в голову не идут. Человек по ту сторону двери чувствует, кажется, то же самое. Он тоже узнал Хазина, в этом сомнения нет, и когда дверь закрывается, а затем снова открывается, только теперь полностью, Петя и правда думает, что ему предстоит катиться вниз по лестнице, и он даже будет не против — заслужил. — Ну и? Говорить будешь или все уже у участка высказал? — тот самый здоровяк смотрит на него сверху вниз, облокачиваясь на дверной косяк, и Хазин больше всего на свете хочет отмотать время назад. Или просто исчезнуть, провалившись сквозь плитку в самый ад — почти домой. Но вместо этого получается только издать какой-то звук, не очень похожий на человеческий язык. А потом попробовать снова, набравшись сил. — Майор Хазин, здравия желаю. Полковник Прокопенко откомандировал к вам на временное место жительства. Так что мы, вроде как соседи. Рад знакомству. Руки было решено не пожимать.