Чёрно-белый

Это было как пробуждение от кошмарного сна. Как падение с огромной высоты в ледяные волны. Как удар, заставляющий согнуться и из последних сил хватать недостающий воздух. Но это была реальность. Реальность, что оказалась страшнее любого кошмара. Эстароссы никогда не существовало, но почему тогда Маэль смотрит на свои, его, руки, обагренные кровью собратьев и невинных людей? Почему всё ещё носит внутри его заповедь и его тьму? Если Эстароссы никогда не существовало – значит ли это, что все злодеяния совершил он, Маэль? Это невыносимо. Его захлёстывает отчаяние, вина, ненависть к себе, к Эстароссе, к тем, кто это с ними сделал, и тем, кто стоит рядом и не может сделать ничего. Он кричит и слышит голос Эстароссы, этого ненавистного демона, он мстит, пытаясь унять злобу и боль, но тонет в них только больше. В тот момент, когда он убивает Тармиэля и Сариэля, он не думает, просто знает, что Эстаросса не исчез. И Эстаросса действительно сделал то, чем хвалился три тысячи лет – убил архангела. Или это был он, Маэль? Обманутый, потерянный, лишенный милости, захваченный тьмой и безумием Эстароссы. Недостойный спасения, всеми забытый и отринутый… Но почему-то спасённый и принятый обратно. По какой-то нелепой шутке судьбы его убеждает бороться с тьмой и жить дальше тот же, кто обрёк на эти мучения. И Маэль соглашается – им обоим, и ему, Эстароссе, и кукле Гаутера, нужно искупить очень много. Для таких смерть – непозволительная роскошь. Маэль должен жить, должен снова остановить священную войну, должен начать с себя. Он должен убить Эстароссу, как тот когда-то убил его. Они горят, Маэль, Эстаросса и четыре поглощенные заповеди, в очищающем пламени, в благодатном свете, выжигающем все нечистое, пока архангел не остаётся один. По крайней мере, так кажется сначала. Крылья Маэля снова сияют белизной первого снега, в глазах горит символ клана богини, его ауру наполняет потерянный три тысячи лет назад свет. В его мягкой, наполненной грустью улыбке почти невозможно узнать Эстароссу. Маэль видит это в глазах Элизабет и Гаутера, тех, кто знал их обоих. Но того, кого нет, убить невозможно. Настоящего Эстароссы никогда не существовало, но все же он жил три тысячи лет. Эстаросса слишком силен, чтобы исчезнуть бесследно, и Маэль почти не удивляется, когда на пути в Камелот на краю поля зрения видит чёрное крыло. Маэль слышит собственный, его, голос над разрушенным замком, когда пытается воззвать к чувствам Зелдриса и прекратить этот бессмысленный и разрушительный бой. Но тот ухмыляется и говорит, что Эстаросса со смеха бы умер, услышь сейчас его. Эстаросса слышит. И правда смеётся. А затем исчезает, оставаясь не больше, чем тенью на краю поля зрения. Назойливым черным пятном, что пропадает, стоит на него посмотреть. Поглощённый битвой, Маэль почти забывает про него, но когда все заканчивается и он держит на руках только обретенного и несправедливо быстро умирающего брата, он не видит, но знает, что за спиной стоит Эстаросса. Маэль не говорит никому. Эстаросса, его повреждённый рассудок, искажённая душа и тянущийся за ним кровавый след – это все грех Маэля, его крест, который нести только ему. Он не хочет, чтобы его считали безумцем. Не хочет, чтобы Эстароссу считали выжившим и способным вернуться, даже если всё, что от него осталось – исчезающие тени и взгляд в спину архангела. Эстаросса показывается через несколько дней после того, как король демонов, его отец, которому он никогда не был сыном, окончательно погибает. Маэль сидит на холме среди шёпота трав, перед ним простирается освобожденная Британия. Где-то там, далеко, возвращаются к обычной жизни люди, скорбят о погибших и радуются, что все кончено. Они, как и положено людям, собираются вместе, а Маэль, как и три тысячи лет назад, смотрит со стороны в одиночестве. Единственная его компания – неясная тень на краю поля зрения, что теперь всегда рядом, что подбирается ближе, пока не появляется целиком и впервые позволяет на себя посмотреть. Маэль поднимает голову и видит Эстароссу. Ветер треплет его волосы, хлопает плащом, солнце отражается бликами на латных сапогах и перчатках. В его глазах, заволоченных тьмой, спокойствие, а на губах лёгкая беззлобная насмешка. Эстаросса, слишком реальный, чтобы быть ненастоящим, садится рядом. Это так странно, впервые видеть его со стороны, видеть свое тело и свое лицо, принадлежащее кому-то абсолютно другому. А Эстаросса другой, он отличается от Маэля всем – мимикой, жестами, интонациями голоса. Они – искаженные отражения друг друга. И чем дольше он наблюдает, тем больше находит отличий. С этими выводами Маэль отворачивается и снова чувствует на себе взгляд, уже не в спину – прямо в лицо. Эстаросса сейчас такой же, каким его описали вложенные Гаутером воспоминания. Он демон, но в нем нет ни капли силы тьмы. Он не способен убить даже муху. Это значит, что Эстаросса, несмотря на свой грозный вид, не опасен и не стоит лишнего внимания. Поэтому, какое-то время спустя, Эстаросса начинает говорить первым. – Ты остался последним из четырех архангелов. Твой брат мертв, Элизабет никогда не будет с тобой. У тебя нет друзей, для простых людей ты где-то между персонажем сказок и чудовищем. И ты хочешь прогнать единственного, кому на тебя не все равно? Маэль по-прежнему не смотрит на него. – Ты даже не настоящий. – Тогда кто убил Мелиодаса? Ту парочку демонов, когда они только решили отойти от дел? Тармиэля и Сариэля? – каждое имя звучит как удар. – Ты? – Нет… Это не мог быть он. Маэль не хочет видеть ничего общего между собой и Эстароссой, пусть у них одно лицо и одна память, они разные. Маэль никогда не поступил бы так же. Или?.. Разве не он убивал без разбора, считая, что освобождает души из скверных вместилищ? Разве он сам не поднял бы руку на демона, что его возлюбленная предпочла одному из архангелов? Не сражался бы с заповедями плечом к плечу с братом, стремясь уничтожить, а не спасти? Не убил бы Эстароссу, как тот убил его? Маэль смотрит на Эстароссу почти с отчаянием. Кровь на его, их, руках одна и та же. Они разные, и разница эта в том, что Эстаросса никогда не прикрывался благими мотивами. Эстаросса безумнее, но и честнее, в первую очередь перед самим собой. – Я знаю, кто ты, – наконец говорит Маэль, и Эстаросса вопросительно изгибает бровь. – Ты – худшее во мне. Воплощение жестокости, наслаждение силой. Ты – зависть, одиночество и боль под маской спокойствия. Даже заповедь твоя издевательство надо мной. Эстаросса на это улыбается спокойно, расслабленно, и заваливается на спину, закинув руки под голову. Тени от травинок играют на его лице, путаются в серебристых волосах, и тьма в глазах кажется не такой уж непроницаемой. Если это иллюзия, думает Маэль, то очень хорошая. – Считай, как хочешь, – Эстаросса смотрит на него, щурясь от солнца, совсем как обычный человек, и во взгляде нет вражды. Маэль не обманывается этим – ему заповедь не позволила бы ненавидеть кого-то. – Но у тебя не осталось никого ближе меня. А любовь – это то, чего тебе всегда не хватало. У Эстароссы не осталось его сил, но слова находят цель так же, как находили ее темные клинки. Маэль отворачивается, резко дернув головой, роняя на лицо длинные пряди. Он не хочет соглашаться с Эстароссой, хотя бы не вслух, хотя бы не признавать свое поражение настолько жалко. Даже если оба знают, что Эстаросса прав. Маэль стал тем, кто он есть, чтобы оправдать любовь брата, чтобы Людошиэль гордился им, но так и не смог стать тем, чьи чувства приняла бы Элизабет. И после всего, что сделал он, что сделал Эстаросса, не сможет уже никогда. – Что ты вообще можешь знать о любви? – Маэль смотрит вперед, на простирающиеся под холмом луга, на занятых своей жизнью людей, и говорит, за тишиной голоса скрывая злобу. – Кроме заповеди, у тебя с ней нет ничего общего. Из любви ты убил Мелиодаса, родного брата? Из любви хотел убить Элизабет? Маэль бросает взгляд на Эстароссу, смотрит с презрением и праведным гневом, и встречается с непоколебимым спокойствием, будто ничто не способно тронуть душу демона, будто чувство вины за их общие грехи целиком досталось Маэлю. Ему хочется заключить Эстароссу в ковчег, стереть эту отвратительную полуулыбку с так похожего на его собственное лица, испепелить милостью солнца, оторвать от себя и вычеркнуть из памяти, своей и всех, кто знал их обоих. Маэль готов ударить, выжечь светом чёрное, намертво приросшее к нему пятно, но то, чего нет, нельзя уничтожить. Да и чем он тогда будет лучше Эстароссы? Маэль выдыхает, опускает напряженные плечи и говорит устало: – Ты и за мной таскаешься только потому, что больше никто не может тебя увидеть. Эстаросса по-прежнему легко улыбается и смотрит почти сочувствующе. Маэль не обманывается этим – Эстаросса убивал с таким же выражением лица. – Или это ты таскаешь меня за собой, потому что тебе одиноко, как никогда прежде. У Маэля не остается сил с ним спорить. Его раздражает в Эстароссе все: его демоническое начало, его извращенное восприятие чувств, его скрытый за улыбками садизм. Но хуже всего то, что во всем мире не найдется никого, кто бы мог понять его лучше, чем Эстаросса. Маэль говорит себе, что ему не нужно такое понимание. Над холмом повисает безмолвие, только шепчут травы и вспархивают крыльями мелкие птицы. Эстаросса закрывает глаза, ветер треплет его волосы, сбивает так, что они закрывают демоническую метку на лбу, и начинает казаться, что в нем не осталось ничего темного. Маэль не обманывается этим, но собственное искаженное отражение все же перестает быть настолько отвратительным. Маэль смотрит на Эстароссу, как тот едва заметно морщится от задевающих лицо травинок, как падает тень от ресниц, как он дышит, живёт, и не может поверить, что его никогда не существовало. – Для того, кто хочет меня прогнать, ты слишком пялишься, – Эстаросса не сдвигается с места и не открывает глаз, только улыбка становится шире и самодовольнее. А Маэль тушуется, как юнец, застигнутый за подглядыванием, и отворачивается. – Да иди ты, – говорит он, на что Эстаросса тихо смеётся. А потом садится рядом, и Маэль чувствует не то дуновение ветра, не то случайное прикосновение к перьям, и одергивает крыло. Эстаросса замечает этот жест, и, как назло, тянется к крыльям, но в последний момент оборачивает все в шутку, убирает руку и треплет свои и без того взлохмаченные волосы. Маэль смотрит на него – не сын короля демонов, а взбалмошный юнец – но не даёт себе обмануться этим. – Ты помнишь, что он тебе сказал? – спрашивает Эстаросса, снова спокойно, серьезно даже, будто не дурачился только что. – Шаг к тому, чтобы кланы демонов и богинь когда-нибудь смогли идти рука об руку. Неужели ты не хочешь исполнить последнюю просьбу брата? Мы могли бы начать с себя. "Мы" своей неизбежностью режет слух, и Маэль недовольно цыкает. Эстаросса, отвратительный Эстаросса, который снова прав, протягивает ему руку, и Маэль не знает, что его останавливает больше – неприятие демона или страх того, что стоит его коснуться, и иллюзия не выдержит контакта с реальностью, исчезнет и оставит в полном одиночестве. Ответа не следует, и Эстаросса, совсем не расстроенный, с размаху вальяжно заваливается на плечо архангела. Маэль ясно чувствует его тяжесть, копошение, пока он устраивается, приглушенное одеждой тепло, и замирает, удивленно смотря на серебристые вихры, боясь даже вздохнуть и развеять этот странный миг. Но видение, нет, Эстаросса не исчезает. Маэль несмело поднимает руку и кладет на макушку – к его удивлению волосы оказываются жёстче, чем у него, пропускает между пальцами пряди. Все это настолько реально, что на мгновение Маэль сомневается, кто из них на самом деле созданный Гаутером призрак, кто проснулся спустя три тысячи лет, а кто остался только в легендах о войне. – Я нужен тебе, – говорит Эстаросса. Он запрокидывает голову, его голос – мягкий бархат, а глаза – затягивающая в свои глубины тьма. – Признай это. Нужен. Поэтому он здесь – Маэль знает это, но не может сказать вслух. Если с ним остался только Эстаросса, если только Эстаросса может ему помочь, то он просто жалок. Поэтому Маэль не говорит "да". Маэль не говорит "нет". Он не отталкивает Эстароссу, не скидывает с себя, не обрушивает на него милость солнца, не взмывает без него в воздух. Маэль не говорит ничего, и Эстаросса, который понимает его лучше всех в этом мире, улыбается.