dedicate your heart, Hanji

Они оба потерялись после смерти Эрвина. Дни смешиваются в один, и размазываются липкой массой по тарелке, точно варево, которое им подают на ужин. Успешная операция в Шиганшине и военный переворот приятно влияют на увеличение финансирования разведкорпусу, и теперь время от времени солдатам даже перепадает мясо, но, на взгляд Леви, общее качество продуктов от этого не растёт. И хер бы с ним, он и на голой земле спать привык, и чем попало питаться — лишь бы было, а уж подогретое и съедобное — почти привилегия. Но как посмотришь в столовой на пустующее место, раньше неизменно занятое Эрвином — и кусок поперёк глотки встаёт. На Ханджи глядеть тоже было невыносимо. Женщина гаснет, как свечка, захлебываясь в нескончаемой череде отчётов и свалившейся вместе с новым званием ответственностью, и приходится расставлять приоритеты — не в пользу исследованиям. Это было несправедливо. Очкастая — учёная, а не командор. Она не на своём месте, и это высасывает из неё все силы. Потому что после смерти Эрвина всё пошло наперекосяк. А Леви даже его последний приказ выполнить не сумел. Ебучий Зик. Аккерман от всего сердца желал ему не сдохнуть от рака лёгких или ещё какой-нибудь неприятности — пока он самолично не снесёт ему голову. Хотелось бы помучить подольше и для начала с наслаждением четвертовать, но рисковать лишний раз было опасно: неровен час прибегут его друзья-титаны, и бородач в очередной раз успеет от него смыться. Нет, Леви нужно дожить до момента, когда с Зиком будет покончено. А там уже как пойдёт. Вместе с победой в Шиганшине (слово «победа» горько и мерзко перекатывается на языке) к нему возвращаются панические атаки. Зоэ тоже от них страдает — по ней ясно, как божий день. И от кошмаров не спится по ночам, оба ходят дёрганные и злые, по углам мерещится всякое, а за поясом с привычной тяжестью ремнями обвязан нож — не расстаются с ним даже в гражданском. Их обоих затягивает во тьму, и если Леви уже привык, то Ханджи это пугает в себе до чёртиков. Её пугает, что под конец дня, даже если день — не особо-то напряжённый, даже если Ханджи берёт увольнительную, даже если помогает Арлерт, она всё равно в комнату возвращается выжатая до капли, и мышцы болят, как не болели в годы пребывания кадетом, и мигрени преследуют всё чаще и чаще. Странно, говорит она как-то Леви, вроде только-только третий десяток заканчивается, а она уже разваливается, как старуха, на части. Леви молчит: Зоэ и так в курсе, что при образе жизни разведчиков до тридцати дожить целёхонькой — редкость. Ещё легко отделалась. Пока. Так что очкастая, конечно, жалуется, но, надо отдать ей должное — ни один её подчинённый, кроме Аккермана, не слышит. Для всех остальных она бодра и свежа, как прежде, разве что чуть более собранная и напряжённая, но это мелочи, заметные лишь самым проницательным. Только командора больше не тянет в лаборатории, что странно — раньше сутками не вылезала оттуда, пропуская приёмы пищи, а теперь и шагу в ту сторону не ступит. Не хочется больше. Не чешется. Это могло бы стать тревожным звоночком, да что уж там — колоколом, но что поделать, раз дел по горло, не до того. Опять же, внимание на это обращает только Леви, и внутри шевелится вязкий ком неприятного предчувствия: ещё пару лет такой жизни, и, не дай Бог, в петлю полезет от безысходности. Тут же одёргивает себя: нет, она — не полезет. Но к вину пристрастится как пить дать. Собственно, Ханджи уже. Примерно раз в месяц ноги сами приводят её к порогу его комнаты. Заваливается бесцеремонно, как умеет только она, скидывает нестиранную куртку на свежие заправленные простыни и сама плюхается следом, забирается прямо в грязных ботинках с предварительно откупоренной бутылкой в руках. Леви шипит и бесится, была бы его воля — удушил бы за подобные вольности прямо на месте, но идти под трибунал за убийство командующей разведкой как-то пока не хочется. Терпит. С трудом, но терпит. — День сегодня был на редкость паршивый, — объясняется Зоэ, припадая губами к горлышку. То, что в последнее время все дни — такие, решает не озвучивать. — И поэтому ты решила утопиться в вине, алкоголичка? Очкастая не отвечает, лишь широко улыбается и с блестящим взглядом протягивает ему бутылку. Леви морщится. Знает же — не пьёт. Всем видом демонстрируя пренебрежение, тянется к чайнику и заварке. Впрочем, Ханджи в муках совести корчиться не планирует, легко пожимает плечами и продолжает пить в одну глотку. — Этих бумаг на моём столе уже больше, чем титанов за стенами, — ворчит Зоэ. — Ни конца им, ни края, и будь моя воля, я бы лучше оказалась в толпе пятнадцатиметровых, чем в собственном кабинете. — И чтобы они все на тебя лезли, а ты стояла столбом и причитала: «Какой хороший мальчик, вот так, иди к мамочке, малыш», пока из гущи другой разведчик с матом не выдернет, — передразнивает Леви. Хотелось бы, чтобы это осталось шуткой, однако на его памяти подобное с сумасшедшей происходило неоднократно; не раз подставлялся и он сам. Ханджи смеётся, и смех у неё грудной и низкий. Утихает так же быстро, как и начинается. Блеск в глазах вмиг тухнет. — Даже не знаю, как он раньше справлялся с этой ношей. Ей не нужно называть имён, потому что Леви тут же понимает, о ком речь. Все их разговоры рано или поздно к нему сводились. И впрямь паршиво, что ни говори. — Тебе не нужно быть на него похожей, ты же в курсе? И смотрит в упор. Женщина не поднимает взгляда. Нужно. Иначе она просто не понимает, кем ей тогда быть. — Эрвин… надеялся, что я справлюсь, — сломлено выдавливает Ханджи, — что это мне по силам, что не подведу. Но я не… Мужчина быстро выдыхает сквозь зубы. Начинается. — Да с чего ты это вообще решила? — он рывком подсаживается к ней и встряхивает за плечи, предусмотрительно вынимая из ослабевших пальцев бутылку. — Откуда тебе в голову такие мысли лезут, четырёхглазая? Откуда? Тело Ханджи безвольно болтается вслед за его руками, как тряпичная кукла. — Эрвин не надеялся, он знал, что рано или поздно возглавишь разведку ты. Некому больше. Сопляки ещё ростом не вышли, чтобы командовать, опыта поднаберутся, жёсткости, глядишь — и вырастет новый талантливый командор. Но пока — нет. Зоэ слушает, но боковым зрением Леви вновь замечает посягательства на вино. С непроницаемым лицом он встаёт и перекладывает бутылку на стол. Возмущённое выражение Ханджи того стоит. Однако он не даёт себя прервать. — В том числе он знал, что это жестоко по отношению к тебе. Несправедливо. Что в гробу ты видела это командование, тонну бумаг и постоянные совещания в окружении брюзжащих стариков, но тому суждено было случиться. Решение о преемнике Эрвин принял не за несколько минут. Молчит. Обдумывает. Она знает, что он прав — чёрт, да коротышка всегда отвратительно прав, — однако что-то внутри протестующе шевелится в ответ на его слова, и Зоэ готова до хрипа в голосе с ним спорить, а потом разрыдаться, как маленькая девочка, но, увы, девочка она взрослая, да ещё и умная, ответственная, так что этот вариант отметается моментально. Остаётся только сделать глубокий вдох и вскинуть голову, возвращая ему твёрдый взгляд. — Я не вывожу, Леви, — произносит она наконец. — Делай ты с этим что хочешь, но я не вы-во-жу. И отдай мне мой алкоголь — сегодня в моих планах напиться, чтобы ты дотащил моё спотыкающееся и хихикающее тело до комнаты, а я в кой-то веки проспала всю ночь крепко и без кошмаров. Леви больше с ней не спорит — с раздражением отдаёт вино и наконец-то приступает к уже давно остывшему чаю.

***

Удивительно, что их разговор, кажется, идёт очкастой на пользу. Когда Леви на следующий день решает проведать Ханджи, он обнаруживает её в кабинете, в компании Арлерта. Женщина выглядит бодро, даже слишком для той, кто полночи распивал вино, свесив ножки с его кровати (Аккерман всё-таки заставил её снять обувь) и надоедая ему всякой ерундой. Капитану действительно пришлось нести пьяную Зоэ до комнаты, и это были худшие минуты в его жизни, потому что четырёхглазая вцепилась в его рубашку и то и дело брыкалась, норовя выскользнуть из его рук и утянуть их обоих на пол. Когда он наконец-то скинул её в постель, то едва не грохнулся следом — теперь-то эта бешеная женщина отпускать его не планировала, заплетающимся языком бормоча что-то про «ещё одну бутылочку — пря-ямо в той тумбочке, нет, куда ты смотришь, во-о-он в той». Правда, перед тем, как закрыть дверь, Леви услышал: «Спокойной ночи и… спасибо», и будь он трижды проклят, если ему показалось, что голос Ханджи прозвучал неожиданно трезво. Теперь она с деловым видом наконец-то уселась за отчёты и даже нашла безотказного помощника. А он-то думал, что Зоэ сегодня весь день будет валяться в кровати и страдать от своей нелёгкой доли и безжалостного похмелья. — А, это ты, — с искренней улыбкой она отрывает взгляд от бумаг. — Чего мнёшься у двери, проходи уж, коль припёрся. Армин с краснеющим лицом подскакивает, освобождая ему место, но Леви лишь коротко качает головой. С пренебрежением отпихивает от себя сваленные в кучу книги — дьявол, ну какой же срач, — и облокачивается о стену, привычным жестом скрещивая руки на груди. Окно широко распахнуто, пропуская в помещение свежий воздух, и что-то подсказывает Леви: Ханджи проветривает кабинет впервые за долгое время. Ещё бы пыль протёрла, да полы помыла, глядишь, и работать захотелось бы с новой силой. — Мы тут сидим уже не один час, поэтому давай возьмём небольшой перерыв, Армин, — Зоэ поднимается со стула и с наслаждением потягивается. — Сходи, прогуляйся немного, отдохни. Арлерт с готовностью кивает и выпаливает: «Так точно», и уже через полминуты его поблизости — как след простыл. Леви усмехается: это ей не Моблит, чтобы до последнего вокруг да около караулить, следя за тем, чтобы очкастая от голода или истощения не подохла. Впрочем, Ханджи оперативное исчезновение помощника ничуть не трогает и даже не веселит — сама же намекнула их вдвоём оставить. Да правда, пусть проветрится, а то за напряжённой работой и впрямь из ушей пар пойдёт. — Я погорячилась вчера, всё оказалось не так плохо, — говорит женщина, прохаживаясь по кабинету и разминая затёкшие мышцы. — Мне ещё повезло, что Эрвин в привычку взял тщательно за документацией следить. — Осталось разобрать то, что ты сама до последнего дотянула. — Вроде того. Но финансовая отчётность это страх божий, дурно при одном взгляде на все эти цифры становится. Повисает пауза. Леви матерится про себя: и на кой чёрт вообще припёрся? Удостовериться, что не помирает? Водички принести? Молодец, дальше что? Неожиданно он ловит на себе цепкий задумчивый взгляд Ханджи. — Пройдёмся? Пожалуй. Двор залит солнцем — погода в последнее время балует; только вот в полном обмундировании военные обливаются потом в три ручья, и даже куртки не снимешь — при исполнении же. И работать в такую жару не хочется, но знают, что командование шкуру спустит, если поймает за бездельем. После вторжения за Марию правила заметно ужесточаются. Вернее, их наконец-то начинают соблюдать, наученные горьким опытом, и Леви до бешенства злит такая ирония: нет, чтоб сразу, по-человечески, нужно дождаться, пока наступит полный пиздец, чтобы включился мозг. Раньше шестерёнки крутиться не начинают. — Предложить, что ли, на следующем совещании солдатам пошить облегчённый вариант униформы, — тянет Ханджи, осматривая снующих туда-сюда подчинённых. — Пока будут с пеной у рта спорить, кому заместо денег зажать, ещё пять зим смениться успеет, — ворчливо отзывается Леви. Очкастая в ответ смеётся и с довольным выражением подставляет лицо солнечным лучам. Она чувствует внутри вскипающую волну ребяческой радости — в такие минуты возвращается беззаботное ощущение детства, и даже вечно раздражённый коротышка под боком не напрягает, впрочем, он никогда её особо не напрягает. Напротив, так даже лучше. — Ничего, голова поутру не болела? — невинно интересуется Леви. Не выдерживает. — Знаешь, на удивление пробуждение было весьма приятным. Проснулась рано, и как новенькая, ещё и на Армина по пути наткнулась. Тут же любезно согласился помочь с отчётами, такой он всё-таки милый мальчик. — Сомневаюсь, что ты дала ему время подумать, — бубнит Леви себе под нос. Зоэ делает вид, что — не слышит, и продолжает: — Только вот, хоть убей, ни черта со вчерашнего не помню. Помню, как начала петь, и ты грозился меня в окно вышвырнуть, ещё пару горшков в придачу сверху докинуть, а дальше — всё как в тумане. И косится на него здоровым глазом, следя за реакцией. Хитрый блеск выдаёт её с потрохами — придуривается, отшибленная, однако не успевает Леви и слова вставить, как женщина добивает: — Но, судя по тому, что проснулась я в своей постели и неприлично одетая — вечер закончился мирно. У Аккермана воздух из лёгких вышибает, и он останавливается посреди дороги, как вкопанный, смотрит на неё, как на идиотку (хотя почему — как), а четырёхглазая хохочет во весь голос, довольная произведённым эффектом. Бешеная. Быстро возвращая себе спокойствие, Леви в два шага нагоняет женщину, и только дьявол знает, нахера его вообще за язык тянули: — Попробуй в следующий раз прийти менее пьяной, тогда и посмотрим. Теперь ошарашено замолкает Ханджи, притормаживает и окидывает его новым, оценивающим взглядом. — Я ведь приду, Леви. Вот же дерьмо. Допизделся. Но вслух произносит: — Я буду ждать.

***

Разговор забывается, откладывается, потому что у Ханджи новая головная боль — военнопленные марлийцы, строительство порта и невесть откуда протянутая рука помощи. Рука волосатая и слишком уж подозрительно мёдом помазанная. Легче было поверить в то, что титаны — милые травоядные зверушки, чем в искренность намерений Зика, а что до Леви — в гробу он видел сотрудничество с обезьяной и его солдатиками, и добром это не кончится. Господь свидетель, точно не кончится.

***

Ханджи без конца таскается по совещаниям, да и сам Аккерман из кабинета командования не вылезает. Остальных разведчиков, героев и спасителей Шиганшины, также дёргают туда-сюда: какой ответ дать Зику, какую выгоду он ищет, что скрывается за его мотивами, не хитрая ли это операция по внедрению во вражеский тыл? Для Леви всё было очевидно: не может бородач, по чьей милости столько его людей полегло, из-за кого Эрвин… не может он внезапно обеспокоиться благополучием Эльдии. Все схемы и разработки оружия, бесценная информация о военных силах противника, новейшие технологии, которыми Елена так просто и доверительно делится, всё это тоже не просто так. Ослабляют бдительность. Отвлекают внимание. Но капитан молчит, когда совет принимает решение играть по правилам Зика. Молчит, однако от своего первоначального плана не отказывается. Он убьёт его. Возможно, не сразу, как встретит, но убьёт. И даже трибунал перестаёт так сильно пугать. К Зоэ возвращается мигрень. Леви понимает это, когда молоденькая медсестра пробалтывается о таблетках, за которыми раз в неделю командор наведывается в медпункт. Сам он заходит за снотворными, они помогают ему отрубаться, едва голова касается подушки, и спать крепко, без кошмаров, до самого рассвета. Но обезболивающие, принимаемые Ханджи, имеют неутешительные побочные последствия: вплоть до апатии и полной потери интереса к жизни. Он знает, потому что сам какое-то плотно время на них сидел. А Леви-то думает, почему очкастая такая спокойная ходит. В тот же вечер мужчина наконец решает её навестить. Два раза коротко стучится и ждёт — он же не Зоэ, чтобы дверь с пинка открывать. Ответ следует незамедлительно: «Заходите!», и Леви переступает порог комнаты. Ханджи, расслабленно развалившаяся на кровати, увлечённо читает какую-то книгу. Одеяло скомкано и небрежно накинуто на ноги, на стуле в одну кучу свалены вещи, на полу то там то сям раскиданы носки. Одинокий цветок на столе явно доживает свои последние дни, скукожившись в муках без капли воды и без бережного ухода; Леви невольно кривится, глядя на творящийся вокруг женщины хаос. — Привет, коротышка. Можешь закрыть окно, пожалуйста? Мёрзну. Спасибо. Пока Аккерман разбирается с заклинившей щеколдой, Ханджи дочитывает страницу и откладывает книгу в сторону. Спиной он чувствует её внимательный взгляд, и отчего-то это вызывает в нём раздражение: чего пялится, пятно что ли сзади какое? — Да нет, просто любуюсь. Ракурс интересный. Леви матерится сквозь зубы — идиот, неужели вслух ляпнул? И она не лучше. Что за чушь несёт? Разворачивается, смотрит ей прямо в глаза, подбирая колкий ответ, — и не находит слов. Вид у женщины беспечный, даже слегка игривый, бровь чуть приподнята, в глазах выражение… которое Леви оказывается не в силах разобрать. Смесь ненавязчивого интереса и… ожидания? Ожидания чего? Додумывать не хочется совершенно. Ханджи Зоэ — сумасбродная, бешеная, перевозбуждённая, увлечённая, громкая, поникшая, перегоревшая, да какая угодно, только не та женщина, которая сидит сейчас перед ним. Леви абсолютно не готов видеть её такой. Он до последнего не задумывается о том, что происходит в его голове — да и в её тоже, в общем-то, но мысли лезут в слова, а слова — в действия, и пытаться остановить их почти то же самое, как телом тормозить бронепоезд. Останавливать Ханджи — примерно те же ощущения. Леви скрепя сердце признаётся себе, что знает, чего от него ждёт женщина. — Я пришёл первый, — наконец выдыхает он хрипло. — Помрёшь тут, пока тебя дождёшься. — И ты не представляешь, как я этому рада, - смеясь, Ханджи поддаётся ему навстречу, когда он преодолевает в один шаг расстояние до кровати. Тянет на себя. — Да подожди, неугомонная, дай обувь сниму. Я начинаю понимать, откуда у тебя такая привычка прыгать в ботинках по чужим постелям. Твою мать, Ханджи, это что, крошки? Зоэ с невинным видом встряхивает простынь и улыбается в тридцать два: — Не переживай, коротышка, прыгаю я только по твоей. Леви выдыхает сквозь зубы — за какие грехи ему это воздаётся? — и накрывает губы Ханджи своими. Хотя бы что-то приятное за последнее время, думается ему напоследок, когда женские пальцы нетерпеливо дёргают шнуровку на его брюках.

***

Как Леви и подозревал, всё катится в ебеня, стоит им последовать плану Зика. Едва они прибывают в Марли — очкастая, хватит глазеть по сторонам, это подозрительно, — Йегер уходит в самоволку, не успевает и недели пройти. Исчезает, оставив короткую записку, и в огромном незнакомом городе его искать, что в сено за иголкой лезть. Капитан до отвращения чувствует себя марионеткой в руках умелого кукловода; кто-то сверху дёргает за ниточки, ловушка со скрипом захлопывается. Леви хороший солдат, он умеет слушаться, но он ненавидит действовать вслепую, повинуясь приказам, мотивы которых до конца не может понять. Аккерман привык быть орудием в плену чужого замысла. Но раньше он точно знал, зачем и ради чего играет, теперь же — даже чёрт ногу сломит в том вязком болоте, в которое они влипли. Ханджи чувствует, что ведёт их в бездну, но это огромный снежный ком, спускающийся с крутой горы, и она едва ли в силах на что-то повлиять. Зик и Эрен втягивают разведчиков в собственную игру, и руки чешутся прикончить теперь уже обоих. У любой веры есть своя цена. Леви оказывается слишком слеп, чтобы разглядеть масштаб раньше, чем настанет время расплачиваться.

***

В один вечер Ханджи окончательно срывается. Они сидят в её кабинете напротив друг друга, мрачные, злые и уставшие. Полчаса назад вернулись с очередного совещания, где командующие глотки рвали, решая, стоит ли лезть в эту опасную авантюру с атакой на Марли. Чужая территория, нет возможности зарядить УПМ, они будут загнаны в угол, если произойдёт хотя бы малейшая оплошность. Но то же самое случится, если они потеряют Прародителя, просто тогда Парадиз лишь отсрочит время своей неминуемой кончины. Раньше сомнений не возникало: если была лишь крохотная надежда на победу, командование вело сотни разведчиков в бой, и солдаты отдавали свои жизни не думая. Сейчас они пытаются прорваться сквозь мутную толщу воды, неясно — где дно, а где воздух, коряги путаются под ногами и глаза щиплет от песка, намешанного с дерьмом. Ради чего они рискуют? В громкие речи про спасение человечества уже никто не верит — как можно вообще кого-то спасти, самолично погубив жизни многих гражданских? В том, что при вторжении на территорию врага невинные жертвы будут, никто не сомневается. Весь этот цирк с массовым геноцидом не ради воцарения долгожданного мира, но ради одного взбалмошного сопляка с манией величия и чувством собственной исключительности. Леви был к нему слишком мягок. — Что бы ты сделал, когда всё это… всё закончится? Она не говорит «если». — Я не думаю о завтрашнем дне, а ты спрашиваешь о том, чего, возможно, и не случится вовсе, — мрачно отзывается Леви. Ханджи не отвечает; вновь воцаряется гнетущая тишина. Леви собирается с мыслями и произносит то, что давно уже крутится на языке: — Честно, не имеет значения. Только бы с обезьяной… покончить. И это ломает женщину до конца. Она подскакивает с места и нависает над ним, в ярости вжимаясь пальцами в его плечи. — Ты что это, — голос звучит угрожающе тихо, выражение её тёмное, страшное, — помирать собрался? Лишь бы Зика убить, да? Леви молчит. Смотрит ей прямо в глаза — и молчит. — Идиот! — Зоэ срывается в крик. — Кретин! Чистоплюй! Придурок! Она колотит его в бессильной злости — он дёргается безвольно от её ударов и терпеливо ждёт, пока она успокоится. Продолжая выкрикивать бессвязные оскорбления, Ханджи бьёт его по рукам, плечам, груди, и только когда слова заканчиваются, а в горле появляются хрипы, женщина сползает вниз на холодный пол и слепо утыкается лбом в его колено. — Не смей, — сквозь зубы сломано цедит Ханджи. Леви не сразу разбирает, что она говорит. — Не смей умирать раньше меня. По её дрожащим плечам Леви понимает, что она плачет.

***

Гул слишком близко, и корабль качает от волн так, что ноги еле держат на палубе. Да пропади оно всё пропадом. — Посвяти своё сердце, — тихо, но чётко Леви выговаривает каждую букву, и тяжёлая рука опускается на грудь Ханджи. Он чувствует, как под его пальцами бешено колотится её сердце. Леви злится. Сумасшедшая сейчас наверняка вне себя от радости, что не ей придётся его оплакивать. Ему — её. Ханджи свободна. Теперь она, наконец, свободна.