Сансара ее имени

      Впервые после окончания войны Она видит его в министерстве на балу в честь года Победы. Его присутствие вызывает огромные вопросы у всех приглашенных, но никто не решается высказать их вслух. Он обводит пустым взглядом помещение, делая глоток огневиски из отполированного до кристальной прозрачности бокала, и на его лице невозможно прочесть ничего, кроме невозмутимости и усталости. Он выглядит побитым судьбой, но даже так держится для своего положения вполне неплохо.       Она немного знает о том, чем для него обернулась война. Ходили слухи, что его хранилища наполовину опустели, а количество разрешенных к применению заклинаний поредело. Но хуже всего было не это. Для каждого из них война закончилась лишениями, и Он потерял впоследствии своего отца.       Новость о самоубийстве Люциуса, произошедшем практически сразу после того, как его отпустили из-под стражи под домашний арест, несколько месяцев назад взбудоражила всю магическую Британию. Каждый, кто пострадал от рук семьи этого человека, не преминул высказать свое довольство новостью. Ей кажется это отвратительным.       Она не может отвести от него взгляд, завороженная кричащей изломанностью, отражающей ее собственную. На его лице заметны признаки усталости от множества бессонных ночей, которые Она узнает, видя такие же ежедневно в зеркале. Он хмурится, замечая косые взгляды в свою сторону, и Она нервно проводит языком по губам, словно слыша его мысли о том, как окружающий мир его достал.       Она не может понять, почему продолжает разглядывать своего «когда-то врага номер один», не в силах отвлечься на бормотание друзей, тоже недовольных присутствием на этом пире после чумы. И только когда Он выцепляет ее взгляд среди толпы, до нее доходит. В его серых радужках отражается то же, что полностью выжгло радость из ее взора. Она видит в нем саму себя — как ей казалось, единственную, кто присутствует призраком на этом празднике жизни.       Жизни, продолжающейся на костях их близких.       Он, замечая ее пристальный взгляд, окунается во мрак ее бездонных зрачков, делает глоток из бокала и практически неуловимо проводит пальцем по губам. Она тонет в синяках под его глазами, ощущая, как по тонкой коже, облепляющей кости, несутся мурашки отвращения к самой себе. К тому, что выглядит так же, выбиваясь из картины волшебного мира, постепенно приходящего в норму после войны.       Все вокруг хотя бы пытаются выглядеть счастливыми, чтобы воздать дань погибшим за возможность продолжать жить, и среди торжества лицемерия сломанных судеб ей впервые встречается человек, который, подобно ей самой, отражает самую суть.       Ничего не в порядке.       Все они погибли на той войне, перестав быть самими собой.       Их троицу вызывают на импровизированную сцену, чтобы наградить орденами, которые им не нужны. Поблагодарить за то, за что благодарить не принято. Кингсли думает, что демонстрация трех главных героев войны позволит воскресить надежду в обществе. Колдографы делают множество снимков, на которых Гарри и Рон выдавливают улыбки, больше напоминающие оскалы. Они оба озвучивают краткие ободряющие речи, заканчивающиеся бурными аплодисментами, которые для искренних звучат слишком радостно.       И только Она мнется за их спинами, не переставая ни на секунду чувствовать пронизывающий, смотрящий в самое нутро взгляд серых глаз, кричащий, что Он понимает и тоже едва сдерживается, чтобы не высказать свое мнение об этом театре абсурда.       Она так и не находит слов и лишь фальшиво улыбается Кингсли, пожимая плечами. Тот недовольно хмурится, но ничего не говорит, отпуская ее и позволяя снова замкнуться в себе, но под пристальным, оценивающим взглядом у нее не получается. Он смотрит на нее на протяжении всего вечера, словно пытаясь залезть в голову и понять, о чем Она думает, и получает в ответ такие же изучающие взгляды.       В конце официальной части мероприятия Он подходит к ней, но, не здороваясь, лишь молча звенит своим бокалом о ее. Они случайно касаются пальцами, этот контакт невинен и практически неощутим, но Она чувствует, как по коже начинают искрить крохотные молнии, просящие о повторении. Его ладонь такая же ледяная, как и то, что циркулирует по ее венам.       Ни единого намека на человеческое тепло, сопровождающее реальную жизнь.       Они перекидываются несколькими ничего не значащими фразами, и Она не может понять, почему именно сейчас, когда Он рассматривает ее взглядом, окрашенным намеком на интерес, ей кажется, что впервые за год видят ее, а не оболочку кого-то другого.       Они выпивают еще непозволительно много, и сквозь туман опьянения Она чувствует, как Он касается ее волос, значительно поредевших за год голодных путешествий, накручивая потускневший локон на палец. Она не сохраняет в памяти, как они покидают вечер, принесший им обоим только разочарование, и оказываются в ее квартире.       Он берет ее грубо, прямо у выхода, прижав к входной двери. Даже не разуваясь, Он резким движением расстегивает пряжку ремня и задирает юбку неподходяще шикарного платья, мешком болтающегося на ее истощенном теле. Его движения глубокие и резкие, а хватка на бедрах обнимающих его ног настолько сильна, что на следующий день Она обязательно заметит синяки, которые, впрочем, не будут иметь для нее никакого значения.       Она не издает ни звука, не позволяя себе заглушить похабные шлепки соприкосновения их тел, пока его член продолжает двигаться, воскрешая в ней ощущение жизни. Даже тупая боль ударов о дверь, сопровождающая каждый агрессивный толчок, заставляет ее снова почувствовать себя реальным человеком, который дышит потому, что не хватает воздуха, а не по инерции.       В предоргазменной агонии Он впивается пальцами в ее бедра еще сильнее, и Она отвечает ему стократно, прокусывая его губу в момент, когда все тело сводит судорогой удовольствия, забытого настолько, что ее накрывает, словно впервые.       Стекающее по ее бедрам семя, когда, отдышавшись, Он позволяет ей опуститься на пол, уносит вместе с собой все тепло, напомнившее о том, каково это — чувствовать себя существующей в реальности, а не в собственном изломанном сознании. Она достает палочку и устраняет свидетельства своего грехопадения, не глядя в его сторону и ожидая, пока Он уйдет.       Но этого не происходит.       Применив к себе Очищающее и застегнув брюки, Он наконец снимает обувь и проходит за ней в квартиру, изучая обстановку, совершенно не соответствующую его аристократическому происхождению и привычным еще со времен Хогвартса дорогим костюмам. Скинув пиджак и галстук, Он подходит к камину, открываемому для посещений только в экстренных случаях, и с равнодушным выражением лица изучает стоящие на нем колдографии, хмыкнув только на изображение Золотого трио, выглядящего счастливо во времена второго года обучения.       Она дает ему еще двадцать минут, чтобы уйти, не объясняясь и не превращая одноразовый секс под впечатлением от их схожести во что-то, что потом обязательно принесет проблемы. Но Он не пользуется ее милосердием, продолжая изучать квартиру, уделив особое внимание маггловским книгам, заполняющим огромный шкаф.       Убедившись, что выставить его без слов не получится, Она приносит с кухни початую бутылку маггловского виски и молча протягивает ему, предлагая и дальше продолжить заполнять пустоту внутри отравляющим заменителем. И это предложение Он не упускает.       Они возвращаются к состоянию затуманенного сознания очень быстро, поглощая жгущий пищевод алкоголь большими глотками, и, когда молчание перестает быть неловким, Она рассказывает ему, как стерла память родителям без любой возможности вернуть воспоминания о себе и добровольно лишила себя семьи. Она озвучивает это мертвым голосом, ни на секунду не задумываясь, что настолько откровенно о своей боли не рассказывала еще никому до этого.       Он не высказывает слов сочувствия, продолжая опустошенно смотреть в ее большие окна, и именно тогда Она понимает, почему говорит с ним настолько открыто — Он единственный из ее окружения не показывает жалости. Ему безразличны ее чувства, и это позволяет озвучить наболевшее без опаски, что ее попытаются успокоить. Он просто слушает и находится рядом.       Делает именно то, в чем Она так давно нуждается.       Когда поток ее слов прерывается очередным внушительным глотком, они долго молчат, рассматривая затянутое темными тучами мрачное майское небо. Она открывает окно, чтобы впустить в квартиру запах внезапно начавшегося ливня, и сквозь шум непрерывно бьющих о подоконник капель до нее доносится его голос.       Он рассказывает, что его отца убили противники практически-оправдательного-приговора, но министерство выставило все как самоубийство, чтобы не нарушать иллюзию спокойствия в обществе. Забрав у нее бутылку, Он делает сразу несколько глотков и открывает тайну о Нарциссе, которая после смерти мужа окончательно потеряла рассудок и перестала реагировать на окружающий мир, замкнувшись в иллюзии пятнадцатилетней давности, созданной ее больным сознанием.       Его ледяной голос повествует о том, как когда-то родной дом, ставший во время войны пристанищем худших волшебников мира, так и остался мрачным безжизненным местом, высасывающим из него все эмоции.       Она ничего не говорит, отвечая ему тем же необходимым для него молчанием, и Он, отставив бутылку, привлекает ее к себе. В этот раз Он не так тороплив и снимает с нее всю одежду, прежде чем усадить на подоконник и еще раз оживить своими прикосновениями под мерный шелест утихающего дождя, холодящего кожу случайно проникающими через открытое окно каплями.       Он снова груб, и Она рада этому, потому что любой намек на нежность между ними невозможен. Если бы Он не был честен в своей неприязни, которая не мешает ему вдалбливаться в нее так, словно в последний раз в жизни, ее стошнило бы от переизбытка лицемерия за один день.       Когда все заканчивается, Она укладывается на кровать, прижимая колени к животу, и Он ложится рядом, так и не собираясь никуда уходить. Она смотрит на него из-под полуопущенных ресниц, в полумраке изучая шрамы от Сектумсемпры на груди и размышляя о том, насколько странно оказаться в одной постели с этим человеком.       Ее взгляд опускается на их лежащие рядом предплечья, и в темноте комнаты, нарушаемой лишь ясным светом полной луны на очистившемся после ливня небе, выделяются знаки принадлежности к войне: его угольно-черная метка и криво-кровавый шрам ее происхождения. Рядом эти отличительные черты смотрятся несуразно и совершенно друг другу неподходяще.       Как и их хозяева.       Она забывается беспокойным сном, постоянно нарушаемым кошмарами, и каждый раз, когда открывает глаза, перед ее взором все так же оказывается Он, практически не мигая смотрящий в потолок. Окончательно пробуждаясь с первыми лучами солнца, Она снова видит его бодрствующим, но не спрашивает, спал ли Он вообще.       Не одеваясь и не стесняясь своих выпирающих костей, не прикрытых ничем, кроме откровенной наготы, Она варит ему паршивый маггловский кофе, и Он, на мгновение замешкавшись перед камином, чтобы что-то сказать, но так ничего и не озвучив, исчезает вместе с ее кружкой сразу, как Она взмахивает палочкой, позволяя возможность перемещения.       С их внезапной встречи, закончившейся в одной постели, проходит месяц, и Она успевает о нем забыть. Ее практически перестают одолевать угрызения совести за то, что Она так и не почувствовала ни вины, ни разочарования в том, что позволила ему к себе прикасаться и уснула с ним в одной постели.       Она даже почти смиряется с тем, что была бы не против повторить, лишь бы только перестать чувствовать пустоту в груди. Та ночь была словно кислота, разъевшая налет потерь внутри легких, но ее эффект оказался недолговечен. С каждым днем Она все больше вспоминает, почему весь год с последней битвы была пуста, и в конечном итоге возвращается к прежнему состоянию. Она снова погружается в воспоминания о равнодушных взглядах родителей и крови на своих руках, смешанной с пеплом горящего Хогвартса.       Ей приходится согласиться на встречу с Гарри, который угрожает, что если Она не придет, то ему придется самому заявиться в ее квартиру. Она не хочет видеть почти-счастливого-Гарри в своей обители опустошенных, поэтому выбирается в назначенное им кафе и даже старается выглядеть хотя бы не отвратительно.       Они разговаривают несколько часов, и Она прилагает множество усилий, чтобы скрыть, насколько ей хочется уйти домой, забиться под одеяло и продолжить существовать в своем ограниченном мирке, изолированном от любой радости. Отголоски сознания нашептывают, что это ненормально, но Она их игнорирует, желая как можно дольше избегать жалости к себе.       Ее одолевает острое чувство вины перед друзьями за то, что Она никак не может вернуться с войны и снова стать той девушкой, которую они когда-то знали, но преодолеть отвращение к любой попытке начать жить заново у нее не получается, сколько бы ни пыталась.       Попрощавшись, Она медленным шагом возвращается домой и, поднявшись по лестнице к квартире, замирает, увидев его. Его присутствие возле ее двери кажется ей таким же противоестественным, как и в прошлый раз, но сегодня эта мысль не стучит набатом по вискам, оставаясь лишь практически неслышным шепотом. На секунду ей даже кажется, что Он находится на своем месте.       Он сидит на ступенях лестничной клетки, обнимая ладонями похищенную у нее кружку, и взгляд, которым Он ее одаривает, снова запускает сердце, которое на контрасте с мерным стуком омертвевшего спокойствия бьет по ребрам слишком громко. Не задавая вопросов, Она отпирает замок и, пройдя в квартиру, оставляет дверь открытой, позволяя ему войти. Ей не хочется оправдываться перед собой за желание видеть его в своем доме и отсутствие страха перед человеком, воевавшим на другой стороне, и Она просто убеждает себя, что его визит вполне логичен. Все же как минимум Он должен был вернуть ей кружку.       Она предлагает ему чай и, получив согласие, проходит на кухню. Поставив чайник, Она слышит его шаги непозволительно близко, и через мгновение Он прижимается к ее спине, очерчивая губами мгновенно появившиеся мурашки на шее. Откинув голову ему на плечо и накрыв ладонями сильные руки, сжавшие грудь, Она совершенно забывает о закипающем на плите чайнике.       Он ничего не спрашивает, не объясняет и не сомневается в том, что Она позволит ему снова сделать с собой все, что захочется. Она подтверждает его уверенность, не мешая ему покрывать откровенными прикосновениями тело, и Он, развернув ее к себе и впившись в губы требовательным поцелуем, усаживает ее на столешницу. Она позволяет ему задрать юбку и довести ее до состояния, в котором ей хочется умолять его продолжить. Он снимает брюки, и первый толчок выбивает из нее весь дух.       Он больше не целует ее, пристально наблюдая за лицом, и, когда ему все же удается вырвать из нее стон удовольствия, на его губах появляется привычная с Хогвартса ухмылка. Он наклоняется, заставляя ее опереться на локти, прижимает руками ее предплечья к столу, и его движения снова становятся резкими.       Она чувствует боль на коже от веса его рук, но спустя несколько ударов бедер это становится неважным — все теряется под переплетающимися ненавистью и наслаждением, которые настолько сильно проникают друг в друга, что их становится практически невозможно различить.       Ее стоны заглушают свист закипевшего чайника, и, когда Она собирает остатки сознания после разбившего его вдребезги удовольствия, вода уже успевает выкипеть наполовину.       Он остается до конца дня и на ночь, выпивая за это время пять кружек чая и доведя ее еще до двух оргазмов. Она старается не задумываться, что в этот раз ее сознание не затуманено огромным количеством алкоголя, которым можно было бы объяснить желание прогибаться под его руками и интерес, граничащий с помешательством, накрывающий на протяжении всех минут, пока Он говорит.       В этот раз они меньше молчат, вываливая друг на друга потоки откровенных слов.       Она рассказывает, насколько страшно было скрываться целый год, ежедневно рискуя попасться. Перечисляет все заклинания, которые ей приходилось использовать, чтобы максимально обезопасить себя и своих друзей. Повествует о том, как ощущается шестидневный голод, утоляемый только литрами воды, которая благодаря магии всегда была в изобилии. Сквозь слезы описывает, как по каждой мышце проходят волны, напоминающие смертельный жар Адского пламени, когда тело снова и снова пробивает Круциатус.       Он отвечает, что в его доме, пропитанном темной магией, было не менее страшно. Рассказывает, как именно ощущается Империус и насколько живыми остаются воспоминания, полученные во время пыток, осуществленных его рукой, но не по его желанию.       Она пытается почувствовать к нему сострадание, но все, что ощущает, смотря в его ожесточенное лицо, пока Он перечисляет пытки, к которым его принуждали — это мрачное удовлетворение. Она так и не определяется, виновато то, что Он сожалеет, или все же то, что ей нравится, как звучит отчаяние в его голосе.       Ночью Она снова видит сквозь кошмары, как Он смотрит в потолок, лежа на ее кровати. Он так и не позволяет себе уснуть, и под утро Она понимает, что его сковывает недоверие. К ней.       Уходя, Он снова забирает кружку с собой, и Она знает, что это значит.       Он собирается вернуться.       Отворачиваясь от камина, в котором исчезла его спина, Она идет в спальню, забирается на кровать, пропахшую ненавистью, сексом и откровенностью, и, принимая его ночную позу, смотрит в потолок.       Ей хватает двух минут, чтобы прийти к уверенности, что в следующий раз, когда Он появится на пороге, Она точно его впустит. Ей мерзко от того, что вины за содеянное все еще нет или просто не видно за желанием встретиться с ним вновь. Она пытается хоть что-то проанализировать, но все, что у нее выходит, — признаться самой себе, что рядом с ним Она снова чувствует жизнь. Даже если эта жизнь является всего лишь иллюзией, ей приходится смириться с нуждой в абсолютно неподходящем для этого человеке.       В следующий раз Она видит его всего через неделю и, снова чувствуя, как кровь начинает бежать по венам быстрее, признается себе, что рада ему настолько, насколько вообще на это способна.       Он все так же холоден и груб, но то, что ему приходится опускаться до секса с грязнокровкой, потому что, судя по всему, нуждается в этом так же сильно, как Она, проносится по ней мрачным удовлетворением. Еще одной давно забытой эмоцией, которая с каждой их встречей становится все привычнее.       В эту ночь Он вскользь упоминает, что рядом с ней хоть что-то чувствует, и то, насколько сильно они похожи в своем состоянии, окончательно устраняет любые сомнения в преступности их связи. Она смиряется и впускает его в свою жизнь странным спутником, который может на несколько часов воскресить ее прошлую, пусть и только темную ее часть.       Их встречи с каждым разом происходят все чаще, пока они не устанавливают максимальный период, который могут проводить вдали друг от друга до того момента, как душу снова начинает пожирать рвущая нутро пустота. Они видятся каждые три дня, и по утрам Он уходит привычным способом, забирая очередную кружку с собой, но возвращая в следующий визит.       Они никогда не встречаются за пределами ее квартиры, и ее вполне это устраивает, даже если на ум иногда приходят мысли, что Он может ее стыдиться. Ей хватает всего одного признания самой себе, что Она тоже не хочет, чтобы кто-то о них знал, и факт их тайной связи перестает ее волновать.       Он остается на ночь каждый раз, но никогда не засыпает, а лишь смотрит в потолок и размышляет о чем-то своем, что ни разу не озвучивает. В один день Она решается спросить, зачем Он здесь, если не доверяет ей до такой степени, что боится в ее кровати закрыть глаза. Он снисходительно ухмыляется и говорит, что только так у него получается отвлечься от убивающих воспоминаний и приходящих почти каждую ночь кошмаров, переключившись на мысли о том, насколько сильно Она его раздражает.       Она спрашивает, зачем Он приходит, если так сильно ее ненавидит, и в ответ получает честное признание в том, что становится легче, когда приходит осознание, что ему позволено пятнать героиню войны грязью собственных поступков. Говорит, что каждый раз, делая ее не такой идеальной, какой ее считает общество, Он вспоминает чувство собственного превосходства, которое до войны было его верным спутником на протяжении многих лет.       Слова звучат холодно и бескомпромиссно, и Она верит ему, но все равно не просит уйти, даже если это решение кажется ей нелогичным. Сейчас логика теряет свою силу перед возможностью быть кем-то рядом с ним, пусть и кем-то неправильным, чем вновь стать никем без него.       Через несколько дней Он спрашивает, почему Она все еще его впускает, если знает, зачем Он приходит. Отразив его ухмылку, Она говорит, что испытывает огромное удовольствие от того, что, пытаясь осквернить ее, Он из раза в раз становится предателем крови, отрекаясь не только от идеологии, но и от своей семьи.       Помолчав несколько минут, тихим голосом Она дополняет, что только в его присутствии забывает, что уже давно умерла, потому что снова может чувствовать. И ее вполне устраивает, что бегущая по крови эмоция — это ненависть.       Он удовлетворенно хмыкает и, перевернувшись, прижимает ее к кровати. На утро на ее шее и груди снова россыпь багряных засосов, а его спина исцарапана до такой степени, что на ней не остается живого места. Он уходит, а Она долго смотрит в зеркало, неуверенно держа палочку в руках, но все же решает в этот раз оставить разводы их связи на своей коже. Ей хочется видеть их каждый день, чтобы никогда не забывать, кому Она обязана за возможность хоть что-то чувствовать.       Когда через два дня Он пересекает порог ее квартиры, она обнаруживает, что Он тоже не свел свидетельство их взаимной ненависти, заставляющей превращать каждый секс в поле боя, но позволяющей жить дальше, испытывая что-то, кроме царапающей ребра пустоты. Она это не комментирует, но кровавые полосы на его спине, и в дальнейшем оставляемые им заживать естественным путем, радуют ее еще долгое время, пока однажды необходимость причинять ему боль не исчезает сама собой. Но Она замечает ее отсутствие только тогда, когда видит полностью чистую кожу, которая является отражением того, как постепенно излечивается и ее душа.       Он успевает забрать и вернуть все ее пять кружек по шестому кругу, прежде чем по его мимолетным намекам на улыбку ей удается понять, какая нравится ему больше всего. Он завершает еще четыре полных круга, прежде чем Она осознает, что начинает нетерпеливо ходить из угла в угол каждый раз, когда ему приходится задержаться, и у нее возникают мысли, что Он решил больше не возвращаться. Хватает еще двух кругов до первого ощутимого разочарования, накрывшего ее сразу, стоило потухнуть в камине огню его ухода.       Когда отрицать, что ей становится больно каждый раз, когда Он исчезает, уже не получается, Она смотрит на пустой камин и смаргивает слезу, тут же прочертившую четкую влажную полосу по ее щеке. Эта слеза ощущается как грань между тогда, когда ей необходимо было его присутствие, чтобы чувствовать жизнь, и сейчас, когда ей приходится окончательно признать, что Она нуждается в нем, потому что ей нравится его общество.       Она мотает головой, отгоняя от себя убивающие выдержку мысли, и идет в спальню. Она видит кровать, на которой несколько часов назад Он, сжав до синяков ее ягодицы, вылизывал ее, трахая языком настолько долго, что от нескольких ярчайших оргазмов у нее практически не осталось сил. В этот момент в ее голове укореняется мысль, что начавшееся как попытка уйти от реальности превратилось во что-то, совершенно неправильное.       Сцепив зубы, Она сдирает постельное белье без использования магии, но это отчаянное действие не удаляет воспоминание о том, как в этой самой кровати они обсуждали свое детство.       Она рассказала ему об особенностях жизни среди магглов, о детском саде, о синяках и сбитых коленях, когда ей не посчастливилось впервые упасть с велосипеда.       Он поведал о специфике воспитания чистокровных детей, о том, как они с друзьями издевались над эльфами, о том, что пятнадцать лет назад его отец не был чудовищем, а искренне любил семью и баловал своего ребенка.       Возвратившись в гостиную, Она садится на диван и тут же улавливает свое отражение в зеркале, повернутом им несколько месяцев назад, чтобы отчетливо видеть, как Она, сидя перед ним на коленях, насаживается ртом на его член.       Взмахнув палочкой, Она возвращает его в прежнее положение, пытаясь отогнать картинки того, как Он, сжав волосы, опускает ее голову ниже и подается бедрами навстречу, не позволяя ей нормально дышать.       Прикрыв уши ладонями, Она пытается перекрыть зазвучавший в голове хриплый голос, приказывающий ей запустить ладонь в свое белье, и его едва слышный стон, оглушивший ее, стоило ей выполнить то, что Он сказал. Ей кажется, что Она слышит в реальности, как Он едва разборчиво говорит ей посмотреть на него. Когда Она делает и это, привлеченная откровенной мольбой в его голосе, Он медленно сжимает ладонью ее волосы сильнее и заставляет опускаться на член грубее. Она слишком живо вспоминает слезы, заволакивающие глаза от слишком глубокого проникновения, и ощущение конвульсивного удовольствия от самоудовлетворения.       Она трясет головой, но вместо логичного отвращения к себе ее накрывает привычное в его присутствии возбуждение и неясное тепло в груди сразу, как на смену откровенным фрагментам в памяти возникает то, что происходило в ту же ночь чуть позже.       В наступившей беспроглядной темноте они вспоминали свои ссоры в Хогвартсе, и Он обмолвился, что начиная с четырнадцати лет мечтал поставить ее на колени перед собой каждый раз, когда из ее рта вылетали отвратительные слова.       Ее должно было это унизить, но стоило ему едва слышно пробормотать, что судьба — беспощадная сука в выполнении желаний, раз уж ему пришлось пережить войну, чтобы осуществить мечту всей юности, Она впервые за весь период их второго знакомства рассмеялась, найдя в озвученном странную иронию.       Он подхватил ее настроение, и, услышав его смех, который до этого был для нее чем-то нереальным, Она резко затихла, впитывая в себя странный звук. В тот день из-за абсолютно черной темноты Она не смогла увидеть, как Он выглядит в такие моменты, но воскресить трели его смеха могла до сих пор.       Она мотает головой, но стоит ей оглядеться, как в сознании возникает множество воспоминаний, связанных с ним. В ее голове смешиваются фрагменты откровенных сцен и грязных слов, высказанных ими обоими в порывах особой ненависти, но все это сопровождается моментами, в которые они были настоящими и говорили обо всем, что их тревожило или радовало еще тогда, когда они были способны на искренние эмоции.       Ей приходится признать, что за восемь месяцев недоотношений, которые приносят больше боли, чем наслаждения, но почему-то продолжают вытягивать ее из бездны бесконечной опустошенности, Она допустила появление противоречивых чувств, которые изменили все. Она начала им проникаться уже давно, но сейчас ее эмоции имели конкретное название. И Она понимает, что, если позволит этому развиваться, совершит самую фатальную ошибку в своей жизни.       Весь следующий месяц Она снова его впускает, но каждый раз, когда слышит стук в дверь, замирает на несколько мгновений, пытаясь убедить себя, что им следует прекратить видеться, пока Она окончательно не потеряла себя в расцветающих в груди чувствах. Но Она ни разу не находит сил прогнать его, позволяя ему снова себя целовать и привлекать к себе откровенными разговорами и настоящими мимолетными улыбками.       Чтобы хоть немного отвлечься от противоречивых мыслей, Она соглашается на приглашение Джинни прогуляться по Косому переулку и долго стоит перед зеркалом, приводя себя в порядок. Ей по-настоящему важно выглядеть хорошо, и, прежде чем покинуть квартиру, наполнившуюся из-за последних событий воспоминаниями, которые разливаются одновременно жаром внизу живота и желанием стереть себе память, Она видит в отражении полуулыбку, на которую долгое время считала себя неспособной.       Увидев ее, Джинни радостно посмеивается и говорит, что Она стала выглядеть гораздо лучше, на что получает лишь несвязный ответ о том, что это новые маггловские косметические средства позволяют ей скрыть свою схожесть с трупом. Уизли игнорирует ее реплику, не оценив юмора, и, подхватив за руку, тащит ее по всем новым магазинчикам, появившимся тут взамен разрушенным во время войны.       Двигаясь рядом с подругой, Она никак не может отбросить мысль, что на выжженной войной земле неизбежно расцветает что-то новое, пробившееся сквозь пепел, и ей кажется, что впервые с последней битвы Она хочет почувствовать что-то подобное и на себе.       В кафе, которое они посещают по желанию Джинни, с ней знакомится волшебник, смутно напоминающий ей кого-то, но Она так и не может определиться, кого именно. Уизли озвучивает знакомый набор букв, когда тот спрашивает ее имя, но Она не акцентирует внимания ни на озвученном подругой, ни на полученном ответе.       Волшебник приглашает ее как-нибудь прогуляться, и Она соглашается под давлением Джинни, убеждая себя, что Он и Она ничего друг другу не обещали. Между ними всего лишь противоестественная, болезненная для них обоих связь, которая, вопреки любой логике, при каждой встрече заканчивается отметинами на коже, скребущим чувством от его ухода и неизменным желанием жить дальше, помня его настойчивые поцелуи.       Ей удается заглушить внутренний голос, который нашептывает, что согласие на свидание — это предательство, и на какие-то жалкие несколько минут Она даже верит в свое право на свободный выбор. Но стоит волшебнику уйти, на прощание обворожительно улыбнувшись, как паршивое чувство, появляющееся каждый раз, когда Он покидает ее квартиру, подкрадывается совершенно незаметно.       Она тщательно собирается на встречу с волшебником, убеждая себя, что трясущиеся ладони, собирающие волосы в пучок — всего лишь волнение от предстоящего свидания, а не нервная дрожь ожидания последствий, если Он узнает. Она не позволяет себе признаться, что ей важно то, что Он о ней думает. Что ей хочется, чтобы ему было это настолько же важно, как и для нее.       Вечер проходит отлично, и несколько раз Она даже позволяет себе посмеяться. Ее смех, как и натянутые улыбки, все еще смутно напоминают что-то настоящее, обычно демонстрируемое только тогда, когда рядом находится Он, но Она хотя бы пытается прочувствовать искренние эмоции рядом с другим человеком.       Она ловит себя на том, что ей с каждой минутой все больше хочется снова начать по-настоящему жить, и после долгих месяцев попыток скрыться от любой мысли о светлом будущем это стремление бьет по ее сознанию колоколом.       Она смотрит на волшебника, беззаботно болтающего о сущей ерунде, и понимает, что причиной этого является не сидящий напротив человек. Ей отчаянно хочется увидеть, как выглядел бы Он, если бы хоть раз отвел ее в кафе поесть мороженого, а не прижимал к кровати в набившей оскомину невзрачной, как Она сама, квартире, грубо вытрахивая из нее отчаяние и любые надежды на то, что их связь когда-нибудь станет чем-то нормальным. Надежды на то, что однажды между ними будет что-то большее, чем секс и откровенные разговоры, позволяющие на несколько часов почувствовать себя на своем месте.       Волшебник провожает ее до дома и на прощание срывает с губ, привыкших к грубым касаниям другого, поцелуй. Она позволяет ему прижать себя ближе и вылизать настойчивым языком небо, пытаясь хоть что-то почувствовать, но вместо искрящих до боли разрядов, которые всегда вызывает Он, по груди стремится только пустота и омертвение.       Улыбнувшись на прощание, Она покидает волшебника, обещая, что они обязательно встретятся еще раз. Обещая себе, что в любом случае даст нормальному шанс и попытается избавиться от зависимости, которая не закончится ничем хорошим, кроме разрушения от передозировки.       Утром сова приносит ей свежий номер «Ежедневного Пророка», и Она видит на первой полосе колдографию своего лицемерного поцелуя. Она смотрит на свое лицо, и ей кажется, что на нем можно разглядеть каждую ее мысль о преступности содеянного и собственной никчемности. Она проверяет камин, чтобы убедиться, что с ней не смогут связаться друзья и попытаться допросить о прошедшем свидании и планах на будущее.       На протяжении всего дня Она сидит на полу кухни, прижавшись спиной к стене и сжав пальцами газету, и пытается понять, что именно с ней не так. Ее жизнь и желание, чтобы в ней остался Он, напоминают ей описанный в маггловских книжках ад, в котором грешникам приходится переживать худшие воспоминания и пытки снова и снова, но вместо того, чтобы попытаться выбраться, ей хочется окунуться в бурлящие котлы глубже.       Осознание противоестественности ее чувств царапает кожу, и ей приходится пройтись по ней ногтями, чтобы содрать верхний слой и ощущение горечи предстоящего. Она примиряется с мыслью о том, что колдография пугает неизбежностью ее последствий.       Теперь Он точно узнает, что не является единственным, кто может к ней прикасаться, и вся их тянущаяся по ощущениям годы связь, скорее всего, обрубится им в тот же момент, как Он увидит на ее губах чужие. Она признает, что сама прервать любые с ним контакты не может, и ее душу сковывает отчаяние и вера в то, что Он сделает это за нее. Что Он перестанет в каждую встречу давать ей надежду и вырывать ее с мясом израненного сердца каждым молчаливым уходом.       Она готовится к этому, убеждая себя, что, если Он действительно сделает это, так будет лучше для нее. Она сможет выбраться из порочного круга зависимости и когда-нибудь обязательно забудет, что непозволительно долгое время считала его своим единственным спасением.       Тем же вечером в ее квартире раздается громкий стук, и Она, отбросив газету на пол и смахнув с глаз слезы, которые объясняет себе усталостью, двигается к выходу. Открывая дверь, Она уже готова выслушать холодный монолог о том, что Он больше никогда к ней не прикоснется, что ненавидит ее и не желает видеть. Она жаждет этих слов, которые сломают ее окончательно, но со временем обязательно позволят пойти дальше, оставив его лишь больным воспоминанием, которое смогло вытащить ее из послевоенной агонии и позволило задуматься о будущем.       Но Он снова нарушает все ее видение мира и их странных отношений. Не здороваясь, Он врывается в ее квартиру и, захлопнув дверь, обхватывает ее за шею. Развернувшись, Он прижимает ее к двери так же, как произошло в их первую ночь, и впивается в рот собственническим поцелуем.       Он кусает ее губы, требовательно шаря ладонями по изголодавшемуся по его прикосновениям телу, и Она позволяет ему стереть другого человека со своей кожи. Ее сердце начинает биться сильнее, а его шумное дыхание, сопровождающее каждое настойчивое движение, вызывает в ней немой восторг от того, что Он все еще ее хочет.       Отвечая на поцелуи, Она позволяет мысли о том, что боится его ухода, отвергаемой на протяжении всего дня, пробраться в центр сознания и замигать неоновой вывеской. Она смиряется, что окончательно и бесповоротно влюбилась в человека, которого ненавидела всем сердцем, но который, по иронии судьбы, смог вытащить ее из ада страданий после войны, заключив в преисподней собственной замерзшей души.       Она пытается его обнять, но Он называет ее сукой и, сжав запястья ладонью, припечатывает их к двери над ее головой, не позволяя получить желаемого. Он смотрит на нее заледеневшим взглядом и свободной рукой расстегивает пуговицы ее простой рубашки, обнажая живот. Сдернув белье вниз, Он припадает к груди, оставляя алеющие отметины и ноющие укусы, и Она выгибается навстречу его губам, получая от его бешенства аномальное удовольствие.       То, как каждый раз их выжигает страсть, похоже на лихорадку, но эти чувства сильнее стоящих между ними предрассудков, сильнее страха перед тем, что однажды Он бросит ее рыдать в одиночестве, пропуская сквозь пальцы пепел своего сердца, сильнее опасности потерять себя в его ледяном взгляде или сгореть в огне его эгоистичной ярости.       Он резким движением расстегивает пуговицу на ее джинсах и, дернув молнию, проникает под белье. Он снова груб, но Она подается навстречу его пальцам, скованным плотной тканью, и чувствует, чувствует, чувствует.       Чувствует внутри и стонет, умоляя его о большем и останавливая каждое слово, которое хочет вырваться, чтобы убедить, что Она не хочет никого другого. Что все, что написали в газете, — вранье, и единственное, о чем Она может думать, — это Он в ее жизни.       По-настоящему.       Вытащив ладонь из ее джинсов, Он поднимает на нее взгляд, демонстративно облизывает пальцы и целует ее, заставляя прочувствовать всю их порочную связь языком. Опустив ее руки, Он фиксирует их за ее спиной, не позволяя к себе прикасаться, и утаскивает вглубь квартиры. Остановившись у кухонного стола, Он отпускает ее и, резко развернув, вжимает грудью в холодную поверхность.       Сдернув с нее джинсы вместе с бельем, Он дожидается, пока Она выберется из мешающей одежды, и, отшвырнув ту пинком, заставляет ее развести ноги и полностью перед ним открыться. Он проводит рукой по внутренней стороне бедра, и Она снова готова умолять его продолжить, но молчит, покорно позволяя ему делать все, что взбредет в голову.       Он проникает в нее пальцами, и Она выгибается, но ладонь на спине силой вжимает ее в стол. Убедившись, что в ней уже достаточно горячо и мокро, Он расстегивает брюки, и за мгновение до жесткого толчка Она улавливает шелест снимаемой одежды.       Сместив руку, Он наматывает ее волосы на кулак и тянет на себя, заставляя приподняться и упереться ладонями в стол. Сдернув ткань рубашки с ее плеча, Он покрывает кожу новыми следами, словно пытается оставить клеймо принадлежности. Толчки становятся все резче и яростнее, и Она подается ему навстречу, полностью утопая в океане связывающей их безграничной похоти, которой они оба уже давно захлебнулись.       Когда Она начинает задыхаться, по ее коже проходит дуновение волшебства, и Он перехватывает приземлившуюся в ладонь палочку. Он продолжает двигать бедрами, вдалбливаясь в нее до основания, но его концентрации хватает, чтобы призвать с пола газету и бросить на стол прямо перед ней. Откинув палочку, Он сдавливает ее шею ладонью и, склонившись, прижимается грудью к ее спине.       Сквозь становящиеся все более хаотичными толчки Он заставляет ее смотреть на колдографию и рычит в ухо, еще больше нажимая пальцами на кожу, что, если Она еще хоть раз позволит прикоснуться к себе кому-то другому, Он трахнет ее прямо на глазах того несчастного. А когда Она кончит, оглушив стены стонами, Он убьет этого смельчака голыми руками и искупает ее с головой в крови.       Накрывающий оргазм смазывает последние сказанные слова, и Он, почувствовав ее спазмы, снова вжимает ее в стол, предварительно смахнув газету, и доводит себя до пика греховного наслаждения несколькими толчками. Все внутри нее дрожит, пока Она чувствует тепло выплескивающейся спермы, и подсознание заходится в истерическом хохоте.       Совершенно не понимая, почему все это допустила и как ей может это нравиться, Она выдыхает утвердительный ответ на вопрос о том, хорошо ли его поняла, высказанный ледяной сталью его голоса.       Он позволяет ей подняться и, развернув к себе, смотрит прямо в глаза. Его губы произносят слова ненависти, и на краткий миг Она даже верит ему, но боль в его взгляде, которую успела выучить наизусть, отгоняет от нее сомнения. Она обнимает его за шею, впервые за сегодня чувствуя кожу под пальцами, и, прежде чем поцеловать, озвучивает свою осведомленность о его лжи.       Обреченный выдох, облизавший губы за секунду до желаемого касания, подтверждает, что они оба окончательно запутались, слишком глубоко погрязнув друг в друге.       Он остается на ночь, как и всегда, но впервые за бесчисленные месяцы грязного секса, откровенных разговоров и молчаливого лежания рядом Она засыпает с его рукой, обнявшей ее за талию. Она ощущает размеренное дыхание, греющее шею, и понимает, что Он позволяет себе заснуть рядом с ней. Пусть ей все еще не позволено увидеть его уязвимым, а разрешается лишь чувствовать — Она рада этому и смиряется, что просто так разорвать их связь не получится. Прежде чем провалиться в сон, Она думает о том, что еще никогда ей не было настолько спокойно, и за ночь ее не посещает ни одного кошмара.       Утром Она варит ему кофе, и, пока из турки выкипает бурлящая жидкость, пачкая белоснежную маггловскую плиту, ее губы растягиваются в искренней улыбке. Обжигая пальцы кружкой, которая ему нравится больше остальных, Она обещает себе, что никогда не выйдет на связь с волшебником.       Он уходит, снова забрав кружку с собой, намекая этим, что собирается вернуться. Как и каждый раз до этого. Но сегодня Он целует ее на прощание и говорит, что хочет показать ей свою библиотеку, которую давно не посещали такие невыносимые, как Она, занозы в заднице. Получая на свое предложение согласие, Он воспринимает его как должное.       Когда Она появляется перед воротами его дома, Он намеренно ведет ее в ту самую гостиную, которая снится ей в кошмарах чаще всего. Она слишком поздно понимает, что Он задумал, и начинает упираться только тогда, когда узнает дверь, скрывающую за собой пережитый ей ужас.       Он силой вталкивает ее в помещение и удерживает за плечи, принуждая смотреть на то самое место, где два года назад на ее руке появилось клеймо, ярко указывающее, что ей не место рядом с ним. Она вырывается и плачет, но Он гораздо сильнее, и стискивающие ощущения, причиняющие боль, пропадают лишь тогда, когда Она оседает на колени. Он садится рядом и впервые обнимает не для того, чтобы стянуть с нее трусы.       Сквозь рыдания Она слышит его настойчивый голос, убеждающий, что ей нельзя больше игнорировать свои страхи, которые приходят к ней почти каждую ночь. Он рассказывает, что слышал ее мольбы к Беллатрисе столько раз, что они начали сниться и ему. Из его рта доносится, что в первое время после того, что Он увидел в этой комнате, ее крик снился ему практически ежедневно и стал его навязчивым страхом. Говорит, что уже тогда начал приходить сюда и переживать это воспоминание снова и снова, чтобы примириться с ним.       Он предупреждает, что, если Она будет сопротивляться, ему придется запереть ее здесь силой и не выпускать до тех пор, пока не убедится, что ей удалось справиться с болью, пропустить ее через себя и принять. Потому что иначе избавиться от кошмаров не получится.       Не у нее, зациклившейся на разрушающих душу воспоминаниях.       Она чувствует себя преданной и, глотая слезы, выплевывает это ему в лицо. Он стискивает ее подбородок пальцами, заставляя смотреть себе в глаза, и спокойным голосом просит довериться ему. Из ее горла вырывается истерический смех, очень напоминающий безумие, которое объединяет их обоих. В этот момент Она понимает, что они оба на самом деле свихнулись и именно поэтому их так тянет друг к другу. Их привлекает отражение собственного сумасшествия в глазах напротив.       На любую ее попытку подняться и сбежать Он все крепче прижимает ее к себе, и, когда Он повышает голос и настаивает, что знает, о чем говорит, и понимает, что ее пугает, ей приходится смириться. Она обещает себе, что больше никогда не впустит его в свой дом, но спустя пару часов молчаливых объятий и ласковых поглаживаний по волосам, которые не вписываются во все их противоестественные отношения, эта убежденность уходит.       Она появляется в его доме с той же периодичностью, с которой раньше посещал ее Он, и каждый визит проводит несколько часов в гостиной, ощущая его ладони и молчаливую поддержку. В награду за доверие Он показывает ей свой дом и каждый раз рассказывает что-то интересное о своей жизни. Но вести ее в библиотеку отказывается до тех пор, пока Она не справится со своим страхом, объясняя это необходимостью ее все время мотивировать.       Ей хочется накричать на него за такой подлый обман, но Он говорит, что Она сама связала свою жизнь с тем, кто никогда не играет честно, и гнев застревает в горле, так и не показав себя миру. Ей кажется, что Он и сам не заметил, что именно сказал, но его слова проходятся по ней неуместной радостью, и Она позволяет и дальше мучить себя визитами в гостиную, награждая другими, более приятными помещениями дома.       Ей требуется несколько недель, чтобы начать уверенным шагом заходить в пугающее ее помещение и совершенно безмятежно сидеть в кресле, почитывая книги, которые Он все же ей предоставляет. Она даже перестает впадать в панику каждый раз, когда ему в голову приходит мысль проверить, что будет, если оставить ее в одиночестве. Его удовлетворяет результат, и Он соглашается в следующий раз показать ей библиотеку. Она прячет улыбку за страницами очередной очень увлекательной истории и слишком поздно замечает его пристальный, изучающий взгляд.       Посмотрев на него, Она вопросительно выгибает бровь, но Он лишь качает головой и отворачивается. Эмоция, мелькнувшая на его лице, ей не нравится, однако Она не позволяет зародиться сомнению, отбрасывая от себя мысли о том, что что-то в его поведении не так. Ей не хочется портить иллюзию того, что они по-настоящему близки.       Когда Она видит его библиотеку, у нее замедляется сердце, а глаза распахиваются в немом восторге, пока шокированный взгляд ощупывает открывшееся пространство. Она никогда не видела такое огромное количество книг. Ладонь на ее спине, подталкивающая ее вперед, и снисходительный смешок стоящего позади парня позволяют ей в полной мере прочувствовать одну из нечасто посещающих ее положительных эмоций, большинство из которых появляются только в его присутствии.       Он проводит экскурсию, все время силой оттаскивая ее от очередного книжного шкафа и называя невыносимой занудой. Его тон, озвучивающий слова, большинство из которых Она пропускает мимо ушей, завороженная обложками необычайно редких изданий, звучит не так, как ей привычно: по-странному мягко, даже ласково. Это все время приводит ее к мысли, что Он ведет себя так, словно их объединяет на самом деле что-то важное.       В последнее время все, что между ними происходит, кажется ей еще более необычным, чем ранее, но Она старается просто наслаждаться, создав себе иллюзию невозможной для них нормальности, и не задумываться о том, что это не навсегда. Рано или поздно они перестанут друг в друге нуждаться, и Она позволяет этой мысли дрейфовать на задворках сознания, больше не причиняя боли.       Стоит им дойти до дальней части библиотеки, как Он ненадолго замирает, словно испытывает неуверенность, и Она смотрит на него удивленно, впервые видя на его лице растерянность. Он быстро прячет всегда тщательно скрываемую от нее уязвимость и холодным тоном говорит, что здесь собраны все книги, которые можно отнести к вопросам расовых предрассудков из-за чистоты крови.       Она неловко переминается с ноги на ногу, и Он смотрит на нее пристальным взглядом, ожидая реакции. Ей кажется, что ему важно то, как Она себя поведет, не испугается ли и не постарается ли избежать этой проблемы, которая стоит между ними очень остро. Которая определяет ту ненависть, что их связала, но которая, как ей думается уже далеко не первый день, переросла во что-то менее разрушительное и более неопределенное. Пусть они все еще не могли считаться чем-то нормальным, но больше нельзя было сказать, что они враги, которые пытаются запятнать оппонента собственной грязью.       Выдохнув, Она делает уверенный шаг и подходит к полкам, забитыми старыми фолиантами. Ее взгляд изучающе проходится по названиям, выведенным на древних обложках, и ей приходится прилагать усилия, чтобы на лице не отражалось отвращение, когда Она встречает наиболее мерзкие экземпляры. Ей случалось слышать о большинстве из этих книг, и Она знает, что ни одна из них, если ей когда-нибудь захочется их прочитать, не вызовет в ней положительных эмоций.       Натыкаясь на «Справочник чистокровных волшебников», Она презрительно хмыкает. Отбросив от себя мысль, что стала слишком сильно на него походить, Она замирает и достает книгу с полки.       Перелистывая страницы, Она старается не морщиться, чувствуя, насколько внимательно Он за ней наблюдает. Доходя до упоминания его семьи, Она останавливается и вчитывается, не понимая, то ли пытается так продемонстрировать видимость увлеченности, то ли действительно испытывает интерес к истории его рода.       Она погружается в строчки до такой степени, что не замечает момента, когда Он неслышно подходит к ней сзади и утыкается носом в кудри. Вздрогнув от неожиданного вторжения, Она прижимается к нему ближе, и от ощущения близости Он шумно выдыхает ей в волосы и кладет одну ладонь на талию.       Его рука ограничивает любое резкое движение, пока другой Он упирается в полку шкафа, и ей кажется, что так ему хочется отобрать у нее возможность повернуться и посмотреть ему в глаза. Поглаживая ее живот через ткань, Он хрипло шепчет, что в его доме, его библиотеке, именно в этом месте Она выглядит противоестественно. Неуместно. Оскорбительно для его рода и фамилии. И что запретность делает ее настолько желанной, какой Она еще никогда не была.       Он озвучивает, что уже давно не пытается опорочить ее связью с ним, потому что это просто невозможно. Говорит, что Она кристально чиста по сравнению с ним и к ней не может пристать ни частички той грязи, коей является вся его жизнь. Он говорит, что ему хочется забрать у нее часть света, чтобы если не быть с ней наравне, то хотя бы попытаться приблизиться.       Он практически неслышно шепчет о том, что Она худшее, что могло с ним случиться, потому что ему каждый раз хочется быть ближе, но, подобно мотыльку, стремящемуся к свету, Он лишь больше погружается во тьму, грозящую ему превращением в пепел. Надломленным голосом обещает, что однажды, окончательно убедившись в невозможности стать лучше, чтобы иметь право быть рядом с ней, Он обязательно выжжет все хорошее, что в ней осталось, чтобы опустить до своего уровня.       Она закусывает губу, не желая прерывать рвущимися наружу возражениями откровенный поток слов, которые Он ни разу ей не говорил и вряд ли когда-либо собирался. Становящийся все более мертвым голос требует, чтобы Она сбежала от него, пока еще может сохранить хоть что-то от себя самой, но высказанные слова настолько напоминают мольбу об обратном, что от осознания его отчаяния книга выпадает из ее рук.       Она произносит твердый отказ, и ладонь на ее животе стискивает ткань свободного платья. Ей приходится повторить жизненно необходимое для них обоих слово, чтобы Он расслабился и обреченно опустил руки, позволяя ей повернуться. Она смотрит в его глаза, затянутые привычной для любого их близкого контакта похотью, но сквозь знакомую эмоцию пробивается колющая каждую мышцу безысходность. Положив ладони на его лицо, Она бескомпромиссно повторяет свой ответ и невесомо касается его губ, и этот невинный жест насквозь пропитан нежностью, которой никогда между ними не было.       Он обхватывает ее за талию и, толкнув вперед, прижимает своим телом к книжным полкам. Их поцелуй отличается от всех прочих, но Она не позволяет себе признаться, что ей понятны причины. Она растворяется в его прикосновениях, запоминая момент, когда Он целовал ее в библиотеке своей семьи, наступая на книгу, подтверждающую его принадлежность к высшей ступени общества.       Уходя из его дома, Она смахивает заливающие лицо слезы осознания, что сегодняшний день, его непривычно мягкое поведение и все признания были прощанием. Он дал ей шанс уйти самостоятельно, но, не получив нужный ему ответ, сделает это сам. Она знает, что больше Он не позволит им встретиться, и ей приходится принять его нежелание продолжать все дальше.       Он пропадает из ее жизни, и это оказывается хуже, чем Она предполагала. Ей казалось, что первые недели без него будут напоминать прошлое, когда Она его еще не знала, но мертвая пустота не приходит. Ее ломает, как от самого сильного наркотика, выворачивая наизнанку, и каждое сухожилие скручивается, принося нестерпимую душевную боль.       Она практически не встает с кровати и все время плачет. Снова перестает отвечать друзьям, как было еще до того, как Он появился в ее жизни, перевернув все с ног на голову и превратив ее существование во что-то, что имело смысл.       Она думала, что, покинув ее, Он заберет и этот смысл с собой, но все далеко не так. Ей невыносимо больно от одиночества, но больше ей не хочется забиться в угол и изолировать себя от мира. С каждым новым рассветом, встречаемым в пустой постели, Она все больше понимает, что готова жить дальше, игнорируя потрошащую внутренности боль. Она готова пытаться идти вперед в поисках счастливого будущего, надежду на которое воскресил в ней Он. Даже если его никогда больше не будет рядом.       Одним утром Она позволяет себе подняться с ранними лучами солнца и, подойдя к окну, переливающемуся каплями весеннего дождя под рассеянным светом, проводит по нему кончиками пальцев. Она снова улыбается, наслаждаясь красотой рассвета, и испытывает четкое чувство благодарности за то, что ему удалось вернуть ее к жизни.       Сквозь боль и наслаждение отпечатанной друг на друге грязи, смешанной с ненавистью; заинтересованность и мрачное торжество откровенных воспоминаний, высказанных тихими голосами; влюбленность и пустоту отсутствия взаимности Он смог сделать то, что Она считала невозможным.       Ей хочется сказать ему спасибо за ужасный почти-год их обреченных на провал отношений, но Она знает, что никогда этого не сделает. Писать такое в письме кажется неловким и неуместным, а встретиться лично и посмотреть ему в глаза Она не в силах. Ей не хочется видеть там равнодушие, которое просто не сможет вынести, но еще больше ее страшит возможность обнаружить в них похожее на ее к нему чувство, которого Он лишил любых перспектив на существование.       Еще через две недели, в которые ей пришлось вытравливать потребность в нем бесконечными убеждениями себя в том, что все к лучшему, Она впервые покидает дом, окончательно вытаскивая себя из комы разрушенных на взаимность надежд. Она встречается с друзьями и умоляет не задавать вопросов, и, когда они выполняют просьбу, на ее губах играет искренняя улыбка, которая постепенно становится снова чем-то привычным и нормальным.       Следующие несколько недель активного погружения в мир, от которого Она сознательно себя изолировала после войны, позволяют ей окончательно прийти в себя. По ночам ее все еще посещают ностальгические мысли и болезненные воспоминания, но при свете солнца у нее получается жить дальше и не думать о нем каждую минуту. Он появляется в ее сознании изредка, когда Она улавливает запахи, слова или образы, ассоциирующиеся с ним, но его постоянное отсутствие в ее жизни штопает рваную рану в груди шелковыми нитями.       Однажды утром Она смотрит на календарь и понимает, что, если бы Он не выкинул ее из своей жизни, их недоотношениям исполнился бы ровно год. Она вспоминает, что в последнюю неделю все разговоры ее друзей, которые за прошедшие месяцы тоже смогли окончательно восстановиться после войны, были посвящены предстоящему балу в министерстве в честь двухлетней годовщины Победы.       В этот раз Она понимает, что с удовольствием готова его посетить.       Перебрав в уме все возможные кандидатуры, Она выходит на связь с Энтони, который в прошлый сбор их большой компании предлагал ей как-нибудь встретиться наедине, и приглашает посетить бал в качестве ее пары. Парень с огромным энтузиазмом соглашается, и Она улыбается, отгоняя от себя мысль, что хотела бы пойти с другим. Постепенно смириться с неуместностью своих желаний и их невозможностью становится все проще.       Платье, подобранное к вечеру, в этот раз не подчеркивает ее болезненность и сломленность, а придает образу уверенной в своих силах и дальнейшей счастливой жизни девушке завершенности. Она прячет остатки воспоминаний о войне на лице макияжем и улыбается, понимая, что в ближайшее время и в этом отпадет необходимость. Рано или поздно, увидев свое отражение в зеркале, Она убедится, что мир наступил и для нее.       Присутствующие на балу в этом году выглядят по-настоящему счастливыми, и Она чувствует себя уместно и подходяще атмосфере неясной тоски по ушедшим и радости от того, что всем остальным удалось выжить и снова научиться улыбаться. Она выпивает несколько бокалов шампанского, смеется над шутками Энтони и даже позволяет ему положить руку себе на талию и несколько раз прикоснуться губами к щеке. Но ее все время не покидает ощущение знакомого пронизывающего взгляда, однако, сколько бы Она ни оглядывалась, обнаружить его обладателя у нее так и не получается.       Кингсли просит их с друзьями выступить, и в этой раз ее не сковывает дробящая кости боль. Она поднимается на сцену и, так и не достав заготовленную заранее речь, начинает говорить. Слова льются сплошным потоком, и, вспоминая потерянных друзей, Она несколько раз срывается на немного истеричный тон, но все же сдерживает себя, ограничившись всего парой слезинок. С улыбкой Она обводит взглядом присутствующих и высказывает ободрение и надежды на то, что однажды все станет так, что каждый из них сможет быть счастлив.       Ей хочется сказать еще больше, но слова застревают, словно горло пережало колючей проволокой, стоит ей увидеть, как Он, опершись на колонну и игнорируя говорящую с ним красавицу Асторию, окидывает ее оценивающим взглядом.       За полтора месяца с их последней встречи Она практически забыла, как Он выглядит, и его безукоризненный вид и слишком знакомая ухмылка разрушают всю ее выдержку, которую ей пришлось взращивать в себе одинокими ночами. Жалко вымолвив окончание речи, Она практически сбегает с помоста и прячется в объятиях Энтони от своей первой и единственной любви.       Ее не покидает ощущение колющего кожу взгляда, и каждый раз, отворачиваясь от своего спутника, Она неизбежно натыкается на него. Он совершенно не скрывает, что все время на нее смотрит, и это напоминает об их первой настоящей встрече год назад. Все повторяется, вот только теперь на ее талии лежит надежная ладонь, а ему на ухо с улыбкой шепчет нежные слова другая девушка. Подходящая ему.       Она старается прислушиваться к тому, что рассказывает Энтони, но вместо конкретных слов улавливает только крики внутренних голосов, спорящих друг с другом. Один уверяет, что ей следует игнорировать то, что Он смотрит на нее с немым вопросом в глазах, все время бросая мимолетные взгляды на ее спутника, а второй истерически надрывается, что ей следует оттолкнуть от себя Энтони и дать понять, что для нее это не имеет никакого значения.       Она прислушивается к первому, но все равно постоянно отвлекается на присутствие все еще вопреки всему важного для нее человека. Даже если Он не находится в поле зрения, пока Она смотрит на своего спутника или других присутствующих, ее не покидает ощущение, что ее препарируют, чтобы добраться до истинности испытываемых чувств.       Ей практически удается убедить себя, что его не существует, когда до слуха добираются медленные ноты зазвучавшей мелодии, а ладонь обхватывает привычное ледяное прикосновение. Она не успевает себя остановить и смотрит в его глаза, моментально погружаясь в их глубину.       Он спрашивает, не против ли Она с ним потанцевать, но вопрос не подразумевает наличия выбора, и, в отличие от Энтони, который настороженно смотрит на помешавшего им человека, Она осознает последствия отказа. Успокаивающе улыбнувшись своему спутнику, Она покорно идет за тянущим ее к другим танцующим парам человеком и, оказавшись в его объятиях, воспоминания о крепости и безопасности которых практически сумела из себя вытравить, на мгновение забывает, как легкие должны правильно функционировать.       Он поднимает ее руки, кладет себе на плечи и, обхватив за талию, впечатывает грудью в свой торс. Ей кажется, что Он злится, снова злится из-за присутствия другого мужчины в ее жизни, хоть и не имеет на это права после того, что сделал, но это ощущение пропадает сразу, стоит ему ослабить хватку. Он будто справляется со своими эмоциями, или же осознает, что сам виноват в том, что сегодня увидел, но Она не спрашивает, а молча следует за ним, сделавшим первый шаг танца.       Она не смотрит на него, стараясь не зацикливаться на ладони, с каждым мгновением прижимающей ее еще ближе. Она знает, что Он не отрывает взгляда от ее профиля, обдавая горячим дыханием щеку, но не позволяет себе окунуться в его глаза. Гордость не позволяет снова опуститься перед ним на колени, и Она готова наступить на горло своей любви, лишь бы только не дать ему шанса окончательно себя растоптать.       Но даже правильные мысли не мешают слабости перед ним затягивать удавку на ее шее. Чувствуя поглаживающие касания в вырезе платья на спине и слыша слова о том, что все это время Он думал о ней и скучал, Она сухо сглатывает и прикрывает глаза, сдерживая подступающие слезы.       Он едва ощутимо касается губами ее виска, и до ее чуткого слуха доносится всего несколько слов, согревающих заледеневшую душу и воскрешающих надежды на положительный исход их долгого безумного противостояния. Он говорит, что приходил к ней каждый день, но так и не нашел в себе сил постучать, чтобы снова увидеть. Он снова повторяет, что скучал.       Скучал до такой степени, что ему проще сдохнуть, чем жить дальше без нее. Обещает, что готов сделать все, чтобы Она позволила ему исправить самую фатальную ошибку в его жизни, и просит дать ему шанс. Его голос звучит обреченно, смиренно и с надеждой.       Она верит его словам, ведь убеждена, что Он никогда не стал бы ее обманывать. Не после того, как целый год выворачивал перед ней душу, не доверяя. Ей хочется снова почувствовать его рядом, исчезнуть в его объятиях, перестать существовать для всех, кроме него. Хочется прижаться к его губам и вместе с дыханием проглотить сказанные слова, которые, вырви из контекста их истории, не были бы такими важными, но для нее они звучат громче, чем все, что Она когда-либо слышала.       Как и все, что связано с ним.       Но обида, теплящаяся в глубинах ее растоптанного сердца, не позволяет его простить. Она осмеливается посмотреть ему в глаза и, игнорируя отражающуюся там мольбу о прощении, шипит, что больше не поверит лицемерию, текущему по его венам вместо крови. Вырвавшись из его объятий, Она оставляет его брошенным в одиночестве на танцполе и сбегает, не попрощавшись с друзьями и все еще ждущим ее Энтони.       Оказавшись дома, Она хлопает дверью с такой силой, что слышит дребезжание тарелок на кухне, и, запустив руки в волосы и оттянув пряди, сползает вниз. Слез нет, но душа трясется в судорогах правильных поступков, и Она проклинает себя, что нашла силы не позволить ему снова заставить совершить ее главную фатальную ошибку.       Она должна гордиться, что смогла не дать ему в руки оружие, которое позволит растоптать ее в тот момент, когда Он в очередной раз этого пожелает, но все, что Она чувствует, — разочарование в себе.       Она даже не удивляется, когда слышит тихий стук в дверь немного выше головы. Прижавшись макушкой к деревянной поверхности, Она вслушивается в практически неслышное свидетельство того, что Он действительно говорил правду. Ей хочется заглушить громко орущий внутренний голос, убеждающий, что ей стоит проигнорировать его появление, чтобы сохранить здравый рассудок.       Она выжидает еще десяток минут, и ни на секунду молчаливая просьба впустить его не перестает звучать. Непривычно тихий звук, противоречащий обычным настойчивым и нетерпеливым стукам, бьет по вискам сильнее, чем в любой другой, предшествующий этому, визит. Она знает, что, если позволит ему войти, сдастся под его напором, но все равно поднимается, когда слышит голос, все же попросивший ее откликнуться.       Она открывает дверь и смотрит на него, уткнувшегося лбом в косяк. Он реагирует на открытую дверь и поднимает на нее взгляд, в котором можно прочитать столько всего, чего ей никогда до этого момента не было позволено увидеть. Она отшатывается от протянутой ладони, и Он усмехается, но в этом звуке плещется вся горечь, игнорируемая ей на протяжении последних недель без него, но не покидающая ее ни на секунду.       Он просит впустить его, но Она лишь приоткрывает дверь чуть шире, но недостаточно для того, чтобы в нее можно было пройти. Он делает шаг вперед и замирает в проходе, прислонившись плечом к косяку и пристальным взглядом заставив смотреть ему в глаза.       Ему всегда так просто было перехватить ее внимание и, не прилагая усилий, вынудить ни на секунду не отвлекаться на что-то другое. Ее зависимость от него что-то больное, неправильное, но ей каждый день до этого было все равно, как все равно и в данный момент. Она поддается и смотрит в светлые глаза, пока Он пытается ее убедить, что соседям совсем не обязательно слышать все то, что ему хочется ей сказать.       Она спрашивает, с чего Он вообще взял, что его кто-то собирается слушать, и, озарив слова привычной ухмылкой, Он говорит, что ей все равно придется. Но спустя мгновение с его лица слетает вся уверенность, и Он просит его впустить. Единственный раз, а потом Она может выставить его за порог и больше никогда с ним не заговаривать.       Слышать «пожалуйста» от него настолько непривычно, что Она позволяет себе списать неверное решение на шок и отходит, пропуская его в квартиру.       Захлопнув дверь, Она проходит на кухню, улавливая за спиной звуки медленных шагов, и снова перекидывает ответственность за слабость на состояние удивления от того, насколько Он не уверен в происходящем. Она не видела его таким ни разу, и перед ней словно другой человек. Не тот, кто использовал ее практически год, чтобы удовлетворить похоть и желание выплеснуть грязь на кого-то подходящего, и кому Она отвечала тем же.       Те мгновения, которые требуются, чтобы дойти до кухни, Она размышляет о том, что было бы с ними обоими, если бы судьба не столкнула их на балу ровно год назад. К ней приходит осознание, что Она так и жила бы во мраке обреченности своей неуместности в счастливом мире, и эта мысль оправдывает совершенно противоестественное для их ситуации желание его выслушать.       Она замирает у окна, вспоминая, как в их первую ночь именно здесь произошло самое значимое откровение. Именно на этом месте Она рассказала ему то, что больше всего ее разрушало, и Он ответил тем же.       Ее накрывает острое чувство дежавю, даже несмотря на то, что за окном нет ни дождя, ни мрачного неба. Как и в их душах, на улице тихо и спокойно.       Он говорит, что должен был попытаться уйти и спасти ее от себя. Мертвым голосом озвучивает, что за свою жизнь видел столько тьмы, что успел не просто привыкнуть к ней. Он сам стал тьмой, и пусть ему не пришлось никого убивать во время войны, тьма все равно пропитала все его поступки и слова. Он смог с ней смириться, потому что считал, что найти свет гораздо сложнее, чем навсегда остаться в темноте.       Но так было до того, как Он встретил ее.       Она скрещивает руки на груди и отводит взгляд, не желая видеть в его глазах вину, которая смотрится там настолько же противоестественно, как и присутствие магглорожденной в его чистокровной до каждой страницы библиотеке.       Он называет ее сумасшествием, которое прочно обосновалось в его голове и не собирается ее покидать. Говорит, что жалок в том, насколько сильно в ней нуждается, и признается, что действительно пытался забыть обо всем, но, что бы ни делал, каждый раз мысли все равно возвращаются к ней, отвергающей предложение сбежать от него.       Он снова просит позволить ему все исправить.       Она отворачивается к окну и, закусив губу, думает. Понимая, что не следует давать ему этот шанс, Она все равно не может озвучить это вслух и окончательно уничтожить то, что зародилось на останках их выгоревших на войне душ.       Она ощущает руки, обнявшие ее за плечи, и, стоит ему назвать ее по имени, как ей кажется, что Она действительно забыла, как следует делать вдох. Грудь сдавливает вакуум, и ей приходится потратить несколько секунд, чтобы снова насытить тело кислородом. То, как именно Он произносит ее имя, застает врасплох.       Ей кажется, что Она слышит свое имя впервые. Тембр, которым Он озвучивает слово, превращает его во что-то особенное, словно ноты голоса обволакивают его и вновь делают привлекательным.       Она никогда не называет себя по имени, даже мысленно не признавая, что оно у нее все еще есть. Никогда не отзывается, слыша буквы, которые в особо сложные эмоционально дни может банально не узнать.       Ее друзья неоднократно пытались поговорить с ней об этой проблеме, но до этого момента Она ни разу не понимала, насколько эта тема важна. Не осознавала, что отвергая собственное имя, отвергает всю себя. Убеждает себя, что та девушка умерла, а Она всего лишь призрак, который не заслуживает зваться так же, как ушедшая.       Когда Он вновь проговаривает четыре слога, знакомые с детства, ей приходится признать, что Она все еще жива. И у нее есть имя.       Гермиона.       И лишь в эту секунду она окончательно собирает разбитую до мелких крошек личность, треснувшую еще в день, когда она наставила палочку на родителей, и окончательно разлетевшуюся вдребезги со смертью Волан-де-Морта. Два года назад, увидев кончину своего настоящего «врага номер один», Гермиона, перестав ощущать давление долга, позволила себе сломаться и зациклиться на потерях. Она позволила себе не только перестать по-настоящему жить, она забыла собственное имя, пытаясь вместе с ним стереть болезненные воспоминания о войне, но также уничтожив любые перспективы на счастье, сопровождавшие ее детство и юность, но, как ей казалось, навсегда ее покинувшие.       Он прижимает ее ближе, она слышит его отрывистое дыхание рядом с ухом и внезапно вспоминает, что у него тоже есть имя.       Драко.       Гермиона уверена, что когда-то до войны очень хорошо его помнила. Спустя год практически ежедневных встреч, огромного количества боли, которая сейчас почему-то кажется ей лучшей эмоцией в жизни, до нее доходит, что все это время она не только не называла его по имени ни разу. Она резко понимает, что даже ни разу его не вспоминала, приравняв Драко к такому же безликому существу, которым она была до того, как он ворвался в ее жизнь и снова сделал человеком.       И тогда вся боль, что сопровождала воскрешение их обоих, перестает существовать. Становится неважной даже опасность того, что он снова сможет ее растоптать, если она позволит, потому что на смену осознания совершенных ошибок, стыда за слабость, ненависти к себе за невозможность сопротивляться приходит понимание, что без него существовать она все равно не сможет.       Нет, сможет.       Но не хочет.       Драко говорит, что любит ее, и простое короткое слово уничтожает любые сомнения, оставляя единственно возможный ответ, но Гермиона молчит, продолжая слушать. Он озвучивает, что прекрасно понимает, что его любовь — это не то, что следует воспринимать как вознаграждение, а он сам заслуживает только жалости.       Жалости за то, что оказался настолько глуп, чтобы запрещать себе так долго смотреть правде в глаза; за то, что слишком поздно признал ее важность; за то, что бросил в одиночестве тогда, когда она была готова пойти за ним, несмотря на весь его отвратительный характер и темную суть; за то, что не сразу осознал, что это и есть ее единственно верное направление по жизни.       Драко уверяет в том, что его присутствие рядом с ней будет наказанием, и ему нечего ей предложить, кроме себя, но он обещает, что постарается все исправить, если она даст ему шанс. Обещает, что приложит все силы, которые у него остались, чтобы сделать ее по-настоящему счастливой.       Гермиона, повернувшись, едва слышно выдыхает, что хочет ненавидеть его так же, как раньше, и Драко соглашается, что так для нее было бы лучше, но она видит, насколько сложно ему это озвучивать.       Спросив, что будет, если она откажется, Гермиона не отрывает от него взгляда, с маниакальной внимательностью следя за тем, как его глаза заволакивает боль. Понизив голос практически до шепота, Драко говорит, что примет ее точку зрения и больше никогда не появится в ее жизни, если это то, чего ей на самом деле хочется. Обещает, что сделает все, о чем она скажет, потому что понимает, что сам все разрушил.       И как приговор звучат слова о том, что он не сможет забыть ее до самого последнего дня.       Недолго помолчав, Гермиона возражает его уверенности в том, что он — тьма, а она — свет. Она говорит, что они оба были безликими и серыми, пока не встретились, и теперь никакие попытки противостоять друг другу не сработают, потому что в их случае только тьма, зародившаяся на войне и скрывшая все хорошее, что в них было, смогла исправить то, с чем так и не справился свет. И идти дальше вместе будет невыносимо сложно, потому что их свет тусклый, хрупкий, его может задуть мельчайший сквозняк неуверенности, и, чтобы его сохранить, они оба должны приложить усилия.       Именно в этот момент, когда он расслабляется и невесомо касается ее губ, стоит ей прошептать согласие, приходит принятие, что Драко всегда будет ее болью и ее истиной. Они вместе как Инь и Ян, как огонь и вода, как те, кто никогда не должны были сойтись и существовать на равных. Они не смогли бы принять друг друга, если бы в одиночку не перестало получаться жить, но произошло именно так.       Войне удалось их разбить, но судьба позволила им в осколках друг друга найти искомое и собрать себя заново, обменявшись значимыми фрагментами.       Когда ночью того же дня он впервые позволяет себе заснуть под ее пристальным взглядом, Гермиона смотрит на расслабленное, практически невинное лицо и понимает, что их схожесть и различия больше ее не пугают, ведь именно сейчас она снова чувствует его внутреннюю силу, подпитывающую ее собственную.       И тогда приходит убежденность, что, если ей когда-нибудь вновь станет слишком темно, Драко сможет вернуть ее к свету, даже если для этого им обоим придется спуститься в ад и протащить друг друга сквозь невыносимую боль.