Четвертого числа четвертого месяца

      — Я действительно так сильно тебя люблю, — Донхэ поднимает на Хека заплаканные глаза, на левой скуле пурпурным цветком распускается кровоподтек.       — Недостаточно.       Когда рука Хекджэ мягко ложится на алеющую щеку, его веки опускаются, а ресницы едва заметно подрагивают в ожидании удара.       — Недостаточно для того, чтобы я поверил и отпустил тебя. Эти губы… — большим пальцем Хекджэ проводит по ним. — Эти губы касаются других парней, пока меня нет рядом. И эти губы признаются мне в любви. Они отвратительны. Ты отвратителен.       С этими словами он резко толкает Хэ в плечо, и тот летит на пол вместе со стулом, к которому привязан. Хекджэ садится ему на грудь, сдавливая диафрагму и лишая легкие воздуха, отчего тот закашливается.       Прикосновение к губам чего-то холодного и гладкого заставляет Донхэ вздрогнуть в попытке отстраниться. Хекджэ наслаждается тревогой и замешательством в его глазах.       — Помнишь тот день? Ты сказал, что зайдешь. Я ждал тебя три часа. Я даже выбрал фильм, который мы будем смотреть. А после мы должны были идти в парк и любоваться ночным небом. Ведь ты у нас такой романтик. Я знаю, что ты любишь эти вещи.       Хэ сводит брови, смутно припоминая о какой встрече идет речь.       — Я как раз жег эти чертовы свечи, когда ты позвонил и все отменил. Ты сказал, что тебе нездоровится. Я конечно расстроился, но предложил прийти. Я беспокоился о тебе! И что ты тогда сказал? Поняв, о чем говорит Хек, Донхэ закусывает губу, в которую все еще слегка упирается лезвие ножа.       — Не надо, Хек-а. Ты тоже можешь заболеть, — Хекдже с отрешенной улыбкой повторяет те слова, которые почти год бередят ему душу. — И знаешь, я ведь хотел тогда прийти! Пусть ты и сказал, что не нужно. И наверное стоило…       Щекой Донхэ чувствует, как холодное лезвие мягко плывет от подбородка к виску, а затем так же медленно обратно.       — Но я как последний дурак не думал ни о чем таком. Я до последнего был уверен в тебе. Даже, когда мне сказали, что видели тебя в тот день с ним, я отшутился. Я не верил и не хотел верить, что ты можешь все отменить, чтобы встретиться с ним. Этот чертов Гуинплен! Хекджэ с такой злостью сжимает лезвие — с его ладони падает несколько капель, окрашивая губы Хэ в алый цвет. Настолько они соблазнительно сейчас выглядят, что Хек еле удерживает себя от поцелуя.       — Я всего лишь хотел его подбодрить… — Хекджэ с силой прижимает свою окровавленную ладонь к его рту, чтобы ничего не слышать. Кровь проникает в его рот, и Донхэ ощущает привкус металла.       — О, у тебя это хорошо вышло! Настолько хорошо, что ты еще неделю откладывал встречу со мной. От недостатка воздуха Хэ начинает потряхивать, и Хек в конце концов убирает руку.       — Ты ошибаешься, — тихий шепот доносится до его слуха. — Между нами ничего нет. И не было.       Хекджэ вопросительно выгибает бровь, все еще неверяще улыбаясь.       — Это было его последнее выступление с мюзиклом, а с нашей группы к нему так никто и не пришел. Я правда собирался к тебе прийти, но потом вспомнил об этом. Это нельзя было перенести. А потом…       — А потом?       — После мюзикла мы попали под дождь и… Нет! Не смотри так. Мы переждали его в ближайшем кафе и пошли по домам.       — Но в тот день Кюхен в общежитие не вернулся, — все еще терзаемый сомнениями, Хекджэ старается не упустить ни одной детали его истории.       — Я не знаю, куда он пошел, но точно не ко мне. Когда я пришел домой, то чувствовал себя уставшим и не хотел идти с таким настроением к тебе и портить вечер. Вот и сказал, что чувствую себя неважно. А затем и правда заболел.       Тень грустной улыбки ложится на губы Донхэ.       — Помнишь те кофты? Одну из них я подарил тебе? Он тогда помог мне их выбрать.       Холодное лезвие медленно скользит вниз по шее к предплечьям. Вдруг хватка на его груди слабеет и становится легче дышать: веревки как мертвые змеи расползаются по полу.       — Я бы никогда не обманул тебя.       Все глупые сомнения и обиды враз покидают мысли Хекджэ, и он больше не может удерживать себя от этих желанных губ. Он зарывается пальцами в любимые шелковые волосы, чтобы разделить вкус металла на двоих.       — Я знаю. Потому что ты только мой.