Ее тень

Эта женщина появляется из ниоткуда и больше не отходит от Лунафрейи ни на шаг. Она кажется заботливой, как мать, но у нее столько же общего с мамой, как у Нифльхейма с мирным государством, а у короля Региса — с умелым правителем. — Не волнуйся, Равус, — рассеянно произносит Лунафрейя, когда он делится с ней своими опасениями. — Гентиана помогает мне стать Оракулом. Равус больше ничего не говорит — за несколько лет в империи он научился молчать, скрывать свои мысли за непроницаемым выражением лица. Но беспокойство за сестру заглушить не удается, и Равус, приехав в отпуск в Тенебре, старается присматривать за Гентианой. Напрасно: она, кажется, действительно не делает ничего подозрительного. Она похожа на тень: молчаливая женщина в черном, всегда рядом с Лунафрейей, но никогда не впереди нее. Она ни о чем не просит, не заговаривает первой и по ней никогда невозможно сказать, о чем она думает. Как бы хорошо Равус ни научился скрывать чувства, в этом Гентиана даст ему фору. Лунафрейя доверяет ей, и Равус пытается доверять тоже. Никто ведь не боится теней? Обычно Гентиана обращает на него не больше внимания, чем на предмет интерьера. Но однажды она берет его за руку. Равус с Лунафрейей пьют чай, ведут ничего не значащую светскую беседу, и тут Лунафрейе становится плохо. Она бледнеет, ее руки начинают трястись, она силится успокаивающе улыбнуться, но вместо этого роняет чашку, и чай разливается по белому ковру. Равус бросается к ней, желая чем-то помочь, хоть за руку ее подержать, чтобы ей стало легче от одного его присутствия рядом — и чувствует на запястье тонкие холодные пальцы. Гентиана рядом с ним, и она качает головой. И, несмотря на то, что смотрит она на Лунафрейю, Равус уверен, что этот жест предназначен ему. — Иди к демонам! — кричит он, вырывает руку из ее хватки и все-таки подходит к сестре. Опускается на колени с ней рядом, гладит по ладони. Лунафрейя бледно улыбается. — Это сейчас пройдет, не волнуйся… И извинись перед Гентианой, ты ей нагрубил. Теперь качает головой Равус, хотя больше всего ему хочется по-детски показать язык. На его запястье красная полоса, словно ожог. Как раз в том месте, где держалась эта… женщина. Наверное, просто совпадение: Равус ведь хорошо помнит, что ее пальцы были холодными. Гентиану сложно застать в одиночестве, и у Равуса уходит три дня слежки, чтобы наконец заметить ее идущей по коридору. Без Лунафрейи; та, Равус знает, сейчас ждет его в гостиной северного крыла. Она ждет, но у Равуса есть еще пара минут, поэтому он преграждает путь Гентиане. Та будто не удивляется. Ничего не говорит. И даже в глаза ему не смотрит. — Почему ты остановила меня? — спрашивает Равус без предисловий. — Почему не захотела, чтобы я ее поддержал? Гентиана молчит. Ему хочется взять ее за плечи и встряхнуть, но Равус отметает это желание — он никогда не бил женщин и не хочет начинать. Гентиана молчит, но и попыток уйти не делает. Стоит посреди коридора, как статуя, как тень, вдруг лишившаяся своего оригинала. Равус вдруг ощущает бессилие. Он может приказывать слугам и солдатам, он может просить сестру — но над этой женщиной его власти нет, он никак не может заставить ее говорить, и это невыносимо. — Долг и судьбу Оракула невозможно ни с кем разделить, — наконец произносит она, и Равус думает, что ослышался. — Что это значит? — Что ты можешь быть рядом с ней, но не можешь ее поддержать. Желание встряхнуть ее становится непреодолимым. Равус мысленно считает до десяти. — Поэтому не надо даже пытаться? Даже в такой мелочи, как плохое самочувствие? — Я не могу запретить кому-то обманывать себя, — отвечает она, обходит его и идет по коридору дальше. Равусу хочется схватить ее за руку, как она схватила его, чтобы расспросить подробнее, чтобы добиться не мутных общих фраз, а конкретных ответов — но он откуда-то знает, что это бесполезно. Что она не скажет ему больше, чем уже сказала. Когда он приходит в гостиную к Лунафрейе, Гентиана уже сидит там — в углу, безучастно глядя в окно, как будто их общение ее совсем не интересует. С того дня Равусу начинает сниться снег. Ему всегда нравился холод, он любил зиму, сверкающую под лучами солнца белизну, прозрачный морозный воздух. Но в том снегу, что приходит в его снах, нет ничего светлого и радостного. Это холод, от которого трескается кожа, снежный покров, хоронящий целые города. Равусу снится смерть, и он включает свет в своих покоях и сидит до рассвета, пока в коридоре не начинают переговариваться слуги. Лунафрейя замечает его недосып, обеспокоенно заглядывает в глаза. — Ты же приехал в Тенебре отдохнуть, но не похоже, что ты действительно отдыхаешь. — Я отдыхаю в наших беседах, — выкручивается Равус. Ему не очень хочется рассказывать ей о своих снах: как Оракул, Лунафрейя придает слишком большое значение таким вещам, не стоит ее тревожить. Лунафрейя не кажется успокоенной, но вопросов больше не задает. Тащит его гулять в сад — «Тут-то ты точно отдохнешь!» — усаживает на траву и принимается пересказывать прочитанную книжку — к счастью, это не «Космогония», а просто обычная художественная книжка, рыцарский роман про Солхейм, и Равус радуется, что она все еще читает такое. Он бы радовался еще больше, если бы неподалеку от них, на скамейке, не сидела Гентиана. То ли недавний разговор тому виной, то ли недосып, вызванный странными снами, но сейчас ее присутствие беспокоит Равуса еще сильнее, чем раньше. Ему хочется включить свет: зажечь все лампы, свечи, притащить с имперской базы здоровенный прожектор — и посмотреть, что останется от этой тени. Гентиана вдруг смотрит прямо на него и улыбается, и Равусу становится холодно. Лунафрейя замечает это, прерывает рассказ и касается его ладони. — Равус… Тебе нехорошо? Давай уйдем отсюда, если тебе здесь не нравится. — Давай выпьем чаю, — предлагает Равус: холод, поселившийся внутри после этой улыбки, просто необходимо как-то прогнать. — Только вдвоем. Лунафрейя радостно кивает, и ему становится легче. Во сне его снова засыпает снегом. Он лежит на холодной земле, в которой не ощущается ни капли жизни, ни одного живого ростка, над ним бездонное черное небо без луны и звезд, и только снег крупными хлопьями сыплется сверху, укрывая его. Равус понимает, что если не встанет — умрет, как и эта земля под ним, но встать не может, этот снег выпивает из него силы, не давая пошевелиться, навевая желание уснуть. Вместо этого Равус совершает чудовищное усилие и просыпается. Холодные пальцы ложатся на его губы. Целую секунду ему кажется, что он не проснулся до конца, что он всего лишь вывалился из одного кошмара в другой, но для сна все это слишком уж реально. Запах духов лежащей рядом женщины. Шелк волос, рассыпавшихся по его коже. И эти пальцы. И, как и во сне, он не может пошевелиться. Гентиана приподнимается на локте, смотрит на него — в смутном свете луны Равус видит, какие темные и бездонные у нее глаза. Улыбается, совсем как днем, в саду. — Ты так ничего и не понял. Она целует его, и в этом поцелуе больше власти, чем желания. — Уходи, — шепчет Равус, получив наконец контроль над своим голосом. — Иначе я придушу тебя. Гентиана снова мягко улыбается и качает головой. — Нет, потому что в глубине души ты знаешь, что я нужна Лунафрейе. Тот, у кого нет тени, ослепнет от всепоглощающего света. Тот, кого некому направлять, заблудится среди хитросплетения путей. Ты хочешь поддержать ее, но единственная, кто может ее поддержать — я. — Что ты такое? — спрашивает Равус. Гентиана не отвечает. Вместо этого она проводит пальцами по его груди — по спине Равуса снова пробегают мурашки. Наклоняется, медленно, чувственно целуя шею, потом ключицу. Равус хочет сбросить ее и уйти, вызвать дредноут и улететь в Гралею прямо сейчас, не дожидаясь рассвета — кто бы мог подумать, что когда-нибудь ему захочется сбежать в империю из родного дома! — но все еще не может пошевелиться. Гентиана касается губами его соска, легко прикусывает его — и по телу Равуса проходит волна желания. У него давно никого не было, куча работы не оставляет времени и сил для отношений — но он все еще молодой мужчина, и ее чувственные ласки вызывают у него реакцию. Гентиана замечает это, кладет ладонь на его пах, поглаживая наполовину вставший член через ткань пижамных штанов. — Оставь нас обоих в покое, — просит Равус, пока от его гордости еще что-то осталось. — Я не могу, — произносит Гентиана с оттенком сожаления, приспускает его штаны и берет его член в рот. Ее губы в первый миг обжигают холодом, и Равус вздрагивает всем телом, но это, кажется, всего лишь воспоминание после сна. Ему показалось; губы Гентианы горячие, как и ее язык, который то и дело касается головки, вызывая новые и новые волны желания. Равус все еще не хочет эту женщину, но сознание плывет, перед глазами появляются все более и более возбуждающие и развратные картины. Если бы он мог двигаться, если бы снег не парализовал его — он бы, наверное, сейчас взял инициативу в свои руки, подмял бы Гентиану под себя, поставил бы на четвереньки и трахнул так, вжимая ее лицом в подушку. Она бы получила сполна то, чего так сильно добивается. Но Гентиана и без того намерена взять от него все, что он может ей дать. Она выпускает его член изо рта тогда, когда его возбуждение достигает пика, и взбирается сверху, садится на его бедра — Равус ощущает ее тяжесть, нежное прикосновение ее кожи, но все еще не может пошевелиться. Гентиана смотрит на него вопросительно, будто чего-то ждет. Равус молчит. Гордость выше желания, и он не может позволить себе о чем-то просить ее — даже сейчас. Не дождавшись, Гентиана вздыхает и опускается на его член. Она не разделась, не сняла ни одного предмета из своих вычурных, совсем не тенебрийских одежд, но белья на ней нет, и Равус ощущает ее горячую глубину. Холодные ладони упираются ему в грудь, и Гентиана начинает двигаться — сначала медленно, но постепенно ускоряя темп. Она запрокидывает голову, прямые черные волосы стекают по шее, высокая грудь тяжело вздымается и опускается. Она тесная внутри, ее мышцы крепко сжимают его при каждом движении, и это вызывает новые и новые всплески возбуждения, заставляет Равуса прогибаться, неосознанно подстраиваясь под ее темп. Жаль, что все происходит именно так — но Равусу все равно нравится. В его беспомощности, в том, что ему остается только подчиниться ей и делать то, что она захочет, есть нечто, добавляющее в его возбуждение особую остроту. Хорошо бы попробовать так с кем-нибудь не настолько враждебным... Когда он со стоном кончает — с такой силой, что перед глазами темнеет, и кажется, что он вот-вот отключится — Гентиана произносит что-то, несколько слов, но сквозь шум крови в ушах Равус не может их расслышать. Больше ему не снится снег. Когда Лунафрейя провожает его перед возвращением в Гралею, то берет за руку, и в этом жесте больше любви, чем он видел за последние несколько лет. — Я рада, что ты приехал, — говорит она. — Мне кажется, это нам помогло. Равусу тоже кажется, что это помогло. После падения Тенебре они сильно отдалились друг от друга; этот отпуск помог им снова найти общий язык и вспомнить, что они брат и сестра, что у них никогда не будет никого ближе. — Я всегда буду тебя поддерживать, — отвечает Равус. — Нельзя избавиться от тени, но я постараюсь быть для тебя светом. Лунафрейя хмурится: она не понимает, почему он вдруг впал в патетику, и не понимает смысла его слов. Равус знает, что Гентиана сейчас позади него, но не оборачивается.