Энгр
«Упс, неувязочка вышла, Азирафаэль», — подумал Кроули, взглянув на свой портрет, прежде чем передать его и письмо Азирафаэлю. Чтобы всё в точности записать, глаз и рука пренебрегли разумом, попавшим под влияние чуда. Люди были очень странно устроены. Кроули взял карандашный набросок Азирафаэля. Сходство поражало, и за одно лишь это рисунок был достоен похвалы. Но Азирафаэль, глядящий с листа, был столь приземлён, так ясно осознавал себя и своё предназначение, что вместе с этим сияла и его красота. Он держал несколько книг, это правда, но Энгр поставил крошечный знак вопроса рядом с описанием Азирафаэля как книготорговца. «Не совсем уверен, кто он такой, — подумал Кроули, — но уверен, что он потрясающе редок. С этим угадал, по крайней мере». Кроули поклялся никогда не терять этого мимолётного Азирафаэля, и быстрое чудо сберегло рисунок и отправило в его новую квартиру в Мейфэре. Более тщательной защитой он займётся позже. Азирафаэль отреагировал на портрет Кроули нежной улыбкой. Кроули был смесью честных и нечестных сигналов. Он поистине был демоном, могущественным существом. Люди не зря опасались, что он может причинить им вред. Боялись его. Такой при поверхностном взгляде на неё была и эта картина — кажущийся праздным аристократ, который мог бы вас уничтожить. Которому не составило бы труда это сделать. Но всё это было мошенничеством — подобно тому, как съедобная бабочка в ходе эволюции стала почти точной копией несъедобной. Как Монарх и Наместник. И Энгр разглядел эту мимикрию и плохо скрытую за ней добродетель, которую так любил Азирафаэль, и отобразил всё это на бумаге. Энгр был прав, упросив Кроули насчёт очков — без них портрет был намного лучше. Но Азирафаэлю стоило скрыть рисунок как от Рая, так и от Ада. Они были закостенелы и бесчувственны, но не настолько глупы. Он знал, что безопаснее было бы уничтожить картину, но он также понимал, что не сможет. Он спрятал защищённый чудом портрет меж обильно иллюстрированных страниц «Редисов Хоккайдо», самой скучной книги в его коллекции, и сел пораскинуть мозгами. Через несколько минут он поднял глаза. Кроули что-то обдумывал. — Как насчёт перекуса, ангел? Выглядишь голодным. Кроули всегда так поступал, подумал Азирафаэль. Принимал в расчёт, чего может захотеть Азирафаэль. Шесть тысяч лет небольшой художественной вольности. Столько подлинных наслаждений, сколько им удалось уместить в рамках сковавших их правил. Настоящим неизменным чудом было, что никто не замечал очевидных свидетельств того, что они жили по большей части так, как сами того желали. Этого было достаточно, чтобы поддерживать веру ангела в то, что однажды они будут вольны в действительности поступать так, как захотят. — Ты абсолютно прав, мой дорогой. Как ты относишься к визиту в Rules? (И настоящий ресторан в Лондоне тогда и сейчас, и шуточка Азирафаэля.) Я слышал, новый шеф-повар там удивительно хорош.Часть 1
6 апреля 2021 г. в 16:43
Рим. 21 февраля 1816 года. Музыкальный обзор
Я опечален, дорогие мои читатели и приятели по любви к музыке, что не могу достойным образом рассказать вам о премьере «Альмавивы», что, в некотором смысле, состоялась прошлым вечером. За свою жизнь я посетил множество опер и в целом не новичок в делах театральных, так что был свидетелем приличного числа инцидентов на подмостках. Произошедшее, однако, вчерашним вечером в театре «Арджентина» являло собой не столько злосчастную цепь событий, сколько крещендо хаоса, кульминацией которого стало прибытие служителей закона и порядка и незамедлительное отбытие вашего корреспондента с той малой частью публики, что на тот момент не принимала активного участия в развернувшейся потасовке.
Если бы демону Ада поручили обернуть премьеру господина Россини сокрушительным провалом, не вышло бы лучше. От происшествий с реквизитом в первом акте (всеми исполненном достойно, даже несмотря на звук упавшей лютни) через хихиканье той части зрителей, что отдала свои симпатии опере всеми любимого Джованни Паизиелло на тот же сюжет, мы дошли до брошенного на сцену фрукта. Главный бас, имев несчастье поскользнуться на винограде, в идеальном шпагате перешёл с высокой «до» на «ми» столь чистую и точную, что его агенту впору задуматься о расширении заявленного диапазона своего клиента. Как будто этого было мало, когда господина Витарелли унесли со сцены, заменой ему поставили дублёра — неназванного джентльмена, которому есть ещё чему поучиться.
Во время антракта сторонники и противники Паизиелло завели оживлённую дискуссию, приведшую к — несомненно случайному — столкновению локтя с носом. Разделить господ, которые прилагались к вышеупомянутым конечностям, для их друзей оказалось задачей не из лёгких. Факт того, что стычка между ними не нашла завершения, стал понятен в начале второго акта, когда тюлевый занавес свалился на весь актёрский состав, отчего сцена на короткий миг напомнила кипящий котёл, а от ранее воинственно настроенных господ послышались выкрики о «саботаже» и «художественной самодеятельности». В этот момент одна треть публики набросилась на другую треть с убийственным намерением в глазах (пускай меня и уверили, что обошлось без жертв), и ваш корреспондент поспешил ретироваться через боковой вход под всё возрастающие звуки приближения сил правопорядка. (Замечание: всё это ложь. В действительности, на премьере публика винила работников сцены.)
В итоге я не имею ни малейшего представления, как по замыслу автора постановка должна выглядеть и звучать. Не могу вам даже ответить, мои читатели, следует ли сюжет всецело пьесе Бомарше. Однако вечер этот стал для меня приятным развлечением, посему я планирую посетить следующее выступление в надежде написать полноценную рецензию.
Тем же днём, в садах Альберго дель Соле аль Пантеон, которые открыли для посетителей из-за чудесной погоды в Риме той зимой.
— Похоже, мой дорогой, этот обозреватель почти в яблочко попал относительно того, что на самом деле произошло вчера вечером. Возможно, несколько очевидно было, что это дело рук мастера? — говоривший, джентльмен, одетый в кремовое, светло-позолоченное и жёлто-коричневое (что прекрасно шло к его коротким кудрям цвета книжных страниц и чистым голубым глазам), адресовал это замечание своему сотрапезнику, который, весь в чёрном, увлечённо читал упомянутый собеседником не-обзор, даже несмотря на преграду в виде очень тёмных очков.
— Небольшая художественная вольность, ангел. Никто ему не поверит, а он к правде и не стремится. Хотя я прикреплю копию статьи к своему отчёту. Им Внизу понравится, и это станет лишним подтверждением, что я здесь и не отлыниваю от работы. Как и было велено, я посеял совершенный хаос на премьере комедийной оперы, которая всего-то должна была стать невинным развлечением для уставших от войны жителей Италии и Европы. Дело сделано.
— И сделано столь отлично, мой дорогой, что ты, кажется, выполнил всю основную работу и за меня. Тебе нужно было устроить из премьеры фиаско. Я должен был убедиться, что оперу ждёт успех (и она блестяще успешна как «Севильский цирюльник»). Мне осталось только начудить несколько побуждений там и сям, но я уверен, что всем уважаемым в обществе людям не терпится присутствовать на «Альмавиве» в самом ближайшем будущем. Надеюсь, это не доставит тебе хлопот?
— Я влипаю в неприятности, только если не делаю в точности того, что мне велено, Азирафаэль, а я сделал. И сделал это стильно. Да и не думаю, что Ад в самом деле так заботит опера. Наверняка, это просто какой-то померший композитор, к которому Люцифер питает благосклонность, обзавидовался и захотел, чтобы Россини пришлось несладко.
— Тогда как насчёт небольшого осмотра достопримечательностей? Мне стоит задержаться где-то на недельку, чтобы убедиться, что с оперой всё сложится гладко, но я не был в Риме довольно давно. Есть место, которое бы ты особенно хотел увидеть?
Тут Кроули потянулся за чашкой, чтобы прикончить свой кофе, и только больше растёкся по креслу.
— Ты знаешь, куда бы я хотел сходить, Азирафаэль, но я туда сунуться не могу. Путь туда мне заказан уже больше тысячи лет, даже если нас разделяет одна лишь площадь. Впрочем, занятий и так предостаточно. Мне всегда нравилось наведываться в руины Колизея. Немного вдохновлять на мародёрство. Давай посмотрим, остался ли там ещё камень на камне.
— Ужасное место. Полностью соглашусь с мародёрством. Я бы разнёс это здание за пару минут, если бы оно вечно не было битком набито туристами. И кошками, конечно. — Азирафаэль вдумчиво оглядел сад: — Хотя я мог бы убрать оттуда кошек.
— Что ж, давай тогда глянем. Ещё на Форуме всегда весело. Можем устроить что-нибудь шекспировское перед старой курией. Знаешь, все эти туристические штучки…
— А обед — в миленькой остерии. Тебе всегда нравилось итальянское красное вино. Может, там даже будет паста ай фунги! — ангел встал и взял Кроули под локоток, широко улыбаясь замаячившей перспективе отведать грибов.
Неспешным прогулочным шагом они, два обычных английских джентльмена с туристическим визитом в Рим, покинули гостиничные сады.
Двумя днями позже.
— Мне очень жаль, сэр, но я не могу достать вам билеты на представление на этой неделе. Публика без ума от «Альмавивы», и даже дневные выступления полностью распроданы. Наш отель, лучший в Риме, как вы понимаете, имеет определённое влияние в вопросе билетов, но даже несмотря на то, что я продолжу свои попытки, не могу обещать ничего раньше, чем апрель. Могу ли я помочь вам в чём-то ещё?
— Что бы Вы посоветовали двум старинным друзьям, которые коротают неделю в городе? — Азирафаэль мягко улыбнулся, услышав новости об успехе оперы. — Мы видели руины и все произведения искусства, просто прелесть. (Замечание: чрезвычайно сильное заявление. Никто не видел всё искусство, что хранит под своими сводами Рим.) Есть что-нибудь ещё, чем в эти дни предпочитают занимать себя туристы?
Консьерж, в своей работе малый не промах, оглядел Кроули и Азирафаэля. Два состоятельных человека. Хорошие друзья. Дорогая одежда и причёски. Поразительные противоположности внешне.
— Возможно, господа желают, чтобы нарисовали их портреты? Художник с репутацией. Делает карандашные наброски лиц, которые его заинтересуют, и очень хорош в своём деле. Вы проведёте с ним день-два. Он француз, но не столь ужасно политичен. Превосходный учитель и собеседник.
Азирафаэль горел энтузиазмом, а Кроули, у которого не имелось портрета Азирафаэля свежее миниатюры, вышедшей из-под кисти Хиллиарда, сопротивлялся не особо.
— Как он меня на это подбил? — спросил Кроули Азирафаэля следующим вечером за ужином в La Campana. Воздух был чист, а свет золотом падал на их уличный столик. — Никто, кроме тебя, не видит меня без очков. А тут не прошло и двух часов сеанса, как я просто снял их, стоило ему попросить.
— Признаться, я был удивлён, однако он весьма проницателен, а в отношении рисования — крайне настойчив. Господин Энгр не вспомнит, отчего твои глаза необычны, мой дорогой, лишь факт того, что они необычны и очень чувствительны. Небольшое чудо лучшего сорта — то, что работает в паре с правдой.
— Лучшая ложь, ты хочешь сказать. Хотя с человеческой точки зрения чудеса — в некотором смысле те же уловки, а значит, не такая уж большая это и ложь. — Кроули помотал головой, как будто возвращая ясность взгляда: — Люди.
— Моё мнение таково, что, пожалуй, нас всех, в том числе и меня с тобой, видеть необходимо, дорогой. И когда мы натыкаемся на кого-то, столь устремлённого, столь жаждущего видеть, противиться очень сложно. Я, скажем, так уж точно не смог. Мне не терпится узнать, как будут выглядеть работы, когда он закончит. Что он в нас разглядит.
Комнаты Кроули и Азирафаэля соединяла гостиная, где Азирафаэль завёл привычку читать ночами напролёт, ненадолго удаляясь в свою комнату каждое утро, чтобы сменить наряд и подремать перед завтраком. В последний их вечер в Риме он почти заснул в кресле, когда его посетила идея. Он размышлял о том, как достижения людей в музыке и искусстве опираются на прошлое, чтобы обрести новые формы, и вещь столь остроумная пришла ему в голову, что он действовал незамедлительно.
Покинув отель и пересёкши пустынную площадь, он проскользнул в Пантеон. Ощущая по-прежнему сильное (несмотря на толпы туристов) действие благословения старого Папы Бонифация, посвятившего здание Марии и всем Мученикам в качестве базилики, Азирафаэль тщательно и неторопливо попытался понять, как оно устроено. Может, он и не мог (и не стал бы пытаться) его убрать, но он мог бы попытаться что-нибудь к нему добавить.
Азирафаэль удостоверился, что гигантские бронзовые врата заперты наглухо и никто его не прервёт, и, сложив руки в обращённом к Ней жесте, раскрыл свои широкие крылья под древнеримским сводом. Он сосредоточился на Марии и других последователях Иисуса, которых они с Кроули знали, чтобы его просьба присоединилась к благословению церкви.
Закончив, Азирафаэль вернулся в отель и легонько постучал в дверь комнаты Кроули. Копна рыжих волос проявила себя в нескольких дюймах приоткрытой двери:
— Чё те, Азирафаэль? Ночь на дворе. Спи.
— Пойдём со мной, Кроули. Мне не терпится узнать, сработало ли! Одевайся, сейчас же!
Через несколько минут сонливо жалующийся, но прилично одетый демон вслед за Азирафаэлем покинул отель и ступил на площадь. Пантеон, заботливо сохранённое императором Адрианом посвящение, что воздвиг Маркус Агриппа, возвышался над ними, чётко выделяясь в тусклом свете полуночного Рима. Когда Азирафаэль направил их в сторону древнего сооружения, Кроули поспешил остановить их обоих.
— Ангел, ты что делаешь? Я не могу туда зайти. Ты знаешь, что не могу. Это место превратил в церковь и освятил сам Папа. Один из лучших в своём деле причём.
— Кроули, я знаю, как ты обожаешь Пантеон, и у меня появилась идея. Я кое-что добавил в благословение. Думаю, теперь тебе можно ступить внутрь. Хотя бы ненадолго.
— Небесам не понравится, что ты что-то там мудришь с церковными благословениями, ангел. Оно ещё и Марии посвящено, только хуже. Верни как было, пока они не заметили, — Кроули звучал раздражённо.
— Не раньше, чем ты посмотришь, что я вообще сделал, дорогой. Я, честно сказать, не думаю, что они могут возражать. Вот, я открыл дверь. Попробуй.
Любопытство было главным пороком Кроули, хотя Азирафаэль никогда не понимал, как вообще можно было считать это пороком, а потому демон осторожно приблизился к громадным бронзовым вратам.
— Хм, не изначальные украшения, но всё ещё подлинные двери, — заметил он.
С большой опаской Кроули переступил порог, простирая свои оккультные чувства в поисках свидетельств божественного. Посвящение всё ещё присутствовало, сильное и смертоносное для любого существа Ада. Но Кроули оно не трогало. На него оно, в каком-то смысле, не распространялось, всё благодаря другому благословению. Кроули изучил эту новинку (авторства Азирафаэля) и обнаружил, что никому, кто знал и любил (тут Кроули немного передёрнуло) Марию при жизни, в стенах этой церкви не мог быть причинён какой бы то ни было вред. Теперь только он и Азирафаэль подходили под это описание, хотя никто в их головных конторах не поверил бы, что Кроули в список вообще входил. Он был в безопасности.
Двери Пантеона вновь распахнулись перед ним спустя двенадцать сотен лет. Он всегда любил это место за смелость проекта и красоту его исполнения. Пускай фасад и кричал в типичном римском стиле: «мы стырили эти архитектурные решения у греков», наружность его не могла приготовить вас к тому, что ожидало внутри. Кессонный купол, огромный и восхитительный, не имел себе равных. (Замечание: И до сих пор не имеет. Почти две тысячи лет купол Пантеона остаётся крупнейшим неармированным бетонным куполом в мире.) Чуть пологое многоцветие мраморных квадратов и кругов на полу, которые собирали и уводили всю дождевую воду, что попадала внутрь через окулюс в центре купола, было спроектировано таким образом, чтобы наклон остался незамеченным. Ниши, окружавшие пол, изменили для размещения церковного убранства и ряда гробниц. Но Кроули на эти изменения и не глядел. Здание — вот что его интересовало.
— В стенах запрятаны разгрузочные арки, ангел. Ты знал? И сжатое кольцо, окаймляющее окулюс, чтобы его не сдавило. Не говоря уж об изменениях в составе бетона, чтобы с ростом высоты купола мельчал заполнитель. Квадраты и круги. Везде. Невероятный памятник конструкторским решениям.
— И рабскому труду, Кроули. Мы не должны этого забывать. Хотя я согласен, место прелестное. Мне оно кажется священным во многих отношениях. Человеческая смелость. Человеческая смекалка. Человеческая жестокость. И Она. Всё в одном месте.
Долгое время двое друзей стояли под окулюсом. Лёгкий дождь, стекавший через отверстие в крыше, оседал на них. Он не остался незамеченным, но возмущения не вызвал.
Азирафаэль всегда так поступал, подумал Кроули позднее, когда они пересекали площадь на обратном пути к отелю. Восполнял потери Кроули, когда представлялось возможным.
Лондон, некоторое время спустя, в торговом предприятии А.З. Фелла, книготорговца. Прибывает посылка с письмом.
Господа,
Я отправляю вам эти портретные наброски отличной курьерской службой, которой ещё предстоит разочаровать меня тем, как скверно там обходятся с доставкой моих работ. Я надеюсь, они станут для вас радостным напоминанием о времени, что вы провели в Риме, и о нашем очень приятном ланче.
Я был чрезвычайно озадачен разницей в том, что я помню о Вашей внешности и что я здесь запечатлел, мистер Кроули, и подумывал даже попросить Вас об ещё одном сеансе. Чтобы разрешить эту проблему, я попытался сделать зарисовку по памяти — очаровательный момент из нашей совместной трапезы с мистером Феллом, — и в отношении Вас исход остаётся прежним. Моя рука рисует Вас так, как Вы видите здесь, но если бы мне пришлось описать Вас другому человеку, я бы сказал лишь, что Вы — обладатель чувствительных к свету глаз необычного цвета. Раньше со мной никогда не случалось такого, чтобы мой рисунок и моя память шли друг другу наперекор, и я потратил некоторое время, размышляя над этой проблемой. Отсюда и задержка с отправкой ваших портретов.
Всю свою жизнь я стремился к совершенству в рисовании и долгое время считал, что умение воспринимать, точно видеть — вот залог хорошего рисунка. Многие полагают, что рисование — это врождённая ловкость, данная Богом, но они дураки. Ловкости в значительной степени можно добиться через учёбу и усердную практику. С восприятием же всё сложнее. Но из-за вставших передо мной проблем с запоминанием Вашей внешности я должен теперь задуматься над тем, как для хорошего рисунка важна память зрительная. Я помню Вас двумя различными способами: мои руки считают, что у Вас глаза змеи или кошки, пока моё сознание настаивает, что нет. И, записывая это, я не могу сказать толком, какая из версий правдива.
Пока что я оставлю себе третью зарисовку, но отправлю её в коммерческое предприятие мистера Фелла, когда усвою урок, которому она пытается меня научить. Пожалуйста, не пытайтесь мне за это платить. Считайте зато, что знание, которое я обрету благодаря случившемуся, оплатит всё сполна.