Не её парень

      В первый момент Спайк не поверил собственным ушам: Грейнджер что, и правда согласилась?       Не потому ведь она сказала «да», что решила, будто иначе он её действительно сдаст? Серьёзно, его скорее развлекал сам процесс уговоров, чем тешила надежда и вправду уломать эту упрямицу, а постоянный уход от прямого ответа — чёртова сыворотка — был достаточно красноречив, разве нет? Но почему тогда?       Он открыл рот, собираясь уточнить, не ослышался ли, однако назойливое чувство дежавю помешало сосредоточиться и внятно сформулировать мысль. Спайк мотнул головой и закрыл рот, осенённый снизошедшим на него открытием.       Коварная же ты ведьма…       Но два раза за вечер на одни и те же грабли? Да за кого она его принимает? С другой стороны, будь Грейнджер о нём более высокого мнения, придумала бы другой способ усыпить внимание — и кто знает, он мог сработать, — так что всё к лучшему, а казаться идиотом иногда весьма полезно. Тем не менее она точно из тех, кто способен преодолеть инерцию мышления, и ему лучше не пропустить момент, когда это произойдёт. А прямо сейчас можно — и нужно — воспользоваться моментом.       — Значит, договорились, — Спайк азартно прищурился. — Скрепим наше соглашение поцелуем?       Лицо у Грейнджер сделалось очень и очень выразительное.       — Рукопожатие? Мизинчики? — он не привык так просто сдаваться. — Ну хоть какой-то контакт?       — Могу плюнуть, — она изобразила задумчивость. — Пнуть? Бросить в тебя стулом?       Спайк демонстративно вздохнул и, не спуская с неё глаз, попятился в сторону валявшейся у стены палочки, быстро наклонился, нащупал искомое и сунул во внутренний карман мантии. Грейнджер не шелохнулась и не выказала протеста.       — Ладно, тогда пошли? — предложил он светским тоном.       — Куда?       — Провожу тебя до вашей гостиной, — чёртова сыворотка заставила его ответить скучную правду вместо очередной шуточки. Снова. Но он тут же исправился:       — Или у тебя есть другие, более интересные варианты? Я весь внимание и готовность, открыт для любых, даже самых невероятных, предложений. Вот прям с радостью.       — Думаешь, со мной может что-то случиться? — скептически уточнила Грейнджер, наглухо проигнорировав намёк толщиной с бетонную стену бомбоубежища. Кажется, у неё начинал вырабатываться иммунитет. — В Хогвартсе?       — Нет, — опять же честно признал Спайк. — Думаю — со мной. Ты.       Ей хватило совести порозоветь, и зрелище вышло почти столь же забавное, как когда она злилась.       — Дамы вперёд, — он указал своей палочкой, всё это время так и направленной на неё, в сторону двери.       Грейнджер оказалась около той в два шага, демонстративно подёргала за ручку и ехидно улыбнулась:       — Заперто!       — Конечно… — пробормотал Спайк, уязвлённый собственной недогадливостью. Ведь этого стоило ожидать: кто-то вроде Грейнджер просто не мог не позаботиться о мерах безопасности, когда совершал преступление. И опыт у неё стопроцентно был самый обширный.       Ладно, возможно, отношение к нему окружающих не настолько беспочвенно, как ему прежде казалось.       — Что на двери?       — Трансфигурационный каскад. Ещё заглушка и чары отвлечения внимания, но выйти мешает только первое заклинание. Внешняя часть двери превращена в стену, снаружи она кажется монолитной, будто здесь просто никогда и не было никакого класса, — охотно поделилась Грейнджер. — Я легко могу снять чары, а вот у тебя вряд ли получится, — она нарочито небрежно пожала плечами и протянула руку, очевидно, за палочкой. — Без обид, но это материал второй половины седьмого курса.       Макгонагалл рассказывала им о каскадах в начале года. Мельком и в качестве примера высот, которых может добиться волшебник при большом старании и наличии таланта. По её словам, каскады были одной из основ дуэльной трансфигурации. Насколько помнил Спайк, обратить каскадную трансфигурацию можно только тогда, когда знаешь промежуточные стадии — хотя бы примерно — и их количество. Здравый смысл ему подсказывал: ни этой информацией, ни формулой контрзаклятья с ним никто делиться не собирался. Но даже если поделится, настолько сложное колдовство ему ни за что не освоить достаточно быстро, чтобы выбраться до конца каникул.       Молчание затягивалось, в воздухе пахло поражением, но он отчаянно не хотел забывать этот вечер и её обещание. Чёрт возьми, единственный просвет в окружавшей его последнее время безнадёжности!       Грейнджер больше не улыбалась, но от её уверенного спокойствия было только хуже.       Конечно, можно остаться здесь, пока их не хватятся и не найдут, а Винки тем временем не дала бы им умереть от голода или жажды. Очень соблазнительно: куча времени наедине и море острых ощущений от постоянных попыток Грейнджер сделать с ним что-нибудь нехорошее, но она ведь могла и преуспеть или в итоге не простить ему этого вынужденного заточения. Жаль всё-таки, что эльфы не могут перемещаться внутри Хогвартса с пассажирами. Ладно, всегда остаётся последний шанс: послать Винки к Макгонагалл с сообщением, что над ними якобы кто-то подшутил, заперев в классе; тем более трансфигурация — её профиль. И как же хорошо, что Снейпа нет в замке и не придётся объяснять, почему он попросит помощи не у него.       Ещё оставался вариант повторить обнимашки — с палочкой у горла и хотя бы до локтей прижатыми к телу руками намного сложнее кого-то вырубить или заобливиэйтить, особенно если именно этот кто-то тебя крепко держит и контролирует каждое движение, — но Спайк и в прошлый-то раз лишь чудом устоял перед искушением наброситься на неё и разложить прямо на парте, совсем как дикое животное, тем более что абсолютно несвойственные Грейнджер жалобные нотки в голосе ничуть не помогали, а только будоражили его, как оказалось, никуда не девшиеся хищные инстинкты, за сотню с лишним лет ставшие, похоже, частью натуры. Второй раз могло и не повезти.       — Чёртова ведьма, — пробормотал он сквозь зубы. Нестерпимо захотелось сделать из кого-нибудь котлету, совсем как раньше, до разбитых в кровь, до мяса, до хрящей рук; что-нибудь разломать, раздолбать в хлам, в порошок, в пыль; выместить всё, что накопилось с тех самых пор, как ему довелось стать Драко Малфоем.       На кончике палочки мелькнула серебристая искорка, словно напоминая Спайку о том, что он теперь волшебник. Что ж, иногда действительно получается совместить приятное с полезным.       — Под парту, Грейнджер, быстро.       Как ни странно, она послушалась тут же: без споров и попыток качать права. Предвкушающе улыбнувшись, Спайк перевёл кончик палочки на дверь.       — Бомбарда! Бомбарда максима! Репарифарго! Депульсо! Экспульсо! Флиппендо! Релашио! Депримо! Аберто! Конфринго! Делетриус! Портоберто! Редукто! Дефодио! Эванеско! Диффиндо! — ему не хотелось останавливаться, казалось, он тысячу лет не испытывал такого удовольствия и только засмеялся, когда более-менее подходящие заклинания кончились, а несколько мелких каменных осколков, всё же долетев до него, оцарапали щёку и нос. Плевать! — Бомбарда! Бомбарда максима!..       Когда Спайк выдохся, закончился уже, наверное, пятый круг, а в классе стояла такая пыль, что Грейнджер легко могла подобраться к нему и забрать палочку — да с пяти дюймов уже и Хагрида можно было бы не заметить, но она хоть не умеет двигаться настолько же бесшумно, как опытный лесник, — поэтому он напряжённо прислушался. Увы, теперь его сенсорные способности были совершенно обычными, не чета прежним вампирским. Об этом стоило подумать раньше, но Спайк всегда был слишком увлекающейся натурой.       Стояла гробовая тишина.       И, как всегда бывало в такие моменты, некоторые здравые мысли приходили к нему с запозданием: если подумать, несчастная парта не слишком хороша в качестве укрытия. Вот же чёрт, а если с Грейнджер что случилось? Молчать обычно не в её характере… ну, либо же она окончила курсы летучих мышей-ниндзя и сейчас абсолютно бесшумно подкрадывалась к нему со спины, определив его местонахождение при помощи эхолокации. Он бы не удивился.       — Грейнджер? — позвал Спайк. — Живая?       — Уж точно не благодаря тебе, истерик психованный! — её голос раздался совсем не в той стороне, где Спайк ожидал. — Закончил разрушать замок?       — Да, можешь вылезать. И даже не пытайся врать, что тебе самой не хотелось иногда что-нибудь уничтожить. Или кого-нибудь, — отвечать она не стала, и Спайк решил, что это несомненное «да». Даже главного кандидата смог бы назвать. — Ты там, случайно, не нашла стену?       — Нет, — на этот раз её голос донёсся чуть ли не с противоположной стороны. Отвратительный. Человеческий. Слух. — Но зато я нашла кучу обломков, которыми она стала.       Мысленно поздравив себя с успешным преодолением чёртовой заблокированной двери, Спайк тихонько двинулся к Грейнджер, ну, примерно в ту сторону. Может, ему изначально всё показалось хуже, чем было на самом деле, а может, пылевая завеса и правда стремительно редела, но силуэт чуть слева по курсу получилось различить с относительно безопасного расстояния.       — Дамы вперёд, — повторил Спайк и, дождавшись, пока она отойдёт немного дальше, пристроился следом.       Уже через какой-то десяток шагов воздух вокруг них был почти чист, а вот мантии пришлось избавлять от осевшей на них каменной пыли заклинаниями. И делал это Спайк на ходу, пока они с Грейнджер быстрым шагом скрывались с места преступления.       Похоже, она запомнила его слова, так как явно шла к гриффиндорской башне самым коротким путём. Им потребовалось всего несколько минут, чтобы добраться до места.       Демонстративно не сказавшая за всю дорогу ни единого слова Грейнджер так же молча развернулась у портрета и недвусмысленно протянула руку.       — Не так быстро, — хмыкнул Спайк, и она всё-таки открыла рот:       — Ты обещал.       — Разве же я отказываюсь? Но будет очень глупо просрать всё, расслабившись в последний момент, согласись? Мы оба знаем вероятность того, что я получу Обливиэйт в спину.       Грейнджер, похоже, именно на такой исход и рассчитывала, по крайней мере, тут же надулась как мышь на крупу.       — Как можно говорить, что любишь кого-то, но при этом настолько ему не доверять?       — Боже... ты… просто… — Спайк давился хохотом, не в силах нормально говорить, — невероятно… милая…       — И что бы это значило?       Он отдышался и пояснил, всё ещё держась за бока:       — Что ты ни черта не знаешь о любви.       — Это я-то не знаю?!       И пусть видно было, как ей хотелось поспорить на эту тему, Спайк в кои-то веки выбрал благоразумный вариант: отступление. Сделав несколько шагов назад, чтобы увеличить расстояние между ними, он сказал:       — Чтобы избавить тебя от искушения: я собираюсь поместить воспоминания о нашей сегодняшней встрече в склянку и положить её в сундук, снабдив надписью «Просмотреть немедленно».       Грейнджер аж перекосило. По зло сузившимся глазам стало окончательно ясно, что подозрения были не напрасны: она и правда собиралась потянуть время и застать его врасплох. А потом стереть-таки память. Не то чтобы у него оставалась надежда на иное: он давно знал, какие ему нравятся женщины.       — Второй раз за вечер на одну и ту же уловку, серьёзно? — Спайк не смог не поддеть её, пусть даже теперь Грейнджер точно придумает что-то новенькое. Он медленно попятился, при этом внимательно за ней следя, а когда дошёл почти до конца коридора, вынул её палочку из кармана и положил на пол, затем толкнул при помощи заклинания, вложив достаточно сил, чтобы та прокатилась две трети расстояния до Грейнджер.       — Сладких снов, красавица! — выкрикнул Спайк с ослепительной улыбкой и поспешил скрыться за поворотом, пока она не решила попробовать его догнать.       Добравшись до спальни, он помедлил, прежде чем… не сделал того, что обещал. Нет, Спайк действительно собирался, но по здравом размышлении передумал: слишком легко спрятанный таким образом компромат мог попасть не в те руки. Так в итоге получалось даже лучше: Грейнджер хватит безбашенности залезть в слизеринские спальни, а когда она не обнаружит искомый флакончик, то решит, что он его спрятал в более надёжном месте, и будет усердно искать дальше; но даже ей не найти того, чего просто нет.       Время до отбоя ещё оставалось, и стоило бы потратить его с пользой, но Спайк, невероятно вымотанный психологически, физически и магически, завалился спать.       Снилась ему, кто бы сомневался, Грейнджер. С головы до ног покрытая кровью валявшихся тут и там пожирателей смерти, что по старой памяти смотрелось очень возбуждающе, она играла с ним головой Тёмного Лорда в боулинг, и играла, надо сказать, препаршиво, а на кону стояло любое желание, поэтому миньонов, то и дело пытавшихся его разбудить, он в полудрёме слал к дьяволу, тем более что из-за них партию каждый раз приходилось начинать заново. А затем явилась Паркинсон и обломала всё удовольствие, нещадно облив его водой из палочки.       — Что я плохого сделал тебе, милая, раз ты со мной так жестоко? — простонал Спайк, из-за её радикальных методов побудки сначала подскочивший чуть не до верхушки балдахина, а потом неуклюже свалившийся на пол, прямо в натёкшую там лужу. Залившая глаза вода заставила его часто моргать и щуриться, но окружающий мир расплывался мутными пятнами, крайне неохотно обретая привычную чёткость.       — Скажи спасибо, что не холодная.       — Спасибо, — он лихорадочно пытался сообразить, какого чёрта на неё нашло. Родители Паркинсон отсиживались во Франции, куда Тёмный лорд сейчас без особой нужды лезть не должен, Уизли отправился домой и расстроить её обжиманиями с Браун не сумел бы при всём желании, сам же Спайк никак не мог проспать уроки — ведь каникулы! — а если он и не явился на завтрак, то это не преступление; однако же Паркинсон выглядела так, будто что-то случилось. — Панс?       — Ты проспал где-то сутки. Я узнала об этом и запаниковала, — она всплеснула руками и принялась сушить его самого и промокшую постель, от волнения на удивление легко перейдя на невербальную магию, хотя на уроках всё ещё испытывала в ней трудности, и свободной рукой указала на мявшихся в стороне миньонов. — Две дубовые колоды, по какой-то причине называющие себя твоими друзьями, не догадались, что происходящее ненормально. Если бы за ужином я не спросила, где ты пропадал весь день…       — Ничего страшного, просто компенсировал многомесячный недосып. Разве не для того нужны каникулы? — Спайк ободряюще улыбнулся сначала ей, потом миньонам. Может, конечно, это какая-то побочка от Сыворотки правды, но обо всём, что сделала с ним Грейнджер, он по понятным причинам никому рассказывать не собирался. — Не волнуйся.       — Думаешь, я слишком остро реагирую?.. — Паркинсон неуверенно закусила губу.       — Тебя можно понять, — дипломатично ушёл от прямого ответа польщённый её заботой Спайк. Она была не единственной, у кого в последнее время сдавали нервы, однако лучше перебдеть, чем недобдеть, поэтому он со всей сердечностью повторил: — Спасибо, правда.       Успокоенная Паркинсон отправилась спать, миньоны тоже зевали, а вот у Спайка теперь, как назло, сна не было ни в одном глазу.       Куда ещё ему было податься на ночь глядя, как не в библиотеку, хоть та уже и закрылась? Проблема с Империусом решилась, «план убийства» Дамблдора вошёл с ту фазу, когда можно только ждать, а значит, самое время продолжить изображать бурную деятельность со шкафом и отыскать ещё несколько подходящих чар для изучения.       Вот только он ничего не нашёл: во всей хвалёной библиотеке Хогвартса — включая Запретную секцию — не осталось больше ни одного заклинания починки, которого бы Спайк уже не попробовал. Ну что же, тогда ему оставалось только постигать науку Горбина, параллельно разрабатывая план эвакуации матушки из родного дома и молясь успеть до того, как нелепая попытка с медовухой провалится, чтобы наказание пало только на него одного.       У Спайка уже даже появились идеи, как это реально провернуть, вот только проблема: он не умел аппарировать; однако она была решаема, коль скоро Грейнджер владела мощными исцеляющими чарами и могла его подстраховать в процессе обучения — ждать официальных министерских курсов просто не вариант, — оставалось как-то убедить её поучаствовать.       За завтраком в Большом зале царила лихорадочно-праздничная атмосфера, словно большинство присутствовавших решило претвориться в надежде на то, что поддельное веселье каким-то рождественским чудом вдруг обернётся настоящим, и перестаралось: слишком фальшивые улыбки, слишком нарочитый смех, слишком неестественное оживление.       На их фоне те немногие, что сидели с мрачными лицами и даже не пытались, бросались в глаза особенно сильно, но сверлившая его ничего хорошего не обещавшим взглядом Грейнджер ярко выделялась даже среди них.       — Грейнджер выглядит не слишком довольной, — с ноткой любопытства констатировала вяло жующая варёную морковь Паркинсон.       — Не слишком довольной? — Спайк едва не поперхнулся своими бобами, которые и так в горло не особо лезли. Преуменьшение века.       — Или планирует твоё убийство — я пока не уверена. Что ты ей сделал?..       — Ничего из того, что действительно хотел… — пробормотал он и отложил вилку, бросив попытки впихнуть в себя завтрак, когда на самом деле мечтал о тёплой и мягкой кровати — и о Грейнджер в ней, конечно, тоже, но будем реалистами, — а аппетит перебил ночным перекусом (результатом совместного творчества Винки и Тинкса).       — Если ты имел в виду хотя бы половину того, что я сейчас подумала, то ты мерзкий, — нарочито ханжеским тоном припечатала Паркинсон и скорчила карикатурно-неодобрительное выражение лица.       — Я супермерзкий, Панс. Супер-пупер офигительно мерзкий, — признался Спайк, бросая сотый за сегодня взгляд на стол Гриффиндора, и они дружно расхохотались.

***

      Ничего хорошего от подошедшего к ней после завтрака Малфоя Гермиона не ждала и оказалась права.       «Нам нужно поговорить».       Слова, которые никто и никогда не хочет слышать; слова, которые редко предваряют что-то хорошее; слова, которые он сказал ей вместо приветствия.       Она не понимала, чем его не устраивает замок и почему обязательно идти для этого к озеру, но решила согласиться: место открытое, никто не сумеет незаметно подслушать, разве что издали снова поглазеют (бездельников, с нездоровым любопытством следивших за их разговором в Большом зале, хватало; вот что ему стоило подождать до библиотеки?), а Гермиона сможет записать эту прогулку в качестве пресловутого свидания, тем самым выполнив неосторожно данное обещание, и забыть уже к чёрту про этого Малфоя, раз уж в помощи он не нуждается.       Погода, как выяснилось, стоила того, чтобы прогуляться в любом случае: не слишком холодно, безветренно и ясно; склоны пышных сугробов задорно искрились под ярким зимним солнцем, слепя глаза и заставляя щуриться. За ночь выпало довольно много снега, но Хагрид ещё не успел расчистить занесённые дорожки.       — Как ваш новый соратник по борьбе… — начал Малфой, едва они отошли от главного входа на сотню футов, но Гермиона его удивлённо перебила:       — Соратник по борьбе?       Накануне ей отнюдь не показалось, что его «на подхвате» означало действительно активное официальное сотрудничество со всеми вытекающими.       — У нас общий враг, и мы активно хотим, чтобы он примерил белые тапочки, — прищурился он, — мне кажется, это прекрасный фундамент для взаимовыгодных деловых отношений, которые, в отличие от личных, лучше не афишировать.       Сформулировано, конечно, ужасно, как всегда, но по сути верно. Она сомневалась, что Азкабан сумеет удержать Того-кого-нельзя-называть — особенно после перехода дементоров на его сторону, — уже не говоря о не внушавшей оптимизма формулировке пророчества, текстом которого поделился с ней и Роном Гарри.       — Допустим, — нехотя согласилась Гермиона.       Как-то неуютно вот так откровенно признаваться в душегубских намерениях, пусть даже в адрес Того-кого-нельзя-называть, особенно перед его последователем, хоть и вроде как исключительно недобровольным и формальным. С трудом пробравшись сквозь особенно глубокий сугроб — и в упор не замечая подставленную руку Малфоя: сам-то едва перелез, — она скептически уточнила:       — Ты хочешь предложить что-то конкретное?       Нельзя сказать, будто Гермиона вдруг начала ему безоговорочно доверять — ещё оставалась вероятность, что его использовали вслепую, — но почему бы не выслушать: вдруг у него имелись дельные мысли или полезные сведения? Даже из дезинформации можно извлечь некоторую пользу.       — Давай сначала проясним: моё сотрудничество со светлой стороной и наши с тобой отношения — это две абсолютно разные вещи. Взболтать, но не смешивать.       — Естественно, — согласилась Гермиона, немало удивлённая тем фактом, что Малфой способен таки вести себя по-взрослому. Может, она была к нему не вполне справедлива?       — Тогда наша сегодняшняя прогулка в зачёт обещанного свидания не идёт.       А нет, показалось.       — Да что тебя словно заклинило на этом несчастном свидании? — вздохнула Гермиона. — Ты просто неисправимый оболтус.       — Мне больше нравится «постоянный», знаешь, такой, на которого всегда можно положиться, а вот насчёт…       Но договорить ему было не суждено: в этот момент они как раз вышли на пригорок у самого берега Чёрного озера, где снег лежал не так обильно, но зато коварно прикрывал слой льда, на котором Малфой тут же и поскользнулся. Не сумев удержать равновесия, он с размаху приземлился на колени и по инерции проехал на них несколько футов вперёд. Гермиона отреагировала с небольшим запозданием, и её рука, метнувшаяся его поддержать, с размаху зарядила ему прямо по носу. Сначала ей показалось, будто тёплая варежка смягчила удар достаточно, и Малфой не пострадал — или пострадал не слишком сильно, — если судить по его весёлому хохоту, заглушившему её невнятные извинения, но затем, вместо того, чтобы встать, он ничком повалился в снег.       — Вот же чёрт, хоть бы я его не покалечила, — обеспокоенно пробормотала Гермиона, наклонилась над ним и потрясла за плечо, громко вопрошая: — Что с тобой?!       Вместо ответа Малфой перекатился на спину. Он улыбался.       — Это была самая оригинальная в моей жизни попытка сломать мне нос, Грейнджер!       — Если бы я хотела, давно бы уже сломала, — возмутилась Гермиона и протянула руку. — Вставай давай, нечего валяться на холодном.       Простудится ещё, а он и без этого здоровым не выглядел.       — Ты такая заботливая, — Малфой крепко ухватился за её ладонь и резко дёрнул.       От неожиданности она поддалась и упала прямо на него, а он ловко перекатил её на спину и навис сверху. У него было такое лицо, что Гермионе на секунду почудилось, будто Малфой сейчас вновь попытается её поцеловать, и она уже морально приготовилась дать решительный и бескомпромиссный отпор, но вместо этого — даже немного обидно, что зря готовилась — он проникновенно спросил:       — Неужели ты никак не можешь простить мне того факта, что твои подозрения не оправдались и меня не надо спасать? Ну хочешь, я попытаюсь утопиться в озере, а ты меня героически откачаешь?       — Не хочу я ничего такого, с чего ты взял, что это за бред вообще?! — оторопела Гермиона.       — Ты на меня с утра голодным волком смотришь, как на врага народа.       — Глупости какие, тебе всё показалось. Если я не уподобляюсь куче влюблённых дурищ, заглядывающих тебе в рот и ловящих каждое слово, к обожанию которых ты так привык, это ещё ничего не значит, — попыталась оправдаться она, хотя на самом деле и правда злилась, что он её обхитрил, но старалась не показывать и даже не думать об этом, однако Малфой не поверил, лишь недоверчиво хмыкнул и предложил:       — Или можешь помочь мне кое в чём безобидном, а я взамен буду хорошим мальчиком и позволю тебе стереть мою память о вчерашнем вечере.       Он больше не улыбался и выглядел предельно серьёзным.       — Ты ведь этого хочешь.       Конечно, загрызи его мантикора, она хотела, а кто бы не хотел? Кому понравится, если вчерашний недруг заполучит на него без преувеличения смертельно опасный компромат? Правильно, никому.       Но его предложение звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой.       — А спрятанный в твоём сундуке флакончик? — напомнила Гермиона.       Что проку стирать, если он их тут же восстановит.       — Он не существует, — невесело улыбнулся Малфой. — В спальне до него мог бы добраться кто угодно, а я не готов ни с кем делиться такой информацией. Хранить же его в более надёжном месте, где он не мозолит глаза, абсолютно бессмысленно.       — И ты просто так взял и рассказал мне это.       — Ничего не просто, а с условием помочь мне в изучении одного заклинания. Абсолютно легального, кстати, можешь на этот счёт не переживать, я лишь хочу немного опередить школьную программу.       — И это не какой-то коварный план с дальним прицелом?       — Нет.       — То есть ты не собираешься заставить меня стереть тебе память, а потом всё посмотреть? И я буду думать, что я в безопасности, а на самом деле у тебя лишь прибавится компромата, и однажды, когда я меньше всего ожидаю… — её уже несло, и сама остановиться Гермиона не могла, но, к счастью, Малфой её перебил:       — Стоп-стоп-стоп, Грейнджер, паранойя — это прекрасно, по нынешним временам так просто на вес золота, но ты бросаешься из крайности в крайность. Накапай уже мне снова своего зелья, если не веришь. Так будет быстрее.       Он открыл рот и высунул язык.       Первым её побуждением Гермионы было согласиться, с радостным визгом ухватиться за предоставленную возможность. Его ведь никто не заставлял на этот раз: не оглушал и к стулу не привязывал; он сам согласился, больше того, предложил по собственной инициативе! Ну и пусть в прошлый раз Малфой сразу развязался, а значит, тоже был согласный, он ведь не мог знать, как это будет.       Но теперь-то знал! Она станет спрашивать всё, что ей интересно, не сумеет остановиться на одном вопросе, наплюёт на совесть и вежливость, не подумает уважать личное пространство. Просто не сможет — в угоду своему чудовищно ненасытному любопытству.       Гермиону моментом заполнило предвкушение и ожидание власти, какой сама она никогда на свете ни за что никому бы над собой не отдала; опьяняющее чувство, с невероятной силой ударившее в голову, аж перед глазами поплыло.       Это испугало и отрезвило её намного лучше давно выдрессированной совести.       Нет, нельзя.       Кроме того, в прошлый раз Сыворотка только всё испортила, запутав происходящее ещё больше, вместо того, чтобы прояснить. И сейчас непременно будет так же, пусть даже и кажется, что хуже уже некуда. А у неё нет действительно весомой причины, как было — или казалось — в прошлый раз. Не стоит потакать своим низменным желаниям, если она не хочет в итоге стать даже хуже тех, с кем борется.       — Я… верю тебе, — слова дались трудно: не хотели выходить и едва не застряли на полпути, оцарапав горло, но Гермиона всё же сумела их из себя выдавить.       — Тогда доставай палочку, Грейнджер.       Она провозилась, наверное, минуту — пальцы совершенно заледенели несмотря на варежки, — прежде чем прижала кончик дрожащей не то от холода, не то от страха, не то от возбуждения палочки к его виску.       — И я могу просто взять и стереть тебе память, — голос её в этот момент тоже не отличался твёрдостью.       Малфой задышал чаще, но не отстранился.       — Можешь, — тихо выдохнул он, гипнотизируя её своими нечитаемыми глазами.       — Но почему, Малфой?       — Мне ведь нужна помощь, не забыла?       — Ты мог просто попросить. Я бы не отказала, — горячо возразила Гермиона. — Сам же говорил о том, чтобы не смешивать дела и личное отношение.       — Пожалуй, с твоим комплексом героя и любовью учить других, ты бы и правда не удержалась от благотворительности в адрес бедного и несчастного меня.       — Тогда почему?!       — Ты этого хотела.       — Но… ну и что? Вчера это не помешало тебе сделать по-своему.       Тяжело вздохнув, Малфой устало закатил глаза.       — Ты грёбаный маньяк с манией контроля, для которого пытки менее мучительны, чем зависимость от чужой доброй воли, — его голос сделался ещё тише, едва различимым. — При таком раскладе ты меня скорее возненавидела бы, чем полюбила.       — И тебя это устраивает? — поразилась Гермиона. — В том смысле, что ты видел мои худшие стороны, считаешь меня больной на голову, но всё равно…       Словом «любишь» она всё-таки подавилась.       — Вот такой вот я извращенец, Грейнджер, — к Малфою разом вернулась обычная игривость, — давай уже, не тяни. Считай это подарком на Рождество, если хочешь, и поцелуй меня в качестве моральной компенсации, когда закончишь.       — Ты точно в край чокнутый.       — Не такой чокнутый, как ты! Тебе ведь придётся слушать мои раздражающие шутки по второму кругу, — он легко рассмеялся.       — Они не просто раздражающие! Они отвратительные, пошлые и… — начала справедливо возмущаться Гермиона, но Малфой снова показал ей язык, чем сбил весь настрой.       — Что за детский сад, — пришёл её черёд закатывать глаза.       Он не ответил, ожидая заклинания, но Гермиона всё медлила и медлила. Боже, да она последние минут пять только тем и занималась, что тянула время. Видимо, у неё и самой в мозгах что-то серьёзно не так, может, это заразно?       — Дело не в том, чего я хочу.       Гермиона ведь и правда не горела желанием стирать ему память — ещё тогда, в заброшенной аудитории, — но стоило ей только потерпеть неудачу, как это быстро стало навязчивой идеей. Потому что в глубине души она ему всё равно не верила, даже после Сыворотки? Или он был прав с её диагнозом?       — Именно в этом. Всегда.       — А если кто-то узнает? — возразила Гермиона, но без прежней убеждённости. — Залезет тебе в голову или, как я, напоит зельем.       — На твой счёт в первую очередь начнут расспрашивать твоих дружков, а я хоть окклюменцией владею.       — Ха! Они не знают! И в первую очередь начнут расспрашивать того, до кого проще добраться.       Но определённый смысл в его словах имелся: Сыворотку поди ещё достань, если ты не Дамблдор или первый заместитель министра, и Снейп здесь не панацея, он наверняка давно придумал какой-то убедительный предлог, иначе пожиратели использовали бы её направо и налево, чего явно не наблюдалось; а от всего остального — в той или иной степени — и правда могла помочь окклюменция.       — Хочешь Обет? — предложил Малфой тем тоном, каким нормальные люди спрашивают время.       — С ума сошёл? — вылупилась на него Гермиона. — Это же смертельно опасно.       Он заржал. Не захихикал, не рассмеялся, не захохотал или загоготал, а натурально заржал как конь. Она убрала палочку и сначала пихнула его в бок — это не помогло, — а потом несколько раз с силой ткнула кулаком в плечо, но его, вероятно, спасла толстая зимняя мантия. Хотя что-то подсказывало ей: будь то даже кулачищи Рона, Малфой вряд ли почувствовал бы и уж точно не перестал ржать.       — Прости, ничего не мог с собой поделать: так уморительно слышать это от тебя, — выдавил он из себя минуты через две, когда наконец немного успокоился.       — Тьфу на тебя! И вообще, я замёрзла! — Гермиона отпихнула его и попыталась выкопаться из сугроба, в котором они валялись. Получилось у неё не с первого раза: и в самом деле продрогшие конечности, особенно ноги, слушались не очень хорошо. — Худшее свидание в моей жизни, если хочешь знать.       — Я уже говорил, это было не свидание, — Малфой тоже поднялся и на удивление сноровисто отряхнул их обоих от налипшего снега; а она вновь достала палочку и наложила согревающие чары: сначала на него, потом на себя. — И твоё решение не пользоваться возможностью ничего для нашего договора не меняет.       — Какое же заклинание тебе так не терпится выучить? — добродушно спросила Гермиона, млея от тепла, разлившегося по телу.       — Заклинание аппарации. От этого зависит жизнь человека.       И прежде, чем Гермиона успела высказать наверняка написанные у неё на лице сомнения, Малфой торопливо, с какой-то болезненной надеждой добавил:       — Не моя.       Да что он там себе успел про неё надумать своими свихнутыми мозгами? Ведь началось всё с того, что ей приспичило его спасать, и сомневалась она вовсе не в том, помогать ли ему, а в здравости оценки Малфоем ситуации, его методах и планах, которые потребовали умения аппарировать.       — Ты такой идиот! — припечатала она от всей души.       — Извини?       — Ты не уверен, что тебе жаль? — недовольно передразнила его Гермиона.       — Уверен! Извини, — тут же исправился Малфой. — Мне очень уверенно жаль!       — Ну-ну, — она вздохнула и махнула рукой, приглашая его продолжать уже.       — Попрактикуешься в своих исцеляющих кровотечения чарах, а я покажу тебе свои универсальные? Если хочешь, я не настаиваю. На самом деле твоё присутствие нужно скорее в качестве страховки: на тот случай, если меня расщепит до такого состояния, что сам я колдовать уже не смогу. Тогда тебе придётся обработать хотя бы крупные артерии, это позволит мне дожить до квалифицированной помощи. В идеале, конечно, лучше выучить мои чары: они смехотворно универсальны и лечат вообще все травмы, кроме нанесённых тёмной магией, правда, совершенно бесполезны при болезнях, но никто не идеален. Ты же не настолько наивна, чтобы думать, будто такие не пригодятся в будущем, даже несмотря на не самый приятный процесс? Оно того стоит. А ещё они позволят нам сохранить всё в тайне даже при самом неблагоприятном развитии событий, — лихорадочно тараторил он, и Гермиона заколебалась: уж не задумал ли он феерическую глупость в виде попытки вызволения Люциуса Малфоя из Азкабана. Всё же тот его отец, а семьёй он, как оказалось, весьма дорожит.       — Сначала подробности: зачем это тебе, о чьей жизни идёт речь, — она скрестила руки на груди. — Никаких действий вслепую.       — Меня сплошь окружают упрямые женщины, не желающие, чтобы их спасали, но я нашёл к ним подход: устроить переполох, вырубить и под шумок утащить куда подальше, — объяснил Малфой, внимательно следя за её реакцией.       — Твоя мать? — уточнила Гермиона с нескрываемым облегчением; он кивнул, а ей в голову пришла тревожная мысль.       — Разве Тот-кого-нельзя-называть не заподозрит в первую очередь тебя? — всерьёз обеспокоилась она. — Не зря ведь говорят, что искать надо того, кому выгодно, и он легко придёт к единственно верному выводу.       — Я собирался оставить несколько подложных писем «от поклонника».       — Даже если это сработает, в чём я очень сомневаюсь… — Гермиона осеклась, безуспешно пытаясь сформулировать помягче.       — Злость он выместит всё равно на мне? Да, знаю. — Малфой безразлично пожал плечами. — Ну и что с того?       — Как это «ну и что»?! Ты хоть представляешь, что тебя ждёт? — взвилась она, отчаянно хватая его за предплечье, то самое, и изо всех сил сжимая.       — Конечно, очень даже хорошо представляю, — он мягко накрыл её руку своей, а лицо его на секунду исказила маска жестокости, но совсем не такая, какую ей довелось наблюдать на младших курсах, когда Малфой совершал очередную детскую пакость, смешанная с радостным предвкушением и гордостью за свою сообразительность, а куда более пугающая: своей зрелой осознанностью и бескомпромиссностью. Она бы с радостью обошлась без этого свидетельства его взросления. — В отличие от тебя.       — Малфой, ты…       — Да, я Малфой, Грейнджер, и я пойду тренироваться в любом случае. И сделаю то, что задумал, тоже в любом случае.       — Ты просто… просто… невыносим!       — Я тоже тебя люблю.       Гермиона прикрыла глаза, сосчитала до десяти, потом обратно. И ещё раз.       — Малфой, у меня будет условие: я помогу тебе с аппарацией, если ты расскажешь мне свой план, примешь мои к нему замечания и возьмёшь с собой на дело.       — Очень-очень сильно люблю.       Он выглядел так, словно получил намного больше, чем рассчитывал, и искренне этому рад.       — Малфой…       — Когда начнём?       — Как только вернёмся в замок.       — Там нельзя аппарировать, но если отойти от замка ещё...       — Уж я-то знаю, — категорично перебила его Гермиона. Будет он её ещё учить таким элементарным вещам, ну надо же! — Но ты не станешь пытаться аппарировать, пока я не разрешу. Начнём с библиотеки.