Камень преткновения

Словно загнанный зверь, Анжелика нервно мерила шагами крохотную келью. У нее не шел из головы разговор с Мари-Аньес, состоявшийся ранее в этой же самой келье и многое прояснивший в ситуации связанной с арестом горе-революционера Ракоци и ее собственного. Произошедшее больше не казалось ей нелепой и досадной случайностью. Как же она ошибалась, когда думала, что слежка велась за опальным венгром! Теперь она четко осознавала, насколько была слепа — за каждым ее движением неустанно наблюдали десятки глаз, и ни одно слово, слетевшее с ее уст, не укрылось от дюжин внимательных ушей. Казалось, жизнь при дворе ничему ее не научила… Гнев Людовика вызвали вовсе не политические взгляды иностранного князя, а тот факт, что последний осмелился скрасить несколько ночей несостоявшейся фаворитки монарха. Потеря бдительности в который раз выбила почву из-под ног Анжелики и привела к плачевным последствиям как для нее, так и для мужчины, в чьих глазах она прочла мольбу о помощи в тот памятный вечер, когда он в жалких лохмотьях очутился на ее пороге. Анжелика недоумевала, почему именно в тот момент непреодолимая сила толкнула ее в его объятия, и почему он напомнил ей того, Другого, чье имя для нее осталось в прошлом. Она вздрогнула от воспоминания о том, сколь молниеносной оказалась реакция короля на ее минутную слабость. Его величеству не занимать остроумия: отправить ее бывшего любовника с миссией выпроводить нового! Король наверняка рассчитывал на то, что поставит ее в еще более неловкое положение и тем самым вызовет угрызения совести. Анжелика присела на стул и резким движением воткнула иглу в вышивание, чтобы хоть чем-то себя занять. Молодая женщина поймала себя на мысли, что в данную минуту испытывала что угодно, но не сожаления. Мари-Аньес права: самолюбию Людовика был нанесен непоправимый урон. Неудивительно, что Ракоци удостоился незавидной роли временного громоотвода до тех пор, пока впавшей в немилость маркизе дю Плесси-Бельер не будут озвучены подробные условия возвращения утраченного расположения раздосадованного монарха. Анжелика догадывалась, что вскоре в келью войдёт какой-нибудь святоша или член Общества Святого Причастия, посланный его величеством, который с особым рвением будет читать ей многочасовые лекции о морали и о подобающем поведении знатной дамы ее ранга, а ей предстоит терпеливо и с достоинством их выслушать, опустив глаза, дабы заточение в монастыре не продлилось на неопределенный срок. Вереницу грустных мыслей прервал легкий скрип массивной деревянной двери. В келью вошёл мужчина настолько высокий, что ему пришлось наклониться, чтобы не задеть шляпой низкую притолоку. Яркий свет от фонаря, висящего в коридоре, на секунду очертил резкие линии его фигуры, слегка смягченные тяжёлыми складками дорожного плаща. Мгновение спустя комната снова погрузилась в полумрак. Анжелика отложила в сторону до чертиков надоевшее вышивание и внимательно оглядела незнакомца в тусклом свете горевшего на столе огарка свечи. Шляпа с пышным плюмажем, широкий шейный платок, белоснежные кружева манжет — все это говорило о том, что перед ней никакой не священник, а французский дворянин, но узкие сапоги, плотно облегавшие икры, и строгий испанский костюм, перехваченный в талии широким поясом, заставляли в этом усомниться. Лицо позднего визитера скрывали поля шляпы, и единственным, что оставалось открыто взору, была небольшая, аккуратно подстриженная бородка. — Приветствую, мадам! Голос мужчины оказался хриплым и был буквально пронизан иронией. — Вижу, вы не очень-то продвинулись в искусстве вышивания, а ещё меньше — в послушании и смирении. Он разразился полусмехом-полукашлем и продолжил после непродолжительной паузы: — Боюсь, ваш августейший покровитель не поверит в глубину вашего раскаяния. Да и раскаиваетесь ли вы? — Не думаю, что должна вам исповедоваться, — ядовито ответила молодая женщина, выпрямившись на стуле. — А что до ваших намеков на покровительство его величества, то, — она широким жестом обвела стены своей кельи, — именно он меня сюда и отправил. — Будь я на его месте, уверяю вас, сделал бы то же самое! — парировал пришелец. Анжелика устало покачала головой и опустила взгляд. — В таком случае мне вас жаль! — произнесла она. — Похоже, вы не наделены даже малой толикой фантазии, коль полагаете, что женщину достаточно запереть на неопределенное время в темнице, чтобы она дала свое согласие на более близкое знакомство. Незнакомец промолчал. Он остался стоять у входа, облокотившись на дверной косяк и скрестив руки на груди. Из густой тени, образованной широкими полями шляпы, на нее был устремлен цепкий, пронизывающий насквозь, взгляд. Своим худощавым телосложением и плавностью движений, как у большого хищника, мужчина на какое-то мгновение напомнил ей опального венгерского князя. Однако, он был гораздо выше ростом и говорил без акцента. Это был не Ракоци! Да и разве можно надеяться на его появление здесь сейчас? Они забрали его у нее! Отняли в тот самый момент, когда она так нуждалась в нем! Молчание таинственного гостя странным образом действовало на нее. Невольно поежившись, она предпочла заполнить тишину хоть каким-то разговором. — Кто вы, сударь?! — спросила она, устремив на него взор изумрудных глаз. — Не соблаговолите ли назвать свое имя?! — Стало быть, вы не можете его вспомнить?! — с горькой иронией в голосе поинтересовался он. — Разве мы где-то уже встречались?! — Даже более того! — воскликнул он. — Мы очень хорошо и близко знакомы! Анжелика силилась вспомнить. Где она могла видеть этого странно одетого мужчину раньше? — Не припомню! Мужчина расхохотался. Однако его смех отнюдь не был веселым, скорее, наоборот. В нем отчетливо слышались нотки горечи. — Ваша забывчивость меня не удивляет, — сказал он наконец, с явным упреком в голосе. Задетая непочтительным обращением, Анжелика гордо вскинула голову. — Прежде чем обвинять меня, потрудились бы сами вспомнить элементарные правила этикета! Или вы не знаете, что в церкви нужно снимать шляпу? Не говоря уже о том, что вы находитесь в обществе знатной дамы! — Мы не в церкви! А в монастыре. И перед некоторыми дамами хочется проявлять учтивость, а перед некоторыми — нет! Анжелика чуть не задохнулась от подобной грубости. — Как же мне вспомнить вас, если я даже не могу разглядеть вашего лица! — воскликнула она. Незнакомец так резко оттолкнулся от стены, что молодая женщина вздрогнула. Всего несколько шагов потребовалось ему, чтобы оказаться рядом, и, когда он навис над ней, ее пробрала крупная дрожь. Она не могла с уверенностью сказать, что же так испугало ее, и был ли это вообще страх. Но в той стремительности, с которой он действовал, и неумолимости, угадывавшейся в каждом движении, чувствовалась скрытая угроза. — А так вы можете его разглядеть? — спросил он и приподнял голову, чтобы свет упал на его лицо. В этот же момент огарок свечи, стоящий на столе, вдруг вспыхнул в предсмертном вздохе и потух. Но в этой робкой вспышке Анжелика все же успела разглядеть лицо незнакомца, явившееся словно с того света — загорелое лицо южанина с правильным римским профилем, обезображенным двумя шрамами, которые тянулись через всю левую щеку, теряясь в короткой эспаньолке, и парой пронзительных черных глаз под густыми, сурово сведенными бровями. Крик ужаса застыл на ее губах. Она не могла не узнать эти черты, уже сгладившиеся из памяти, но возникшие теперь с такой поразительной точностью, что у нее в душе не всколыхнулось ни единого сомнения в том, КТО предстал перед ней. Однако в происходящее верилось с трудом. Уж не видит ли она перед собой галлюцинацию? Или это ЕГО дух, разъяренный ее «неподобающим» поведением, явился, чтобы отныне мучить всю оставшуюся жизнь?! — Я сошла с ума… — жалобно простонала она, дрогнувшим от спазма, сковавшего все внутренности, голосом. Ее одолела неимоверная слабость, тело обмякло и, потеряв сознание, она сползла со стула прямо к ногам призрака… *** Очнувшись, Анжелика первым делом подумала о том, что ей приснился кошмар. Как-будто сам Жоффрей де Пейрак, восстав из мертвых, пришел к ней в келью. Однако, по мере того, как к ней возвращалась способность остро ощущать реальность, она начинала понимать, что мираж вполне мог оказаться явью. Она лежала на твердой и неудобной кровати, ее по-прежнему окружала темнота, в которой невозможно было различить ни зги, но рядом с собой она ощущала присутствие другого человека. — Жоффрей?! — робко позвала она. — Вы пришли в себя? — спросил чужой хриплый голос, и на ее запястье легли горячие пальцы. От звука незнакомого неприятного голоса Анжелика встрепенулась. Нет! Он не мог принадлежать Жоффрею! Однако же именно его лицо она видела несколькими минутами ранее! Она уже ни в чем не была уверена. Осознав, что если прямо сейчас не разберется в происходящем, то действительно сойдет с ума, она попросила: — Прошу вас, принесите свечу! У меня в несессере есть запасные! Мужчина поднялся. Послышался звук шагов, шорох перебираемых женских безделушек в большой деревянной шкатулке. Затем кремень ударился о кресало, и в темноте разлетелся сноп ярких искр. Когда свеча наконец была зажжена, бледная Анжелика поднялась с тахты и приблизилась к мужчине, бесцеремонно уставившись в его лицо, освещенное колеблющимся от слабого ветерка фитилем. В этом неясном свете она снова увидела все те же черты последнего из трубадуров Лангедока. — Я ничего не понимаю! — ошеломленно прошептала она. — Неужели это и в самом деле вы?! Как же такое возможно?! «Но ведь колбасник с Гревской площади говорил мне, что он не погиб!» — тут же вспомнила она. На ее глазах выступили слезы, и она невольно потянулась к мужу, чтобы дотронуться до его шрамов. Бесстрастным жестом он отстранил ее руки. — Это долгая и утомительная история! — отмахнулся он. — Все, что вам нужно знать, это то, что мне удалось избежать уготованной печальной участи. Я получил жизнь в обмен, очевидно, на голос. К сожалению, он сорван, и это необратимо. В Париже я нахожусь инкогнито. Кроме вас, больше никто из старых знакомых не знает о моем приезде. Равнодушный тон Жоффрея больно ранил ее. — Как вы суровы! — пожаловалась она. Пейрак язвительно рассмеялся. — Интересно, почему я не должен быть таковым?! Разве ваше пребывание здесь, — он обвел взглядом небольшую келью, — под присмотром Общества Святого Причастия не указывает на тот порочащий образ жизни, который вы выбрали для себя?! Честно говоря, когда я узнал, что вы снова вышли замуж за вашего красавца-кузена и блистаете при дворе, я нисколько не сомневался в том, что вы преуспеете. Но я и подумать не мог, что высшее общество так быстро вам наскучит, и вы начнете впускать в свою постель всякую шваль… Впрочем, — он небрежно махнул рукой, — я не намерен читать вам нотации. Распоряжайтесь вашим телом, как вам угодно. Единственное, что меня волнует — это негативное влияние, которое вы оказываете на моего сына своим примером. Я приехал, чтобы забрать его. — Нет! — только и смогла произнести ошеломленная Анжелика. Она была настолько шокирована его обвинениями, что даже не сообразила как-либо защититься, чтобы опровергнуть клевету. Его суждения о ней чудовищно несправедливы! Все эти девять лет ей приходилось бороться за выживание, а отнюдь не нежиться в постели со страстными любовниками. И все эти годы, одинокие, наполненные порой отчаянием и тоской, она никогда не забывала ЕГО и всегда продолжала любить. Так что же, ей теперь придется так дорого расплачиваться за одну-единственную слабость, которую позволила себе в попытке избавиться от горестной участи всех молодых вдов?! И ведь она не сотворила ничего постыдного! Лишь хотела обрести толику тепла и мужского внимания, скрасить хоть на минуту свои печальные одинокие дни и не менее тоскливые ночи в холодной постели. Сотни женщин по всему Парижу каждую ночь оказывались в объятиях своих любовников, и никому до этого не было никакого дела. Но стоило маркизе дю Плесси-Бельер пустить в свою спальню мужчину, как на нее тут же ополчился весь белый свет! Обида и злость сплелись в ее груди в тугой колючий ком. Она поспешно отвернулась, чтобы Пейрак не увидел слез, побежавших по щекам. — Я не позволю вам отнять у меня сына! — сказала она, стараясь, чтобы голос прозвучал как можно тверже. — Мне не требуется ваше дозволение! — безапелляционно заявил Пейрак. — Все, что мне нужно, — это записка, написанная вашим почерком с тем, чтобы вызвать Флоримона в Париж. Я не могу явиться самолично в Сен-Клу. Многие меня тут же узнают. — Сен-Клу? Но что вам там делать? Флоримон в Версале. Он служит виночерпием у короля. — Уже нет. В тот же день, когда по Парижу разлетелась новость о вашей интрижке с этим венгром, Флоримон был переведен на службу ко двору Месье, который с началом весны расположился в Сен-Клу. — В этот рассадник разврата?! — охнула Анжелика. — Из ваших уст подобное порицание звучит нелепо! Теперь вы по крайней мере видите, к чему привел ваш образ жизни?! Анжелика не обратила внимания на его жестокие слова. Ход ее мыслей обратился к сыну и спасению его от пагубного влияния окружения Филиппа Орлеанского. Но что же она может сделать, будучи пленницей сама, находясь запертой в этом чертовом монастыре и не имея связи с миром за его стенами?! Мари-Аньес обещала ходатайствовать за сестру перед настоятельницей монастыря и разрешить ее вопрос с Обществом Святого Причастия, но вряд ли матушка пожелает взвалить на себя еще и хлопоты относительно ее сына. А больше ей не к кому обратиться! Разве только к Жоффрею де Пейраку… Однако его участие в этом деле означало, что она больше никогда не увидит сына! Ах, какой мучительный выбор! Она может оставить Флоримона в окружении брата короля, где мальчика растлят, погубив его душу, как погубили в свое время красавца Филиппа дю Плесси, как погубили сотни других маленьких красивых пажей… Или позволить Жоффрею увезти его из порочного общества, но самой потерять его, возможно даже навсегда… Анжелика принялась ходить по келье, но ее раздумья не были долгими. Она уже столько жертв принесла ради своих сыновей, так чего стоит эта — последняя?! — Вы сможете его спасти? — спросила она, обернувшись к Пейраку. — С вашей помощью, — кивнул он. — Хорошо, я напишу записку, — согласилась Анжелика. Она села за грубо сколоченный стол, и Жоффрей положил перед ней небольшой листок бумаги и тонкий графитовый стержень. Они условились, что она попросит Флоримона приехать в Париж навестить ее в монастыре, а по дороге из Сен-Клу Пейрак перехватит его, и они уедут. Затем она написала еще одну записку, которую попросила отдать Флоримону уже после встречи сына с отцом. В ней значилось: «Мне невероятно жаль, что я никогда не рассказывала тебе об отце. Следуй за ним и будь счастлив. Надеюсь, ты не забудешь меня и хоть изредка будешь давать о себе знать.» Не в силах смотреть, как Жоффрей убирает в карман письмо и навсегда покидает ее, забирая с собой и сына, — единственное свидетельство их прошлой великой любви, она встала из-за стола и, отвернувшись, отошла в дальний конец кельи. — Прощайте, мадам! — услышала она его голос. Затем хлопнула дверь, и в коридоре еще некоторое время слышались его шаги. Когда все смолкло, Анжелика бросилась на тахту и залилась горькими слезами, оплакивая свою печальную судьбу. *** Она покинула стены монастыря спустя несколько дней. Настоятельница кармелиток действительно оказалась влиятельной женщиной. Как и обещала Мари-Аньес, за Анжелику замолвили слово в ближайшем окружении короля. Его величество милостиво позволил маркизе дю Плесси покинуть стены импровизированной темницы и отправиться в свой парижский особняк, где она должна отныне вести благочестивый образ жизни и ничем не компрометировать себя в ожидании дальнейших распоряжений короля. Все это ей огласил месье Солиньяк, появившийся утром на пороге ее кельи, не упустив при этом возможности прочитать долгую нудную лекцию о подобающем поведении знатной дамы. Анжелика слушала его, смиренно потупив взгляд, дабы не вызвать недовольства собой, однако в ее душе разгоралась настоящая буря. Она сердилась на мужчин — Жоффрея и Людовика XIV — в равной степени позволивших себе манипулировать ею, словно безмозглой куклой. Ни для первого, ни для второго, очевидно, не имели никакого значения ее страдания. Жоффрей позволил себе почти десять лет скрывать от нее, что жив, и теперь требовал отчета, словно она изменила живому мужу. Людовик же в своей ревности готов был посадить ее под замок, продолжая тем временем наслаждаться обществом мадам де Монтеспан. Яркий образец мужского двуличия: позволять себе то, чего никогда не смогут стерпеть от женщины! Так, кипя от злости и размышляя о несправедливости устройства общества, она добралась до Отеля Ботрейи. Она не стала нанимать извозчика, а отправилась пешком из Латинского квартала через мост Нотр-Дам и Гревскую площадь. Она хотела размять ноги после длительного заточения в монастырских стенах и вкусить долгожданное чувство свободы. Прогулка оказалась долгой и весьма утомительной, но и она не смогла утихомирить расходившихся чувств. Лишь только оказавшись на пороге своего опустевшего особняка, из которого сбежали абсолютно все слуги, кроме нескольких самых верных, она ощутила сокрушимый по своей мощи прилив тоски и уныния. К чему вся эта суета, метания и тревоги, если в итоге ты оказываешься одинокой и никому не нужной… Анжелика прошлась по пустым комнатам первого этажа. Гулкое эхо ее шагов, отражаясь от стен и расписного потолка, звучало, словно набат, звонящий по ее жалкой участи. Она направилась к лестнице, но у самого ее подножья остановилась, с удивлением глядя на месье Молина, появившегося на ее вершине. Он тоже замер, явно не ожидав увидеть хозяйку дома. — Вы в Париже?! — воскликнула молодая женщина, вместо приветствия. Молин нерешительно замялся, несколько раз переведя взгляд с Анжелики куда-то в глубь второго этажа. — Да… я приехал… Я приехал, чтобы решить несколько деловых вопросов. — запинаясь промямлил он. — Ох, месье Молин, давайте завтра. Сегодня я не в состоянии читать бумаги и просматривать гроссбухи. — Да-да, конечно! — поспешно согласился гугенот. — Я зайду завтра! И тут же ретировался из дома. Анжелика не обратила внимания на странное поведение управляющего. Она распорядилась подать ужин в спальню. Но, едва поднялась в свои комнаты, поняла, что у нее нет ни малейшего аппетита. Единственное, чего она хотела — это уснуть! Спать долго и крепко, и, желательно, без сновидений! Машинально развязывая шнуровку на корсаже, она направилась к своему секретеру и достала из него графин со сливовой настойкой. Налив небольшую рюмочку, она залпом осушила ее. Затем вторую… Третью… Вскоре опьянение томной вуалью опустилось на ее воспаленный разум, и она почувствовала себя значительно лучше. Да, вот так! Ничего не чувствовать! Все забыть! Нетвердой рукой Анжелика налила себе еще одну рюмку, но не успела поднести ее к губам, как сзади вдруг послышался хриплый голос. — Не думаю, что наливка — лучший вид снотворного. Испуганно встрепенувшись, молодая женщина резко развернулась и, задев графин, опрокинула его. Наливка темным пятном разлилась по светлому пушистому восточному ковру, но Анжелика даже не заметила этого. Она с изумлением уставилась на Жоффрея де Пейрака, стоящего у раскрытой двери, ведущей в смежные покои. Женщина несколько раз моргнула, думая, что картина до боли напоминает ей их недавнюю встречу в монастыре кармелиток на холме Святой Женевьевы. Только с той разницей, что тогда он смотрел на нее осуждающим взглядом, теперь же в его глазах искрилась затаенная ирония, а в складках губ терялась насмешливая улыбка. Тон его голоса оказался намного добрее и ласковее. — Что вы здесь делаете? — немного заплетающимся языком, пробормотала Анжелика. — Если мне не изменяет память, это мой дом, — заметил Жоффрей. — Это больше не ваш дом! — отрезала Анжелика. — Я выиграла его в карты у принца Конде! Поставив на кон свою честь! А теперь, как видите, — она театральным жестом указала на пустой альков, — в моей постели кишмя кишит толпа любовников, и я собираюсь всех их ублажить! Убирайтесь! Пейрак разразился громким смехом. — Ваша язвительность бьет не хуже ядовитых стрел. И точно в цель! Однако я заслужил это. — Чем же?! — Полагаю, что мое поведение во время нашей прошлой встречи нельзя назвать безупречным. Покорно склонив голову, Жоффрей отвесил шуточный поклон. Затем приблизился к ней и, взяв ее руку в свою, прикоснулся к пальчикам нежным поцелуем. — Вам следовало бы за него извиниться! — сказала Анжелика. И после секундного колебания тихо добавила: — И не только за него! — За что же еще?! — Дайте подумать… За ваше десятилетнее отсутствие… за нежелание сообщить о том, что живы! За то, что… оставили меня одну… На последних словах ее голос дрогнул от душевной боли, и она, вырвав руку, отвернулась от него. В комнате повисла тишина. Анжелика стояла неподвижно, изо всех сил стараясь сдерживать слезы, рвущиеся из глаз. Она так хотела броситься к нему в объятия, забыть наконец обо всех невзгодах и несчастьях, однако проклятая гордость мешала ей поступиться. Она корила себя за жестокие слова, сорвавшиеся с губ, но ничего не могла поделать с обидой, разросшейся в сердце, словно колючий чертополох. Осторожным жестом он положил обе руки ей на талию. — За подобное мне нет прощения, — тихо сказал он, склонившись к ее уху. Анжелика задрожала. Его близость, шепот и горячее дыхание, обдавшее кожу на шее, заставило ее трепетать, как трепещет лань при виде охотника. — Почему вы вдруг сменили гнев на милость? — спросила она, пытаясь совладать с искушением. — А почему бы мне и не изменить его, коль уж некоторые обстоятельства весьма этому способствовали?! — Какие обстоятельства? — Имеет ли это значение? — Конечно! — Анжелика вырвалась из его рук и отошла на несколько шагов. — Я столкнулась с Молином, когда приехала сюда. Стало быть, он вам что-то рассказал обо мне! И я хочу знать, что именно! Жоффрей ничего не ответил, а только загадочно улыбнулся. — Ах, идите к черту! — раздосадованно воскликнула женщина. — Конечно же, вы ничего не скажете! Она устало опустилась на банкетку, стоящую около алькова. — Где Флоримон? — спросила она. — Вернулся в Сен-Клу. — И вы ему позволили?! — После довольно продолжительного общения с ним, я понял, что ему там нравится, хоть он и считает Дофина скучным. К тому же, подле него находятся месье Мальбран и аббат Ледигьер. Я полагаю, что они — прекрасные наставники, которые к тому же преданно служат Флоримону. Под их бдительным надзором с ним не случится ничего плохого, я уверен в этом. — Значит ли это, что вы больше не намерены его забирать? — Нет. — Вы уедете один? — Я задержусь в Париже еще на какое-то время. У меня здесь возникло одно неотложное и очень важное дело! — Какое? — полюбопытствовала Анжелика, однако тут же спохватилась. — Впрочем, мне все равно! Жоффрей улыбнулся ее женской непосредственности. — Вы будете в курсе всех мельчайших подробностей! В его взгляде вспыхнул огонек страсти, и Анжелика мгновенно поняла скрытый смысл его слов. Он хочет снова добиться ее расположения! — Ах, нет! — воскликнула она. — Даже не мечтайте, месье де Пейрак! На этот раз я не уступлю вашим желаниям! — Что ж, легкая победа обесценивает любовь! — иронично заметил он и, послав ей многообещающий взгляд, вышел из комнаты. *** В эту ночь супруги де Пейрак засыпали в разных постелях, и их окутывало сладостное чувство предвкушения извечной борьбы мужчины и женщины, в которой оба могут одержать победу, лишь сдавшись на милость противнику. И они с нетерпением ожидали начала этой фееричной битвы!