provocation

      Все бы ничего, но Годжо откровенно подзаебал.       — И почему ты притащил меня именно сюда?       Все бы ничего, но похищение Годжо ему заказали. И почему до сих пор заказчики не объявились — очень сложный вопрос, из-за которого Тодзи пришлось его связать на стуле.       А еще на улице гром, обильный ливень и он слегка промок.       — А я в туалет хочу.       Тодзи также не понимает, почему все еще не заткнул Годжо тряпками, сидит напротив него на диване и крутит в руке свой излюбленный глок, ссутулившись. Они здесь постыдно долго, и Тодзи не собирался так сильно задерживаться и слушать его бесконечный словесный понос.       — Ты вообще еще со мной, мужик?       Тодзи нехотя поднимает взгляд на Годжо. Умоляет себя не срываться и не делать сквозную дыру у него в башке. Годжо смотрит невинно, ребячески, но надменно и чванливо. Будто сделал Тодзи одолжение — попался ему в руки и сидит с завязанными руками на стуле в трех метрах. Подкараулить засранца у техникума оказалось не проблемой, но проблемой оказались его развязанный язык и бесстрашие.       Его руки перевязаны медицинскими жгутами — единственное, что нашлось в заброшенном квартирном комплексе. Годжо дергает руками и осматривается, пытается вырваться и достучаться до своего похитителя. Фушигуро вообще не находит страха в его языке тела.       — Откуда ты жгуты взял? У тебя, что, веревок нет?       Тодзи хмурит брови. Продолжает крутить на пальце огнестрел на предохранителе.       — Я серьезно. Прекрати меня игнорировать.       — Я не нашел веревки, раз ты связан жгутами, — безучастно вбросил. — И заткни свой рот, по-хорошему предупреждаю.       — Чего?! — заорал. — Я сдохну от скуки! Я будто со стеной разговариваю, а не с тобой!       — Я с тобой даже не разговариваю. В этом и суть.       Годжо фыркнул.       — Да ну… Мы здесь уже херову тучу времени. У меня отекли руки, и ты впервые на меня ответил. Кстати, у тебя очень приятный голос.       Тодзи знает: вместе с голубыми глазами и тупорылыми манерами в комплект идут такие же тупорылые шутки и подкаты. Откинулся на спинку дивана, развел ноги шире. Хотя бы позой и удобным диваном пытается снизить градус напряжения и бешенства. На крайняк проверил магазин глока, демонстрируя, что Сатору похитили по-настоящему, а не, блять, по приколу.       — Ну же… Поговори со мной.       Молчание — лучшая защита. Так проще терпеть несносного.       — Ну пожалуйста, скажи что-нибудь! Крыша едет! У тебя правда приятный голос, тебе об этом хоть когда-то говорили? Нет? Так вот: мне твой голос нравится.       Глок все еще крутится. Как и терпение Тодзи по кругу. И глок всем видом говорит: я в любой момент могу выстрелить и я набит явно, блять, не холостыми, сатору.       — Окей, ладно. Я усек: ты явно не в настроении, раз уж мы застряли из-за дождя, — Годжо начал греметь руками. — Предлагаю разбавить время игрой. И, раз ты у нас проглотил язык, то и спрашивать нет смысла, согласен или нет.       Логично.       — Правила: молчишь — ответ «да», — Годжо ржет, но Тодзи нихуя не смешно. — Говоришь, издаешь любой звук из рта — ответ «нет». Чую, это будет крайне легко. Согласен?       Фушигуро молчит, потому что не воспринимает всерьез и размышляет: что же Годжо успел нахуевертить, что в столь юном возрасте его пришлось красть?       — Ура. Ты схватываешь налету! Итак… Скажи: тебе меня заказали?       Молчит. Это и тупому будет ясно.       — Оу, а я догадывался. Хорошо, дай мне время придумать… ах! Скажи мне: помимо пистолета у тебя еще есть что-то?       Ответ тоже очевиден.       — А ты опасен. Так… глупые вопросы, да? Надо что-то… серьезное. Скажи мне: я тебе нравлюсь?       Тодзи сначала не расслышал вопрос, подумал, что уши давно не чистил, а потом вспомнил, кто перед ним сидит.       — Ты пиздец как бесишь.       — Че? Не нравлюсь? Реально? В смысле?       — Ты меня доебать хочешь?       — Нет! Разговорить! Мы одни в заброшке, если ты не заметил!       — Ты задаешь очень тупые вопросы. Как мне может нравиться пацан, которого успели заказать в свои года?       — Нашел, кого спрашивать. Я уж точно не дам ответ на такой вопрос — сам хотел бы знать, — смеется Годжо, чувствуя маленькую победу. — Не поможешь?       — Нет.       — У тебя есть бутылка воды?       Годжо вообще не может сидеть спокойно — про усидчивость не слышал. Тодзи закатывает глаза, перестает крутить глок и тянется за бутылкой воды за диван. Уже слегка привык к его неугомонной болтовне и, наверное, даже стал понимать его поведение. Но не поймет, почему Годжо себя ведет так спокойно рядом с ним, рядом с оружием, рядом с человеком, который схватил его и вырубил.       Прячет глок за брюками, подходит к Годжо и тот не отводит взгляд. Ему приходится поднять голову, чтобы увидеть острое лицо своего похитителя и рваный шрам на губах. Годжо сам не до конца осознает, что за раскованную хуйню творит, но знает точно: игра стоит своих свеч. Сам тянется к бутылке воды, двигается слегка на стуле, но Тодзи тут же рукой пихает обратно в грудь, выуживая из парня недовольный оскал.       — Без фокусов. Дернешь ногой — и тебе пиздец, услышал меня?       — Угу. Лучше, чем ты думаешь.       Хватает Годжо за волосы на затылке, подмечает, что они слегка влажные от дождя, пока нес его сюда, и преподносит бутылку к губам. Годжо, на удивление, пьет спокойно и мирно, без выкрутасов. Тодзи смотрит на парнишку сверху, на его белые дрожащие ресницы, на легкий румянец и мозг сам подбрасывает грязную мысль, где присутствует язык, отсос, слюни и сперма.       Класс, Тодзи. Ты в дерьме.       Годжо замычал, давая понять, что напился, и Тодзи отстранил бутылку. По челюсти потекла одинокая капля, полезла под черную футболку, стекая по торчащему кадыку. Тодзи не понял, с чего бы ему приглянулась идея трахнуть буйного Годжо, но свел это все на обычный скрежет душой — всякое бывает. Отвернулся, закрутил бутылку, придумывая план, как связаться с заказчиком в глуши при жутком ливне, который вообще не обещает, что скоро закончится.       — Стой, стой-стой… эй.       Тодзи зажал зубы, повернулся к Годжо и бросил бутылку к дивану. Он вообще его не боится: видно по глазам.       — Как тебя зовут?       — Тебе это так важно?       — Я не хочу обращаться к тебе «мужик» или «чувак», или «эй чел», или…       — Тодзи, — перебил, лишь бы заткнулся. — Тодзи.       Годжо почему-то ухмыльнулся, облизнул губы и потянулся вперед, сколько позволяют привязанные руки:       — Тодзи, а будь со мной… честен! Скажи мне: у тебя член большой и толстый?       Не сказать, что Тодзи такое слышит впервые в своей жизни и является монашкой, но у него и правда глаза сравнялись с покерными фишками. А потом сощурились. Тодзи прервался на гласной, не до конца переваривая значение блядского вопроса в данной обстановке. Ну да, и что с того?       — Молчишь? — Годжо уловил заминку. — Да ладно? А длинный?       Тодзи изначально не соглашался в это играть.       — Сатору, если ты сейчас не заткнешься, я тебя пристрелю.       — Не надо, пожалуйста, — иронизирует. — Потому что я теперь заинтересован в твоей персоне еще сильнее.       — Еще сильнее?       — Ага. И, если что, есть огромное количество способов, как попросить меня заткнуться со стопроцентным шансом! — загремел руками.       Тодзи давит в себе желание заржать в голос, как конь, смотря на самоуверенного Годжо с учетом связанных рук и безоружности. Идиот с пубертатом. Годжо и двадцати нет, в голове ебаная тьма и пропасть вместо мозгов, в которых сейчас ликует непонятное, иррациональное желание Тодзи. Фушигуро ни капли не удивляется такому вопросу. Годжо тушуется.       Смотрит на Годжо, на его тощее длинное перевязанное тело и лукавый взгляд. И чтобы укротить его показное мужество, сокращает дистанцию в два размашистых шага и двигает стул вместе с ним ближе к дивану. Годжо ерзает, мерзкий звук ударяет в уши, и Тодзи садится на диван напротив, теперь лицезря Сатору на расстоянии вытянутой руки.       — Тодзи.       Тодзи разводит ноги шире, кладет руку на спинку дивана, придумывая, как романтично-лаконично заставить Сатору молчать, бояться, стонать.       — Хватит молчать. Я сочту это за флирт, Тодзи.       Почему Годжо улыбается коварно, смотрит через белесую челку, оголяет клыки?       Какой Годжо — такие и улыбки.       И он тут же поднимает одну ступню и кладет на колено Тодзи, на его мешковатые брюки, выжидая ответной реакции; Тодзи внутренне смутился, захотел сразу пресечь движение, но тут же вспомнил, что только у него здесь оружие и в любой момент он может оставить Сатору без пальцев, без мозгов, без челюсти. Но Тодзи не хочет ничего из этого делать, когда Сатору, не стесняясь, ведет ступней по внутреннему бедру, ласкает, заигрывает носком, шаркает по брюкам и не сводит взгляд. Надо было связать и эти блядские ноги.       У Тодзи очень крепкие ноги. Годжо чувствует напряженные квадрицепсы даже через брюки, а взгляд Тодзи, который выжидает дальнейших действий, на что Сатору хватит, говорит обо всем и сразу: нравится, еще, недурно, нагло, хочется удушить. Годжо следит за реакцией, понимает, кто перед ним — его похититель, наемник и убийца, которому откровенно насрать, что перед ним сидит человек, личность. Сатору лишь жертва, за которую дадут пять лямов йен; жертва, которая бесстрашно и беспардонно ползет ступней к члену и Тодзи ни разу этому не сопротивляется.       — Тодзи, поговори со мной. У тебя стоит.       Он ничего не говорит, абсолютно ничего, даже губами не ведет — шрам не дергается — и только легкий язык тела говорит еще о том, что Тодзи все еще на связи и восхищается ногой прямиком около члена.       Годжо тянет ухмылку и сразу же двигает ногой прямиком к члену, к большому и толстому члену Тодзи. Он чувствует его очертания, длину, его уже легкий стояк от непонятных прелюдий, и Тодзи реагирует нескромно: выуживает нож-бабочку, раскладывает клинок и пристраивает прямиком Годжо под острым подбородком, выбивая из него тревожный выдох и возню рук. Желваки загуляли по лицу, Годжо успел испугаться от резких и отточенных движений.       У Тодзи стоит и в брюках, и в мозгах безудержное желание истязать парня до обморочного состояния за постоянный пиздеж и наглость. Лишь поэтому он горбится, утыкается кончиком прямо в нижнюю челюсть, заставляет Годжо часто дышать через рот и метаться взглядом от ножа к нему. Годжо чувствует: чувство страха и нож-бабочка его неистово возбуждают. Скорее, член твердеет от Тодзи, от его хмурого взгляда, от того, что сейчас будут крайне паршивые воспитательные меры, почему нельзя доводить своего похитителя до точки кипения.       Годжо начинает тереться, как беспомощный котенок. Тодзи замечает, как преобразовывается бугор брюк.       Тодзи нравится испытывать Годжо. Даже если за это не получит ни гроша. Но возбуждение, которое пацан спровоцировал, теперь попросту необходимо убрать, и он с удовольствием это все повесит на разговорчивый рот, который от ножа под кадыком задышал совсем как загнанное животное.       Сатору был прав: Тодзи уже придумал, как минимум, один способ, как заполнить рот Годжо.       — Где твое бесстрашие, Сатору? — от имени Годжо передернуло. — Глока не страшишься, а ножа — еще как?       — Если бы ты хотел меня убить — убил бы.       — В контракте дело, — нож не перестает нервировать и возбуждать одновременно. — Ты живой нужен теперь не только заказчикам, мм?       — Но и тебе, да?       — Бинго, засранец.       Тодзи не может проигнорировать покрасневшие щеки парня, его наливающийся кровью член и очевидное беспокойство на стуле, когда нож скользит по телу ниже, ниже, еще ниже, огибая солнечное сплетение и пупок, терзая черную футболку. Годжо рефлекторно подается членом вперед, вообще не понимая, почему так легко отдается похоти и желанию секса, и Тодзи моментально, скорее всего, в отместку, тормозит бабочкой прямо над членом. Острейшее лезвие задевает головку, спускается на ствол, и Годжо не дергается, боясь пораниться.       У него пиздец как начинает стоять. Голова пошла винтом, тело — в отпуске. За свой, блядь, счет.       Годжо измученно стонет, привлекая внимание Тодзи к своей персоне теперь полностью. Именно к персоне — не к члену.       — Упрекал меня в стояке, хотя у самого встало от ножа? — Фушигуро издевается, не переставая лезвием кипятить кровь. — Я попрошу за тебя сверху моральную компенсацию.       — Тодзи, развяжи мне руки. — в бреду.       — Да ни за что. Я не стану развязывать мартышку.       — Развяжи… — не слова — всхлипы.       — Уже умоляешь?       — Уже отвечаешь на каждое мое слово? — ухмыляется. — Один-один, Тодзи.       Справедливо.       Тодзи возбужден сильнее не физиологически — ментально. Он встает с места, развязывает один жгут, который связывал второй жгут со стулом, и Сатору, в качестве благодарности, не стал ни убегать, ни кричать, ни вставать с места, чувствуя, что член не собирается успокаиваться, а заливаться кровью, заливаться предвкушением, что же сейчас начнется.       Тодзи позади хватает его за волосы вновь, тянет вниз и голубые глаза видят Тодзи перевернутым.       — Я жестко трахну тебя. Готовься.       И это в его планы не входило от слова совсем.       Фушигуро пересаживает Годжо на диван за волосы, который вообще не гарантирует, что не рухнет под ими двумя сразу. Сатору сглатывает ком, рефлекторно ерзает руками, пытается развязать жгут, но безуспешно; Тодзи развязывает ленту брюк и Годжо сразу же, подчиняясь вожделению и, наверное, желанию выйти отсюда живым, легонько кусает ствол Тодзи через ткань, — Тодзи переклинивает от укуса, кровь спускается быстрее от таких манипуляций.       Этот мальчишка попросту ахуел.       Годжо чувствует губами и языком член и оттягивает вниз, заполняя рот слюной. Тодзи еще немного мучает его, не помогает спустить брюки, но сам уже не может сдерживаться и приспускает медленно, протяжно, вальяжно, оттягивая момент оголения члена до максимального, захлебываясь в предвкушении и не давая Сатору получить желаемое.       Хватает Годжо за волосы намертво, как щенка за холку, и, наконец, оголяет свой стоячий хер, который уже течет и просит Тодзи оказаться в этой длинной шее.       И голубые глаза на миллисекунду расширились, удивились, а потом воодушевились.       — А ты не соврал, промолчав, — заключил Годжо ухмылкой.       — Не обольщайся.       — А он точно войдет в меня?       — А ты попробуй сначала.       Тодзи вообще не против убить Годжо и не получить пять лямов. Он делает немыслимое языком: играется с уздечкой, подолгу останавливается на уретре, специально долго лижет головку и забирает кончиком языка смазку, пробует на вкус, боится брать дальше; задерживается у яиц, облизывает по всей длине, оставляя влажные дорожки. Смотрит снизу — и на него смотрят в ответ сверху, — Тодзи следит за ним, как за жертвой через оптику, чтобы не смел подключать зубы. Но Годжо делает это так, будто специально для него и старается: смотри и кончай.       Годжо делает минет так, будто практикует всю сознательную жизнь.       Тодзи держит его за белые волосы, не дает заигрываться, напоминая о себе и о том, что здесь лидер ситуации вовсе не мальчишка — он не дает ему расслабиться. А Годжо и не расслабится, работая своими безобразными ртом и языком. Провоцировал — получай.       Ему не интересно, как он выглядит со стороны: его щеки залились румянцем, брови слегка нахмурились, а в уголках глаз скопилась влага от душного минета и стояка, который все время норовит углубиться еще дальше, за самые миндалины. Тодзи чувствует власть над ним полностью, чувствует, что Годжо ему ничего не сделает, даже если постарается или очень сильно постарается.       Годжо нужна ментальная разрядка. Чтобы не трястись, почему он здесь, сосет своему похитителю и ни разу его не боится. Боль в горле — снять ее можно только жестко выебанным в это же горло, слезы — будут выплаканы от глубокого горлового. Годжо дышит ему в лобок. Пространство, окутавшее комнату, распадается, а навязчивые мысли — затягивает в черную дыру. Тодзи не прогадал: он смог заткнуть этого паршивца.       Теряется в череде толчков и грубых стонов Фушигуро. Сатору стонет вязко сквозь минет, обеспечивая дополнительную стимуляцию; он стонет в слюне, которая, кажется, заменила собой всю «правильность» и «мораль». Она везде: на подбородке, на шее, на полу, на груди.       Тодзи вытаскивает своего большого и толстого дружка из дружественной глотки, давая Сатору перевести дух и откашляться, разрывая вязкую нить слюны. Голове не дает упасть, держит за волосы, подозревая, что пару штук содрал.       — Я могу назвать тебя папочкой, если ты хочешь.       — Ну уж нет, — Тодзи сжимает корни, вынуждает посмотреть на себя. — Этот прикол на мне не сработает.       — Мм? — искренне и непонимающе.       — «Если ты хочешь» — очень пиздатая формулировка, если не хочешь казаться нуждающимся, — поднимает паршивца за волосы, любуясь воспаленными и влажными губами.       — У тебя внешность того, кто предпочитает такие прозвища.       Тодзи фыркнул. Как субъективно.       — Я тебе, что, намек дал, что хочу, чтобы меня так называли? — в ответ молчание. — Не стоит перевирать так, будто что-то нужно мне.       — Ладно-ладно. — улыбка спадает с лица.       — Что, задел за живое?       — Ага, пожалуй.       Он моментально ставит Годжо раком над спинкой дивана, выкручивая связанные руки сильнее. Сатору отвечает лишь сбитым стоном и легкой ухмылкой. Безумная идея вывести своего похитителя из себя и спровоцировать на жесткий секс — лучшее, что приходило ему в голову. Тодзи жесток, груб и молчалив, выглядит доминантом. А еще он «назвал меня мартышкой»       Никаких прелюдий: Сатору благородно отказывается от такого предложения. Достаточно слюны и размеренного темпа по началу, чтобы потом, чуточку позже, вдолбить его в диван и вынудить кончить без рук и стать бесформенной хуйней, об которую стыдно и ноги протереть — и вот это Тодзи должен будет предоставить клиенту?       Волосы Сатору влажные от ливня, лицо — мертвецки раскраснелось от возбуждения. Он стонет, как первоклассная проститутка, услугами которых Тодзи никогда бы не воспользовался — уверен отчего-то, что Сатору оставил бы их всех без работы — и в какой-то момент Годжо собирает остатки здравомыслия и оборачивается, чтобы увидеть, как Тодзи без стеснения трахает его сзади и позволяет чувствовать себя полноценным. Так случилось, что скуку идеально заполнил жирный хрен высокооплачиваемого наемника в лице Тодзи.       Глаза Сатору слезятся, он тратит последние силы, чтобы расслабить лопатки. Теперь он двигается навстречу, стонет громче, почти также часто, как бедра Фушигуро встречаются с его задницей.       — Папочка, а ты умеешь быть милосердным… — Сатору улыбается, оглядываясь на Тодзи, который откровенно комплимента не вкурил.       Так его еще не оскорбляли.       — И в каком месте? — и толкнулся во всю длину.       — Не всякий похититель оттрахает свою жертву так… мм… вкусно.       Протяжные фрикции в заднице, которые Фушигуро делает специально, не дают адекватно формулировать несвязный поток мыслей. Завязанные руки качаются в ритм движениям, Тодзи наслаждается процессом сполна, продавшись каждой дешевой провокации Годжо и его умелого языка, который полностью доказал, что он бесхребетный.       — Смотри, чтобы стокгольмский не развился, — смеется Тодзи и моментально хватает парня за волосы, выгибая в дугу, заставляя от боли вскрикнуть. — Разрешаю называть себя папочкой только во время секса, если ты в этом так нуждаешься.       — Мне это надо, да… Я хочу, чтобы ты кончил в меня, папочка.       У Тодзи свернулся в узел желудок от того, как отвратительно это звучит.       Но если Годжо в этом нуждается, если это поможет ему, прям неймется, чешется и зудит, то пожалуйста. Фушигуро даст это, даст папочку, но только в обмен на мертвый хват на волосах, на демонстрацию своего характера и силы, трахая ровным счетом так, как считает нужным: сытно, жадно, бесцеремонно и похабно, так, как Годжо ни разу не получал за свои года.       Простата, которая натуральным образом ликует от стимуляции, не дает Годжо родить хоть одну рациональную мысль — все заполнено похотью, членом Тодзи и кулаком в корнях, которые оставляют от него непонятную жижу, — Годжо захлебывается в стонах из-за амплитуды, от выброса гормонов и опасной ситуации, — трахаться в плену при жутком громе у него еще не стояло в списке желаний.       Фушигуро абсолютно не волнует, что парень не может к себе даже прикоснуться подрочить.       — Папочка Тодзи… — пытался вывезти в джентльмена, но помешал член в заднице, — а сколько тебе пообещали за меня?       — Дохуя, — Тодзи впечатал эту красную морду в такой же красный диван. — Поверь мне на слово: дохуища.       — Мм… это сколько, папочка?       — Пять лимонов.       Годжо застонал. То ли от резкой фрикции, то ли от суммы за свою голову.       — И ты сдашь меня за пять лимонов?       — Вполне себе.       — Даже после всего, папочка? После моей задницы, минета? Я не заслужил твоего… внимания?       Эта задница душит. Тодзи вот-вот кончит.       — У тебя нет морали, папочка? Твоя мораль стоит… пять миллионов?       — Ты не моя мораль, ты — моя головная боль.       — Которая стоит пять миллионов?       — Которая успевает давить на жалость и дать намеки, чтобы я ее отпустил?       — Мм… возможно.       — И которая не затыкается, сука.       И Тодзи кончает в эту тощую и непослушную задницу, низко простонав. Годжо пускает слюни, уродуя диван пятном, и чувствует в своей заднице вязкое и сомнительное тепло, которое медленно заполняет его до отказа; Фушигуро не вытаскивал ровно столько, сколько ловил оргазм. От фейерверков в крови отключился от реальности.       Годжо принимает все до последней капли, поглядывая на Фушигуро через плечо, наслаждаясь его напряженным потным телом и довольным лицом — и это целиком и полностью его заслуга и заслуга его задницы, об которую Фушигуро безэмоционально напоследок протер головку и спрятал член, отстраняясь от парня на два метра. Что он только что сделал? Правильно: грубо выебал свою жертву.       У него в голове вакуум — вместе со спермой спустил еще и серое вещество.       Годжо устало сел на диван, приподнял колени; руки все еще связаны, лопатки болят, и жалобно посмотрел на свою погибель, которая стоит рядом с диваном, пялится в ответ и пытается понять, что дальше с этим белобрысым чудищем делать, если заказчик не собирается появляться от слова совсем.       Все бы ничего, но он не перестает раздражать.       — Тодзи, а почему мы все еще здесь? — на выдохе, сказал Сатору, поглядывая голубыми глазами через челку.       — Тебя должны были забрать еще четыре часа назад, — завязал ленту на брюках. — Но мудаки не появляются.       — Походу, кого-то крупно надули.       — Заткнись.       У Годжо болезненный стояк и неудовлетворенный оргазм, а еще из задницы течет. Его животные инстинкты рвутся наружу, льются из всех дыр, Годжо покрылся легким потом, как сильно его тело нуждается в той самой разрядке. Но думать об оргазме Сатору Фушигуро даже и не станет — здесь ему не блядская благотворительность.       — Может, развяжешь? — дергает плечами Годжо, обращая внимание на жгуты.       — Эм, нет.       — Я не сбегу.       — Нет.       — Я не начну орать, я не начну убегать, я не начну тебя бить или еще что-то. У меня онемели пальцы! И я хочу под ливень искупаться! А еще кончить!       — Да мне похуй, — пожимает плечами Тодзи. — Ты — мой заказ, а не ебаный любовник, с которым я только что сыграл в ролевуху.       — Ну папочка.       — Заткнись.       — Я обещаю ничего не делать! Дай мне кончить, Тодзи!       — Я тебе не мессия.       — Не будь до конца мудаком, пожалуйста, пожалуйста.       Фушигуро закатывает глаза, поразмыслив, что он сильнее и больше Годжо в тысячу раз, что они в ебенях Токио, на дворе закат и Годжо явно далеко не убежит, раз его уже единожды поймали прямо посреди дня на глазах у друзей: подходит, развязывает жгуты и Сатору ликует — потирает запястье, разгоняя кровь, вспоминает, как прекрасно жить без связанных рук в этом мире.       Но Годжо не прикоснулся к себе. Вместо этого он отпячил стояк через футболку, упрашивает себя ничего не трогать и не получать желаемый оргазм, мучая каждый свой нерв, — от желания сводит челюсть, а Фушигуро, который откровенно в ахуе, что пацан вытворяет, не хочет в этом участвовать.       Виктимный манерный засранец.       — Если ты вытворишь хуйню — я подрежу тебе сухожилия на ногах. И сделаю это так, что не умрешь от кровотечения — просто ходить не сможешь.       — Я и не собирался тебя разочаровывать, папочка, — ухмыляется Сатору и Тодзи садится на стул, на котором был привязан Сатору. — Я рад, что ты теперь со мной разговорчивый! Тогда, есть смысл продолжить нашу…       — Нет. Заткнись нахуй.       — …игру. Так вот: как ты смотришь на второй заход, папочка?       Тодзи закатывает глаза так сильно, как только позволяет физиология и откидывается на спинку стула, заебанно потирая переносицу.       Но протекающий стояк парня выглядит крайне привлекательно и многообещающе.       Ну, если так посудить, то он сам на это все подписался и сам продолжил провокации, которые лишь Годжо начал. Все зависело от него и только от него, — этого вообще не могло случаться.       Тодзи ни в чем не виноват. Вся ответственность лежит сугубо на жертве, не иначе.       И Тодзи, запомнив правила игры, промолчал.