loveshit.

Никто из нас не думает копать глубоко. Как минимум на это нужно желание. Как максимум — силы. Ни того, ни другого у нас нет. Я не знал ещё час назад, буду ли я здесь стоять. И мне было плевать, что вы здесь будете делать без меня, я никому ничего не обещал. Кроме тебя.

«Приезжай, пожалуйста».

Входящее.

Я знаю, что ты не любишь говорить, ты всегда пишешь. Я многое про тебя знаю. Как и то, что ты сейчас там заебалась без меня. Fuck. Факт. Я, блять, скучаю по тебе. И просто хочу тебя увидеть. Иногда мне нужно всего лишь это. Убедиться, что ты всё ещё есть. И, значит, всё не так и плохо. Не могу на тебя по-человечески злиться. Строить с тобой отношения, которые не приняты в их мире, — могу. Уйти физически могу. Но это ровным счётом мало что значит. Н и ч е г о. Когда ты моё ребро. Твоя чёртова Библия. И даже, если у меня получится тебя ненавидеть. Всё равно. Не выйдет. Это всё о д н о. / И мне это всё не нравится. Ты мне такой не нравишься. Тяжёлая женщина в р а м к е. Что вот-вот с грохотом свалится на пол. И я не знаю. Хорошо, что я приехал или нет. Сомневаюсь, когда ты двигаешь по кругу, заложив руки за спину, как утомлённый вождь. И горбишься под давлением своих же мыслей, что не станут словами. А потом останавливаешься около кресла на расстоянии пары метров. И смотришь на меня из-подо лба. Л а д н о. Знали ли мы, что у нас родится боль. Наверное. Мы с тобой извращенцы. Самым простым и было что клюнуть друг на друга. / Наши споры на тему с в о б о д ы. Ты прекрасно понимала, что у меня она природная, истинная. Я никогда не делаю того, чего не хочу. У тебя не так. Но ты бьёшься, доказываешь мне, что не так, ещё не означает, что ты в полосатой робе, не на свободе. У тебя внутри пролегает черта, за которую ты не переходишь. Например, ни за что не продаёшь меня. И это и есть твоя свобода в этом шуршащем крафтовом мире. В этом павильоне. Просто улыбаюсь. Предлагая поносить свою. П о п р о б о в а т ь. Когда мы сбегаем на неделю в города, где нас никто не знает. Ты всё также упираешься ногами в пол. В мою грудь. — Киев не станет без тебя. Здесь ничего не изменится. Ты всё так же не понимаешь о чём кайф. Просто идёшь за мной. Когда мы на студии пишем твой новый альбом. И ты не до конца понимаешь, как так можно, разве раньше так можно было. — Просто скажи. Ты этого хочешь или нет? — Хочу. Но меня о н и не поймут. — Никаких но. Ты хочешь и делаешь — это и есть свобода. — Дан. Не всё так… — Ты врёшь в этой музыке, стихами, врёшь? — Нет, совсем, нет. — Если кто-то тебя не поймёт. Малыш, это как притча. Людям нравится, когда кто-то убит, они готовы быть рядом, нести этот труп, чтобы страдать вместе. Но как только ты танцуешь, тебе стало лучше, у них к тебе появляются вопросы. Ты смотришь на меня сквозь моря. — И, значит, они меня не любили. Я даю свободу и тебе. В каждом нашем диалоге. Задаю те вопросы, которые помогут найти, не мои, с в о и ответ. И ты их находишь. — Хочу песню, как «Кино», чтобы по сути. — «Кино», так к и н о. Учил тебя не бояться по крупному. С е б я. / Ты танцуешь на моём фоне. Я не встаю с места. — Т а н ь, ты издеваешься надо мной, я хочу спать. Четыре утра. Смотрю на тебя, танцующую на кафеле, около плиты с горящим синим пламенем конфорками. Стало холодно, как только ты слезла с меня. Красиво рисуешь по воздуху руками. Укачиваешь меня бёдрами. И делаешь оборот вокруг себя. Плитка. Твоя босая пятка. Плитка. Ещё круг. — Ты сам виноват. Смеёшься. И мне сейчас сонно правильно и хорошо. Господи, по-братски, не дай уснуть. Я так редко о чём-то тебя прошу. Хочу видеть её ещё. Пока оба н е у ш л и друг друга. С н о в а. И ты тянешься ко мне руками. Заставляя сесть на постель. И опускаешься на мои голые колени. Двигаешься медленно. Будишь. Будешь? Ладони кладёшь на мои небритые щёки. И снова так сильно хочешь меня, что болит между твоих разведённых ног. Сжимаю руки до выпирающих костей на твоих ягодицах. Пока ты замираешь. И кладёшь свою голову мне на плечо, рассыпая волосы по моей коже. Комната в глазах едет. Глотаю кадык. Быстрее. И губами падаю в твою подключичную ямку. Целую. Тяну кожу на шее. Комкаю твои губы своими зубами. Комната стонет, как ты. И я чувствую, как сильно сжимаешь меня всем своим телом, позволяя оставаться в нём ровно столько, сколько хочется мне. Падаю в тёплую глубину. — Давай в следующий раз попробуем с колюще-режущими. Киваешь. Я знаю, что твоя любовь не существует без: У ч и т е л я Н у ж д ы О с т р и я — Дан, как тебе выступление? Не замечаю, когда ты перестала танцевать, и твой ребёнок на сцене смотрит вперёд, ждёт от меня слов. И пока я внутри себя ищу, есть ли что мне ему сказать. Говорю без слов с тобой. Знаю, ты меня поймешь. Наши лучшие диалоги были такие все. Я люблю ч у в с т в о в а т ь. / Ты как-то сказала, что ты надёжный партнёр. Я слышал. И могу ответить: ты умеешь для себя выбирать. Тебе знакома п р е д а н н о с т ь. А мне был кто-то предан? — Вы живёте вместе? Вижу. Ты наготове. Прыгнуть и разорвать. Чтобы я не чувствовал всё то, что сейчас чувствую здесь среди вас всех. Н и ч т о ж н о с т ь. Я знаю, ты катастрофически сильная. Одна. И слабая, отдающая, стоящая «за». Не одна. Тебе не придётся. Я не хочу, чтобы тебя это всё трогало. Я сам. А даже если я им отвечу, как есть. Мы не живём с тобой вместе. Но вместе живём. Разве они поймут? Ты мне говорила что я твоя з а р у б к а. Попросил подсказку. — После тебя уже не может быть так, как было раньше. Хочу я этого или нет. На твоей почти пустой карте появилась ещё одна остановка. Я знаю, Маленькая. Тру пальцами бровь. — А какой следующий вопрос? Ловлю в глазах твоё тёплое уважение. Признание. Благодарность. В пальцах рук на своём гладком лице. Ты заботишься обо мне так, как умеешь. Моё благословение. Ты же и проклятье. / Что мы знаем с тобой о наших границах? Наверное, ничего. Ты боялась меня, не знала, чего можно ждать. Но пускала к себе в дом тогда, когда я приезжал. Звонила в мою дверь без предупреждения. Выгоняла оттуда каких-то дам. Будто ты имеешь на это право. Мы щупали друг друга. Нет границ. Ни телесных. Ни душевных. Мы трогаем друг друга там, где другим нельзя. Они и не знают про такие места. Веду костяшкой пальца по твоей напудренной щеке. Спускаюсь на плечо, ближе, к локтю. Нос свой сую туда, куда не положено, скажешь ты. Еле целую в острый подбородок. Пшеничный висок. Шею. Губами шепчешь. — Прекращай. Прикрываешь нас от камер своими волосами. Пальцами по воздуху рисуешь границы. Тычешь на сцену. Там твои дети. Но на мгновения в моих руках становишься лёгкой собой. Ты соскучилась по этому тоже, я знаю. По с е б е такой. Я пропустил, когда стал не только тронутым. Т р о г а т е л ь н ы м. Так обычно отцы плывут от своих дочерей. Внимательный, мягкий, аккуратный, что там ещё. Всё с тобой. Замечаю твоё желание сегодня не говорить. Твою гусиную кожу. В 12-ом холодно. А ты сейчас не на мне. Замечаю, когда только начинаешь злиться, подхватываю, когда гордишься. Замечаю под конец твою треснувшую посередине губу. И даже этой м е л о ч и, я, чёрт возьми, сочувствую. Тебе неприятно и больно. Я делаю тебя лучше? Ты меня точно. / Ты подолгу не задерживаешься на мне. Разве только, когда я отворачиваю от тебя своё лицо. Больше смотришь так, куда-то, в шею. Понимаю. Не хочешь, чтобы всё пошло по большой и волосатой пизде. По крайней мере, н е з д е с ь. Ты у меня сама Большой Учитель. За сценой даёшь каждому своему ребёнку по его личному важному слову. Не пой больше, чем надо. Не грузись, облегчись. Не школьница, актриса. Не копайся, звучи. Ты так часто исходишь из н е. Kill it. Они тебе верят. Искренне говорят с п а с и б о. А я тебя учу не суетиться. Замедлять свой воздушный поток. — Т а н я, остановки это не страшно. Иногда без них невозможно пойти вперёд. Слушаешь. Делишь на в а ж н о е и н е т. И приходишь в шок, когда в ничегонеделании, как тебе кажется, становишься музыкальнее, продуктивнее, правдивее. У меня получается. И твои решения тебе сейчас даются легче. Переживаешь. Но это не тот нервоз. Расставляешь рассаживаешь всех по местам. Лучше чувствуешь души. Угадываешь, чего им нужно. Я помогаю. Объясняю, что почувствовал, к каждому твоему ребёнку на сцене. Но при этом нежен с ними так, как и с тобой. И ты каждый раз подводишь подо мной черту. Итог без объяснений. Ведь я уже всё им сказал. Слышу знакомые слова. Свои. Улыбаюсь. Ты говоришь м н о й. / Не знаю имён. Но она поёт так, будто течёт горная река. И меня несёт силой потока чистой воды. Рядом с настоящим сам становишься таким. Или всплывает на поверхность твоё же говно. Кто что носит. They were never true, never true And the games you'd play. Слетает с твоих губ. Ты поднатаскала свой инглиш. Молодцы. Веня и я. Предлагаешь свои руки. И как только я их касаюсь. Цепляешься всей ладонью за мой большой палец. Кажется, пока, мы оба проигрываем. Или нет? Мне, как всегда, становится всё равно на всех. Кроме себя и тебя. Опускаю руки, зажатые в кулак, на твой живот. Кричу тебя на ухо эту мокрую музыку. Н е т. Я убеждён, что н и к т о это не прочитает. Н е п о й м ё т разницы рука в руке или пальцами меж пальцев. А если такие и будут. Я не боюсь. Даже больше, я их жду. Они стучатся. И снимают уличную обувь прежде, чем войти. В свете фонаря целую тебя в щёку шею. Ты н е б е ж и ш ь. А режиссёр любит, когда актёры устают. Они тогда не играют. / — Ты сегодня был рад видеть Тину? И мне в очередной раз становится грустно смешно. Какие идиотские вопросы люди задают друг другу. Вспоминаю, как ты мне смс-ила вчера. И как мне скучно в этом их мире. Который я уже и бросил понимать. Это тоже оказалось малоинтересным в долгосрочной перспективе. Впрочем, е с л и б ы мы знали ответы на те вопросы, что нам задают. Жизнь — грустная материя. Давно это понял. И с тех пор веселиться стало проще. Я не про вечное страдание. Про грусть, которую понимаешь. Принимаешь. И стараешься впустить больше света в свою жизнь. Я так редко встречаю людей, которые говорят со мной на одном языке. Обмен случается. Но это н е т о. Синдром одиночества в толпе. Они тебя понимают, но не понимают. Одному легче. Но не лучше. Кто бы знал, как я хотел быть другим. Не одним. Когда-то. Пока не принял тот факт, что это невозможно. И миссия у меня единственная. Быть Волшебником. Он не может принадлежать в принципе. Не может принадлежать кому-то одному. Ты с этим трудно справляешься. Да и я не лучше, если на то пошло. Всё внутри замирает, когда в ком-то узнаешь себя. Я смотрю, как ты поправляешь волосы. И понимаю, что я тоже ещё н е в с ё п о н я л… / Захожу в тёмную гримёрку. И ты моя стальная бабочка плачешь. Как всегда, по одной. Устала быть и не быть. Устала от невозможности знать прямо сейчас. Я сажусь рядом. Ненадолго. И тоже молчу. Н е з н а ю. Сможем ли мы выдержать всё то, что нам с тобой дано. Как ты там говорила: прими свой дар. Сможем ли мы разобраться. И когда. Ото лжи я зашился. Первый раз серьёзно солгал лет в 20. Ей было больно. А мне в тысячу крат хуже. Я не знал, что у неё такой побочный эффект. В общем, мне теперь не положено по медицинским показаниям. Ты мне сама как-то говорила, что ложь выматывает, ведёт к следующей. А в конце ничего не остаётся. Тебе я не лгу тем более. Улыбаемся считанный настоящий раз за эту ночь. Сначала в никуда. Потом друг другу. Я едва касаюсь твоей ладони, когда кладу свою руку поверх твоей, прежде чем встать и уйти. Ты знаешь, что я выпью, как только ты уедешь отсюда. Я просто жду. И не хочу, чтобы ты была в этот момент рядом. Надышалась. Навиделась. Мне сейчас нечего тебе сказать, кроме всего того, что ты уже знаешь. Как и тебе мне. Если я обличу свои чувства в слова — солгу. Единственное что я з н а ю. — Люблю тебя. Бросаю на пороге через плечо. Просто. Легко. Потому что это моя правда. И не планирую оборачиваться, но делают это, чтобы ещё раз посмотреть на тебя. Вместо слов отвечаешь улыбкой. Той самой твоей. Когда лицо ничем не запудрено. Становится острым девичьим. Таким же простым, как и мои слова. У тебя всегда было туго с признаниями. А они мне и не нужны. Сказать, ты можешь что угодно, честно. Ты я любим ч у в с т в о в а т ь. Э т о.

Сохрани её там от злодея и зверя всякого, от цыгана чёрного, от слова нечестного. Пока проходит она камино, свой Путь Иакова. Пока боль извечная не исчезнет в ней. Если есть добродетель, Боже, то это — искренность. И умение в каждом отблеске замечать Тебя.