Бабочки

И ты можешь говорить мне про бабочки внутри, Твоя бабочка внутри разъедает и кровит.

Очередная двухнедельная девушка вмазывает ему пощёчину, от которой несколько секунд перед глазами всё перетянуто утыканной звёздами полоской темноты. Он приходит в себя, и уставший взгляд его против воли скользит по взбешённой худощавой блондинке, что-то орущей про мужскую скотскую натуру. В её ушах вдеты золотистые серьги-бабочки, маятником качающиеся туда-сюда. У Мёрфи внутри аж всё сжимается и комкается от отвращения, граничащего с каким-то непонятным страхом. Зачем она нацепила на себя этот ужас из магазинчика, где всякая чепуха стоит не больше доллара? И неужели среди этого барахла не нашлось ничего лучше дурацких бабочек? Эмили, почему, чёрт возьми, не стрекозы или не саранча? бабочки, бабочки, бабочки… Эмили затихает, когда встречается с ним взглядом и не видит на дне зрачков ничего кроме болезненного сожаления. Мёрфи худощавый, бледный, натянувший на себя столько масок, что все они спадают с заострённого лица одна за другой, а он уже и не замечает. На него долго злиться — преступление. Девушка всхлипывает финальным аккордом, подрывается с места и несётся к выходу, расталкивая локтями суетящихся официанток и полупьяную, кольцом окружившую толпу. Она оставляет его в этом аду одного, обезоруженного, стоящего точно под слепящим светом софитов. Мёрфи тянет по губам абсолютно типичную, ничего не значащую улыбку. Мобильник настойчиво вибрирует в кармане чёрных кожаных брюк, и из него задорно что-то вещает заглушающий клубные басы голос Хизер. Он начинает вникать в льющийся словесный поток только тогда, когда в барабанную перепонку врезается имя «Андреа», выбивая пол из-под тракторных подошв, казавшихся такими устойчивыми. — Да, хорошо, через полчаса буду, — Мёрфи орёт в трубку, неосознанно желая быть громче всех в этом сатанячем клубе, но даже подруга едва его слышит и спешит сбросить звонок, чтобы не мучиться. Он сваливает с работы, за что его вряд ли кто-то похвалит. Скорее всего, подобная выходка закончится лишением премии, и левый глаз дёргается от одной только мысли об этом. Но врата ада позади: Мёрфи ждёт такси, лениво разгребая электронную почту, переполненную спамами, тупой рекламой и рассылками вперемешку с вездесущими рабочими документами. Можно было бы поехать на общественном транспорте или на своём байке, только вот почему-то именно сегодня ему хочется потратить все деньги мира с совершенно ребячьей радостью, забурлившей под кожей. В кожаном салоне запахи все такие приевшиеся, что ни вникать в них, ни вдыхать их не хочется. Мёрфи бы с радостью не дышал, если бы не немой укор разбухших, распалившихся до сотни градусов лёгких. Он натягивает очередную маску: из плотной ткани с изображением скалящейся собачьей морды. Водитель его игнорирует, в голос ругаясь с диспетчером, а за окном летит бесконечный город, намозоливший глаза своими огнями и изломами стремящихся куда-то в космос зданий. Хизер кидается в его сдержанные объятия с разбега, она невесомая как клубничный маршмэллоу, что позволяет с лёгкостью приподнять её над землёй, закружив в воздухе. Когда Мёрфи опускает подругу, то взглядом неизбежно встречается с карамельными глазами Андреа, но тут же отводит свои, обесцвеченные, устремляя их в хмурое небо, чтобы мысленно поблагодарить его за маску, скрывающую по-дурацки искривившую губы полуулыбку. — Влюбился в девушку лучшего дру-у-у-га, — нараспев тянет внутренний голос, откровенно издеваясь. Он закатывает глаза и позволяет увлечь себя в дом, в самую гущу гремящей студенческой вечеринки. А в животе кружатся банальные до невозможного бабочки, расцарапывающие всё, к чему прикасаются разноцветными острыми крыльями. Чья-то рука всучивает ему трёхслойный коктейль с изогнутой вырвиглазной трубочкой, Мёрфи пьёт его большими глотками, практически не ощущая вкуса. Ему больше по душе яблочный бурбон или старый добрый коньяк, пьянящий, а не создающий лишь иллюзию опьянения. — Ребята, давайте сыграем в бутылочку, — Хизер уже изрядно поднабралась, она вообще всегда очень легко напивается. — Да, давайте, — Андреа весело подхватывает. Вечно сосредоточенная Андреа, ну надо же… Рядом с беспечной подругой даже её серьёзность растворяется в проспиртованном воздухе. Студенты лениво подтягиваются в просторную гостиную, неуклюже размещаются на мягком белоснежном ковре, смеются в голос и шутят несмешные пошлые шутки, которые подобает шутить пьяненьким студентам. Мёрфи смеётся вместе с ними, чтобы только почувствовать себя частью этого праздника жизни. Чтобы только почувствовать, чёрт возьми. Довольная Хизер нехотя отрывается от губ смуглой брюнетки, смущённо заправляющей выбившуюся прядку за ухо. Кажется, они пару раз пересекались на потоковых лекциях. Он в тайне надеется, что до него никогда не дойдёт, но гладкое стекло опустошённой бутылки «бакарди» под тонкими пальцами нагло лишает его этой призрачной надежды. Мёрфи раскручивает её с отстранённым выражением лица, молясь лишь о том, чтобы не пришлось встречаться губами с грёбанным Джейсоном. Только вот коварное горлышко указывает на Андреа, чья голова покоится на крепком плече Эдриана. Карамельные глаза расширяются в удивлении. Господи, лучше бы на её месте оказался несносный пухлогубый Джейсон, что-то нашёптывающий рядом сидящей подружке. Обезумевшее сердце пропускает не удар, а целую их серию. Будто бы замирает в попытке затеряться среди капканом сдавивших рёбер. Внутри клокочет отчаяние: лучше бы он никогда не соглашался в этом участвовать, лучше бы остался в клубе, с головой зарывшись в кипу бумаг. Эдриан, мягко говоря, не в восторге — он ревнивый до чёртиков. Отпускает Андреа с такой миной, точно вместе с кожей отдирает. Но что-то в его взгляде не так, что-то гораздо хуже пресловутой ревности. На Мёрфи снисходит озарение, разрядами молний и болезненной резью в полупустом желудке. Во взгляде Эдриана плещется братское доверие, уродливо сросшееся с уверенностью. Мёрфи с усилием проглатывает рвущийся наружу крик, костью вставший поперёк глотки. Андреа приближается к нему очаровательной неотвратимостью, утопая голыми ступнями в мягком ворсе. Она опускается на колени и резко притягивает его к себе за плечи, не дав собрать в кучу разбежавшиеся истерящие мысли. Если бы он только знал ранее, какие восхитительно мягкие у неё губы, он влюбился бы в тысячу раз охотнее. Он сдался бы ей, даже если она сочла бы его самым жалким во всей вселенной. Их поцелуй банальный, в самый раз для игры в бутылочку. Андреа едва касается его губ своими, гладит смоляные волосы миниатюрной ладошкой, зарываясь в них пальцами, и оставляет на память мазок сладкого ежевичного блеска. Ему этого и ошеломляюще много, и возмутительно мало: хочется вжать её в себя, провести языком по дрожащей нижней губе и поцеловать по-настоящему. Но Эдриан, как надзиратель, нависает над ними, улавливая каждое движение. Руки Мёрфи сцеплены на коленях, когда Андреа отстраняется от него так же резко, но совсем не с кожей — Андреа словно сама только что стала ею. Под сердцем нарастает жизненно важная необходимость бежать, пока игра, правила которой продиктованы самим дьяволом, только начинает набирать обороты. Он не придумывает ничего лучше, чем сымитировать важный звонок и с видом крайне озадаченным попрощаться с ни о чём не догадывающимися друзьями. Они даже вопросов не задают — занятой, загадочный, облачённый во всё чёрное Мёрфи давно уже стал чем-то вроде константы. Воздух снаружи, опаляющий вечерним холодом, свежий, выбивающий пряди из идеальной укладки. И Мёрфи искренне плевать хотел на мурашки, расползающиеся под толстой тканью рубашки табунами, он подставляет горящее лицо порыву лёгкого ветра, прикрывая видевшие слишком много за один вечер глаза. Пальцы клацают по тусклому экрану, набирая незамысловатый номер первой пришедшей на ум службы такси. Голос диспетчера на другом конце провода такой уставший, будто бы диспетчера только и делают, что ругаются с хамоватыми водителями. — Чёрная Мазда будет через десять минут, всего доброго, — женский голос сменяется затяжными гудками. Он ухмыляется беззлобно — «чёрная Мазда» звучит как какая-то изысканная насмешка. Машина приезжает вовремя, даже на минуту раньше, и останавливается рядом, едва не наехав ему на ноги. — Ну, внимательнее же надо быть, — таксист отчитывает его занудным голосом, как провинившегося ребёнка. — И тебе того же, — рвётся сквозь зубы, но Мёрфи слишком не в настроении быть ядовитым. — Куда едем? — этот простой в своей очевидности вопрос ему словно все пробки в голове вышибает. Куда? — Да не знаю я, отвяжись, пожалуйста, и отвези уже хоть куда-нибудь, — внутренний голос беснуется, но, заткнув его, он диктует адрес ближайшего парка, от которого до работы двадцать минут пешком. Таксист ловит взгляд, примагниченный к салонному ароматизатору в виде огромного пластикового монарха, а затем заговаривает с нотками режущего слух умиления: — Моя дочь, Кэтрин, просто обожает бабочек. Мёрфи не успевает ответить — давится, заходясь в приступе непонятно откуда взявшегося кашля. Ему тошно от бабочек, натуральным образом тошно: он их терпеть не может. Но каждый раз, как назло, о них вспоминает, стоит только Андреа появиться в поле зрения. Стоит ей только прижаться к Эдриану, обламывая им все крылья-лезвия, заставляя попадать вниз, в разъедающий желудочный сок.