Мелодия лиры в объятиях ветра

Ветер почти видимыми потоками бродил в кроне древнего дерева, а изумрудная листва мягко убаюкивала равномерным шелестом. Нежные переливы мелодии лиры вплетались в эту гармонию звуков и разливались по всей долине. Солнце едва встало, отчего задорно взлетающие семена одуванчиков словно сияли в рассветных лучах, кружа вокруг дарующего прохладную тень гиганта. На ветвях вальяжно сидел юноша и с безмятежной улыбкой перебирал мерцающие струны. Он играл долго, с самой ночи, когда надкушенная луна еще слабо серебрила траву, но его это, судя по всему, вовсе не беспокоило. На молодом, почти детском лице не было ни следа усталости. Тонкие пальцы лишь слегка покраснели на кончиках, но, как и прежде, ловко извлекали чудесные звуки из инструмента. Завораживающие зеленые глаза, едва прикрытые темными ресницами, будто излучали свет не хуже подвески на поясе. Бард столь удачно вписался в безупречную картину рассвета в Долине Ветров, что, казалось, был ее частью долгие века, и нет никакой возможности представить это место без безмятежного музыканта, а его — без ласкающих объятий свободных ветров Мондштадта. — Хм, — внезапно прервал он мелодию, оставив последнюю ноту висеть в воздухе и медленно утихать. — Кажется, ты выучил пару трюков за время нашей разлуки, друг мой. Сказав это, он перевел взгляд вниз и едва слышно хихикнул. Тот, к кому он обратился, не шелохнулся, продолжая стоять, упершись спиной в ствол с другой стороны дерева и сложив руки на груди. Снежно-белые волосы с изумрудно-синими концами слегка колыхались, а темный чешуйчатый доспех пускал солнечных зайчиков от каждого пробившегося через листву луча. — В попытках избавиться от яда я перепробовал многое, — глубоким голосом ответил он, но тут же добавил, опасаясь вызвать чувство вины: — Сейчас это даже полезно, ведь мой истинный облик пугает людей.  — Они забудут свои страхи, — мягко утешил юноша, затем вздохнул: — Забывать — в природе людей. Забудешь ли и ты свою боль когда-нибудь? Хотел бы я этого… — Я не хочу забывать. Ни то, что сделали со мной, ни то, как обошлись с тобой, — все так же ровно ответил ему Хранитель. Затем он оторвался от дерева, обогнул его и вперил в своего Архонта обеспокоенный взгляд. — Я могу укрыть тебя и защитить, пока твоя сила не восстановится… Сейчас ты слишком хрупок… — Твоя доброта, как и прежде, безгранична, — беззаботно улыбнулся бард, спрыгивая вниз и притормаживая с помощью воздушного вихря, — но пользоваться ею я не стану. Грядет новая Буря, и трудно сказать, чего больше она сулит: благ или бед… — Мы справимся, как справлялись и раньше, — нахмурился дракон, подавляя желание куполом из собственных крыльев укрыть единственное свое сокровище. — Пока таково твое желание. Наставник, друг, защитник, ориентир, возлюбленный… целый Мир. Барбатос был для него всем! И больше всего он желал сохранить его, но мог ли? Его Архонт был слишком свободным и мягкосердечным. Не существовало ни единого способа из тех, что были известны Двалину, для того, чтобы заставить барда отказаться от риска собственным существованием, спасая очередную кучку смертных, чей век настолько короток, что едва ли имеет значение, мгновением позже или годом раньше он закончится. Ответом ему послужила лишь лучезарная улыбка, в одно мгновенье осветившая все его существо. Архонт с любопытством подобрал одну из искрящихся от солнечных бликов прядь и слегка потянул, чтобы изучить поближе острые черты лица и ясные зелено-голубые глаза, которые дракон поспешил смущенно отвести, совершенно не желая того, чтобы собеседник понял, чей цвет он желал присвоить. — Мне нравится, что твое человеческое воплощение отражает твою личность, — дурачась, играл бард с чужими волосами, иногда перебегая пальцами на кожу, ощупывая брови, нос и все, до чего мог дотянуться. — Ты вернулся, — стойко терпя все тисканья, вздохнул Хранитель долгое время спустя. — Больше не оставляй меня в одиночестве так надолго. Не оставляй меня никогда… — Прости, — улыбка юноши стала виноватой. Двалин не стал отрицать его вины. Пока она заставляет Барбатоса быть рядом, он будет ее подпитывать. Как бы ни хотелось позволить только счастью и беззаботной радости освещать его очаровательное лицо. — Теперь уйдет много времени, прежде чем ты сумеешь восстановить свое Сердце, — сменил тему дракон, садясь прямо на землю у ног своего господина и оперся спиной о выступающие корни. — Эпоха Архонтов уходит, — безмятежно вздохнул бард, подставляя лицо нежному ветру. Затем хихикнул и повернулся лицом к другу. — Даже тот скучный старик согласился с этим и отошел от дел. — Ты в самом деле оставишь судьбу Мондштадта его жителям? — Я свою роль уже сыграл. Каждый родитель должен однажды отпустить дитя в собственный путь, чтобы оно раскрыло весь свой потенциал. Дракон решил промолчать о том, что считает людей обязанными оберегать Архонта, столько давшего им. Но, конечно, скрыть от Барбатоса ничего не мог. Тот лишь озорно прищурился и не особо изящно развалился рядом, откидываясь на колени Двалина. Теперь в их распоряжении была уйма времени, и это стало неожиданностью для обоих. Было непросто решить, что с ним делать и как проводить. Впрочем, думать об этом не было желания ни у кого из них. Они просто наслаждались компанией друг друга. Некоторое время оба молчали, думая каждый о своем, пока бард не заметил напряженную тень на лице дракона. Он не стал ничего спрашивать, лишь поднял руку и пальцем разгладил едва заметную морщинку, возвращая друга к реальности. Тот на несколько секунд замер, после чего, решительно кивнув собственным мыслям, легко ухватил опешившего Архонта и заключил в крепкие объятия. — Люди делают так, когда желают успокоить дух и придать сил, — глухо объяснил он свой поступок, уткнувшись носом в заметно съехавший набок берет. Барбатос несколько раз растерянно моргнул, потом со смешанными чувствами все же устроился удобнее в теплых объятиях, наслаждаясь знакомым и таким родным запахом. Только тогда он понял, сколь сильна же была его тоска на самом деле. Поддавшись порыву, он и сам обхватил руками талию дракона, пытаясь уцепиться за скользкие чешуйки доспеха. Впервые за многие годы его окутало чувство покоя. Все обязанности, обещания и долг архонта будто перестали сковывать его тяжелыми цепями, оставаясь где-то позади. Хотя и на время. Забыть обо всем и стать просто странствующим бардом. Просто Венти. В этот момент подобная идея казалась очень соблазнительной. Именно с этой мыслью он и уснул, свернувшись в руках самого близкого для себя существа. Да, архонтам сон не нужен. Но это единственный способ дать отдыха разуму и сердцу, отказаться от которого так непросто… Двалин лишь стянул с юноши головной убор и укутал его в собственный плащ, по-детски пытаясь укрыть от всего мира. Рукой он мягко гладил беспокойную голову, приглаживая задорно торчащие в стороны волосы. Мало кто знал, что длинные пряди всегда заплетались в косы, потому как бесконтрольно вились, придавая и так юному лицу вовсе детский вид, что сильно смущало барда. Было забавно то, что даже силы архонта было недостаточно, чтобы усмирить их. Дракон же нечасто мог позволить себе прикасаться к Барбатосу, потому он втайне наслаждался ощущением от мягких, словно кошачий мех, волос. Больше всего на свете ему хотелось присоединиться к своему другу, но вместо этого он просто выпустил длинный выдох, вплетая в него немного анемо силы, и заставил ее проникать в тело архонта с каждым его вдохом. Хранитель прекрасно знал, что господин будет рассержен его поступком, но было больно смотреть на то, как сильно ослаб тот, кого он любил больше всего на свете. Даже люди посмели напасть на него и едва не лишить жизни. Да, вероятно, архонта бы не убила потеря сердца, но это вполне могло стереть его личность, а этого простить дракон не мог никак. Об этом необходимо будет позаботиться чуть позже, когда он сможет оставить свое сокровище, не опасаясь за его безопасность.

***

Проснулся архонт оттого, что почувствовал странное покалывание и жар. Сила буквально омывала его изнутри, туманя разум эйфорией. Даже кожа была будто наэлектризована и очень чувствительна, покрываясь мурашками от прикосновений меховой оторочки плаща к щеке и затылку. — Достаточно, Двалин, — Венти закопошился в чужих объятиях и уперся руками в грудь дракона в попытке отстраниться. Хотя его тело и было искусственно созданным, оно было полностью функциональным… вместе со всеми естественными реакциями. Было бы несколько неловко, обнаружь его в столь конфузном состоянии. — Ты сможешь меня наказать позже, — дракон даже не подумал о том, чтобы выпустить барда из рук. Он лишь увеличил объем передаваемой энергии. — Когда твоей силы будет достаточно для этого. — В этом нет нужды, — извернулся архонт, чтобы оказаться лицом к лицу. Он усердно пытался вернуть неудобное человеческое тело в норму глубоким дыханием, но щеки все равно лихорадочно покраснели. — Нам некуда спешить, поэтому ты не должен ослаблять себя! Ты все еще не до конца оправился… — Для меня нет ничего важнее тебя, — вздрогнул Двалин, почувствовав, как часть энергии стала возвращаться, приобретая необычный «вкус». Он слегка прикрыл глаза и продолжил, слегка подрагивая от необычных ощущений: — Даже если ты захочешь мою жизнь — я отдам ее. Барбатос удивленно распахнул глаза, вглядываясь в чужие черты. Как давно они дружат? Как давно их дружба окрепла настолько, что они не представляли себя друг без друга? Он понимал порыв Двалина, но и сам чувствовал похожее. Они оба были уже не в том возрасте, чтобы спорить, потому как в глубине души понимали мотивы другого и не смели возражать, ибо сами поступили бы так же. Соответственно, и оспорить какой-то поступок было непросто. Но озорная натура архонта все же взяла свое, и Венти расширил поток силы, направляемой в драконье тело. Бард уже давно был в данном обличии и худо-бедно привык к нему… чего не скажешь о драконе, не понимающем даже того, для чего людям одежда, отчего и подавлять собственные реакции был не способен. А для пущего эффекта юноша разделил с ним все испытываемые им в процессе эмоции и чувства. На мгновенье поток маны дрогнул, а после осторожно стал менять направление и интенсивность, вызывая этим еще более яркие ощущения. Он точно позволит ему испытать на собственной шкуре, каково это, когда каждая клеточка горит от переполняющей ее силы. Как мурашки бегут так быстро, что кажется, будто это чьи-то пальцы гладят спину или перья его крыльев касаются обнаженной и очень чувствительной кожи. Мучительней всего было именно осознание того, что дракон совершенно точно чувствует все! Но идти на попятную уже поздно, чтобы прервать эту связь, нужно взять под контроль разбегающиеся мысли и заставить Двалина сделать то же самое. Бард открыл глаза и взглянул в лицо своего Хранителя, зачарованно застывая на месте. Глаза дракона тоже были полузакрыты, из-под полуопущенных век ярко сияло кольцо голубого света, что окружало расширенный почти до круглого состояния зрачок. На висках показались мелкие чешуйки, а кончики ушей заметно покраснели. Очевидно, ему тоже приходилось непросто, но Двалин бы ни за что не согласился отступить сейчас, ведь эти ощущения были для него самым лучшим. Казалось, еще немного и он сможет коснуться самой сущности своего возлюбленного. В душу Барбатоса хотелось влезть целиком и свернуться вокруг этого неугасимого источника тепла. Но все, что он смог себе позволить — это сильнее прижать к себе этот хрупкий сосуд с ценнейшим содержимым и наслаждаться той эйфорией, границы которой уже размылись, и невозможно было понять, кому именно принадлежат эти горячие вздохи, дрожь и ослепляющее блаженство. Хотелось большего, но дракон не знал, как это большее получить, отчего неосознанно начал тереться носом о сгиб шеи барда, пытаясь усилить его запах. Выдержать раскаленное дыхание, проникающее под ворот рубашки, Венти уже не смог. Одной рукой он потянулся к своему поясу, а другой оперся на плечо Двалина и, перекинув одну ногу через его колени, уселся на него и прижался всем телом. Вздохнув еще пару раз, чтобы не начать глупо тереться о ничего не соображающего мужчину, он бросил на него горящий взгляд и припал к губам в голодном поцелуе. Тревоги последних лет вылились в безумие, и дракон, похоже, даже не сразу обратил внимание на то, как архонт вылизывает его губы. Лишь капля крови с оцарапанного о клыки языка заставила его сосредоточиться на происходящем и потянуться к барду, когда тот немного отстранился. — Так тоже делают люди, — прошептал юноша. — Когда не хотят сдерживать собственную любовь… — Я тоже не хочу, — заторможено ответил Хранитель и уже сам втянул архонта в поцелуй. Ему хотелось касаться возлюбленного везде, и он никак не мог насытиться собственным счастьем. Змеиный язык скользнул вглубь чужого рта и огладил влажное небо, переплетаясь с гибким языком барда. Громкий вздох был словно музыкой для ушей, ведь чистый и звонкий голос Венти всегда откликался в самых дальних уголках души. Вот только в этот раз он совершенно не успокаивал или дарил умиротворение, а будто щекотал каждое нервное окончание, вызывая дрожь нетерпения. Архонт постоянно ерзал, вызывая не самые приятные ощущения от упирающейся в низ живота руки. Поэтому вскоре дракон потерял контроль и под деревом раздался звук рвущейся ткани. Парочка не обратила на это внимание, целиком погруженная друг в друга. Лишь только Двалин попытался смахнуть с выступивших под влиянием чувств когтей остатки ткани, чем и добил несчастную рубашку. Архонт тоже не церемонился с собственной одеждой и быстрыми движениями стянул «пояс из китового уса», но замешкался на штанах, не желая отстраняться от притягательного тела и разрывать разжигающий пламя поцелуй. Вместо этого он сам спустил ладони дракона ниже, заставив обхватить ягодицы, и вернулся к ощупыванию прекрасных мышц. Вся одежда дракона была не более, чем иллюзией и исчезла сразу, как он потерял над ней контроль, поэтому у него проблем с лишней тканью точно не было. Впрочем, бард и сам вскоре остался в одних шоссах и обрывках рубашки, висевших на нем только из-за застегнутых манжет. — Дальше я сам, — озорно улыбнулся Венти и коротко лизнул уголок губ мужчины, попутно проведя руками по его груди, чтобы обхватить заметно напряженное драконье естество. Двалин дернулся, не понимая собственных реакций на кого-то, с кем он не сможет зачать потомства, но останавливать нежные руки не стал. А вот архонт немного беспокоился. Да, его тело значительно прочнее и гибче человеческих, но сможет ли он принять в себя что-то, что даже обхватывается с трудом, без значительной подготовки? Но, с другой стороны, терпения было не так уж много, и в нем боролись желание быстрей почувствовать на себе все необъятное желание Хранителя и страх перед вероятной болью. В итоге он решил, что уже достаточно ждал, и, немного отстранившись, завел руки за спину, нащупывая заднее отверстие. Мышцы поддались достаточно легко, что неудивительно, учитывая то, что органы этого тела никогда не использовались по назначению. Двалин же застыл, глядя на то, как на его коленях сидит возлюбленный, раскинув ноги, и вставляет в себя пальцы. Дракон зачарованно провел ладонью по узкой груди барда, заострив внимание на ярких на фоне белоснежной кожи сосках. Он потер их несколько раз, а потом и вовсе лизнул своим раздвоенным и несколько шершавым языком, вырывая из искусанных губ архонта тихий продолжительный стон. После чего он опустил взгляд на непривычно небольшой член и, забывшись, коснулся его. Даже в возбужденном состоянии дракону он казался невозможно мягким и нежным. Но почему-то этот вид дико его волновал. Из любопытства Двалин обхватил чужой орган рукой и, немного сжав, опустил кулак вниз, дабы убедиться в тонкости кожи. — М-м! — простонал бард, и удовольствие исказило его прекрасные черты. Хранитель понял, что его действия приятны, и стал с большим усердием ласкать тело Венти, отчего у последнего едва глаза не закатились. — По-годи, — задыхаясь, взмолился он. Парень подполз еще ближе и, приподнявшись на коленях, направил член в себя, медленно опускаясь ниже и принимая его все глубже и ощутимей. Чувство ни с чем не сравнимой наполненности ослепило, и под конец мышцы ног подвели и на последних сантиметрах парень просто рухнул вниз. Он вздрогнул и выгнулся, рефлекторно желая вскочить, но его остановили намертво вцепившиеся в бедра пальцы, тоже покрывшиеся чешуйками. Двалин выглядел опьяневшим, когда пустым взглядом смотрел на живот Барбатоса, в том месте, где примерно его и обхватывают внутренние стенки. Еще мгновенье, и он плавным движением извернулся в пространстве и подмял барда под себя, не отрывая от зажмурившегося в удовольствии лица завороженного взгляда. Он знал, что не сумеет получить потомство, но инстинкты взяли свое. Сначала пробно, потом уверенней и мощнее он начал вбиваться в хрупкое тело, не отрывая глаз от лица любовника и не упуская ни единой реакции. Двалин буквально впитывал в себя каждый стон, каждый немой крик, каждую попытку погладить его по щеке или поцеловать от содрогающегося под непрерывными толчками юноши. Сам Барбатос потерялся в блаженстве. Он, как и прежде, чувствовал все то же, что и его хранитель, и даже больше. Их чувства смешались и усилились от той связи, что установилась между ними. Удовольствие накатывало волна за волной, угрожая вовсе утопить его в этой бесконечной пучине. Чувств, эмоций и ощущений было слишком много. Он боялся, что через мгновенье все кончится и он распадется на мельчайшие частички анемо-энергии. Но еще больше его пугало то, что он не переступит эту границу и навсегда зависнет в этом неудовлетворенном напряжении. — Ах! — воскликнул бард, достигая пика и выгибаясь в объятиях дракона. Его сознание на миг опустело, пока еще через несколько движений Двалин не излился внутрь, опаляя внутренности раскаленным семенем, заставляя архонта вновь содрогнуться от очередного освобождения. Не покидая его тело, мужчина вновь захватил его в объятия и накрыл плащом. — Мы восстановим твое сердце, — прошептал он в ушко разомлевшего барда. — И ты подаришь мне детенышей. — Хех?! — нервно вырвалось у Венти, когда до него дошло, чем обернется для него сегодняшний день.