Крестовый поход детей

Жан Кирштайн был совсем ребенком, когда его отправили на войну. То есть, конечно, ему исполнилось девятнадцать, но что это такое? Разве он успел ещё попробовать жизнь на вкус? Это было так страшно и несправедливо, что первое время он рыдал от ужаса, едва оставшись наедине с собой. Конечно, он был здесь такой не один. На фото, сделанном перед отправкой на поле боя, самом первом фото, единственном, где были они все, их отряд был похож на школьников. Только форма почему-то была военной. Какая-то ошибка, чья-то нелепая шутка — дети в военной форме. Жан Кирштайн разглядывал иногда это фото и считал тех, кто теперь остался лишь на бумаге, а число становилось все больше. Он думал, что однажды и он станет единицей этого растущего числа. Он и, может быть, Марко… Марко Ботт был ребенком ещё большим, чем Жан, хоть и был младше лишь на несколько месяцев. Его лицо было лишено всякого намека на растительность, зато взамен ей покрыто веснушками — яркими поцелуями солнца, теперь закрытого дымом. Но Марко и сам был, словно солнце. Ему бы стать учителем, которого любили бы все дети, или добрым и умным доктором, но война распорядилась иначе и сделала его солдатом. Таких, как он, здесь больше не было. Встреться они иначе, думал Жан, ни за что не сблизились бы. Но здесь для растерявшего всю свою силу и уверенность Жана, именно Марко стал лучом света, не дающим сгинуть во тьме. Жан Кирштайн каждый раз, едва уснув, видел кошмары про огромных уродливых монстров, норовивших засунуть его в свою пасть. Беспощадные, не имеющие чувства голода, они бессмысленно пожирали всех, кто попадался им под руку. Наверное, они были отличной метафорой войны, но Жану было не до анализа своих жутких снов. Он просыпался в холодном поту, дрожал от ужаса и старательно пытался не разрыдаться. Марко Ботт в такие моменты всегда оказывался рядом и вырывал его из того страшного мира в другой страшный мир. Но в кошмарах все можно было закончить, проснувшись, а как закончить настоящую войну он не знал, он был всего лишь ребенком, оказавшимся жертвой каких-то глупых и непонятных игр взрослых. А однажды Жану приснилось, как огромный титан схватил Марко, он хотел съесть его, Марко кричал, а Жан не мог пошевелиться и вынужден был смотреть, как он исчезает в бездонной глотке чудовища. Так несправедливо гасло его солнце, а он просто стоял и задыхался от бессилия. Тогда же Марко не разбудил его, и Жан проснулся сам, чувствуя, как слезы бегут непрерывным потоком из его глаз. Было так больно внутри, что Жан даже не сразу понял, что и тело болит настолько, что нельзя даже пошевелиться. Вокруг темно, тепло, мягко и тихо, и это ещё больше напугало его: он не знал где он сам и, что страшнее, понятия не имел, где Марко. А потом он вспомнил взрыв. Сильный взрыв, после которого он не помнил больше ничего, и Жан закричал. На крик в палату вбежала медсестра. Так Жан Кирштайн узнал, что война закончилась. Взрослым дядям удалось договориться, будто ценой жизней тысяч детей они сумели наконец-то обрести дар речи. Но все это было не важно, потому что после того взрыва Жан не помнил и того, видел ли он Марко. А что, если тот взрыв сожрал его, прямо как титан из сна? Что если… его больше нет? Но медсестра не дала ему говорить. Она сказала, что он должен отдыхать, потому что он был тяжело ранен и теперь нуждается в покое и крепком сне. Она не знала, что Жан нуждается только в Марко. Он провалился в неглубокий болезненный сон, в котором летал между титанами и заглядывал им в глотки, пытаясь отыскать того, кого они у него отняли, звал его отчаянно. Но Марко там не было. Когда он вырвался из этого ада, Марко Ботт сидел на краю его постели, его внимательные глаза разглядывали лицо Жана. На его щеке была длинная ссадина, а рука перевязана и подвешена за его шею, но самым главным было то, что он жив. Что его не смог сожрать ни титан, ни тот взрыв, так что теперь-то уже ничего не страшно. И Жан впервые с тех пор, как его забрали на войну, смог улыбнуться.