***
Темно…
Холодно…
Пусто…
Неужели это… конец?..
Она очнулась, но не сразу смогла понять, что уже открыла глаза. Сразу возникла мыслишка, что она и вовсе ослепла, ибо кругом была сплошная непроглядная тьма. Но спустя несколько секунд вокруг будто бы стали возникать одна за другой крохотные точечки-звёзды, словно кто-то разбавил пустоту мелкой алмазной крошкой. Объединяющиеся в полурассеянные скопления звёзды, начинали наполнять это странное место собой, освещать его. Правда, непонятно, то-ли они слишком малы, то-ли далеки. Кто знает, может быть, даже эти звёзды являлись лишь плодом воображения белокурой девушки, который раз задающей самой себе появившейся после нескольких предыдущих, вопрос:
«Есть ли отсюда выход?»
Она, немного пошатываясь, поднялась на ноги и вновь осмотрелась вокруг. Всю местность, кроме как «тьма», можно описать и как «аблолютная пустота» или же, наоборот, «бесконечность». Неизвестно, как она стояла на ногах, ибо и внизу было такое же «ничего». В голову всё лезли разные мысли, но она подозревала, что это и есть конец её короткой жизни. Хотя она, вопреки своей сравнительно детской наивности, никак не хотела верить в это. Девушка в белоснежном одеянии, словно меря шагами тишину, шла в неизвестном направлении. Без всякой цели, без смысла, просто шла вперёд и всё также оглядывалась по сторонам, с некой надеждой понять хоть что-то, разобраться. Или же… нет. Но также внезапно, как приходящие навязывающие идеи, остановилась. —Не может этого быть… — совсем тихо промолвила она, готовясь закричать, что есть мочи, — Ну не может быть! Я не могу понять, почему это всё именно со мной?! Наконец, после пережитого мною кошмара, у меня начала складываться идеальная жизнь, моя вера была крепка, как никогда… но… ПОЧЕМУ?! — Пронзила она своим возгласом тишину, задрав голову кверху, — Я НЕ ХОТЕЛА ЭТОГО ВСЕГО! Всю жизнь меня преследовали неудачи и разочарования, отчаяние и боль… может, я совершила какой-то грех… или меня прокляли. Почему я, несмотря на то, что пыталась… изо всех сил… в итоге... оказалась… здесь? Почему… — Девушка медленно опустилась на колени, начиная рыдать от безвыходности и осознания всей сути происходящего. Как то, что кроме эха здесь её никто не сможет услышать и уж тем более как-то помочь, так и то, что она, несмотря на некоторые отличия от преимущественно серой массы, состоящей из разных людей, представляет из себя тоже самое, представ перед лицом самой смерти. От понимания, что теперь уж точно не получится исправить что-то, как бы сильно она того не желала; от мучевших её вопросов, сливающихся в единый…— Почему…
Но, совершенно ясно, что она не та, кто мог бы ответить на этот и многие другие интересующие вопросы. И ещё, что иронично, её сугубо философское отношение к смерти не означало отсутвие страха перед ней, как она думала раньше. Это стало её очередным замечанием, сделанным, пока она сидела на коленях, низко склонившись над "землёй". Стоит ли мечтать о чём-то высшем, когда истинные сокровища лежат буквально у нас под ногами? Белокурая, теперь словно беззащитно представ перед своей неминуемой погибелью, внезапно почти перестав рыдать, но всё ещё издавая глухие сдавленные всхлипы, обратила внимание на что-то белое прямо перед ней. Белая точка, прямо на глазах перерастающая в небольшой объект, из которого буквально за секунды выделились пять таких же белоснежных и сияющих, словно звезда на ночном небе, лепестков. —Цветок?.. — Белокурая была слегка шокирована таким необычным его появлением буквально из неоткуда. На всякий случай, она отползла от него на некоторое расстояние. — Видимо, я ещё много чего не знаю об странном, не таком уж и пустом, месте… эх, как и о том, как мне смириться с тем, во что сама же втянулась по уши… — Колетт, не отрывая взгляда, смотрела на уже до конца раскрывшийся цветок. — Интересно, может ли это «чудо» быть опасным? — Теперь в её голове возникла одна сомнительная мыслишка, временно отогнавшая прочь её переживания и тоску. — Агх, да ладно! Мне уже нечего терять! Серьёзно, куда уже хуже? Странно, но тот факт, что хуже теперь и правда быть не может, она приобрела некую уверенность в своих дальнейших действиях. Она вновь приблизилась к цветку, всё ещё будто бы с некоторой наглостью лаская его взглядом, всё никак не решаясь совершить содеянное. —Боже, зачем… прям сдался он мне… но так манит. Так хочу узнать, какой он на ощупь. Жаль, что это никак не поможет мне найти выход… — Аккуратно, чтобы вдруг нечаянно не повредить ни один из прекрасных нежнейших лепестков, она протянула обе руки к нему и обхватила снизу, готовясь сорвать. Вышло у неё это даже проще, чем она могла бы представить, и вот, «белоснежное чудо» у неё на ладонях. Казалось бы, цветок, как цветок, даже не имел никакого аромата, но что-то в нём было особенное, чего нет ни в одном из земных цветов. Что-то, что как раз и привлекло девушку, заставило сорвать и держать в руках. —Что же в тебе такого… — Спросила Колетт, то-ли у себя, то-ли у растения, как вдруг перед ней, рядом с местом, где родился первый, вырос и второй, такой же белый, цветок. А затем ещё несколько, лишь слегка отличных друг от друга по форме, размеру или оттенку белоснежного. Девушка, всё с тем же цветком в руках, держа его, словно своё единственное сокровище, встала с «земли» и попятилась назад, остеригаясь увеличивающегося с всё возрастающей скоростью, молочного ковра. Появлялись десятки, сотни причудливых растений, и этот изначально небольшой луг, словно дорога, стал тянуться вдаль. Тропа ушла к самому горизонту, а заворожённая Колетт стояла на месте и лишь смотрела на то, как дорожка, словно первым снегом ночью в лунном свете, тянется всё дальше и дальше, занимает всё новые территории… «Неужели… знак?» — сообразила беловолосая, может, сама, а, может, под воздействием некоторых чар этих мест, чистого, внушающего спокойствие, вида цветков. Сама не до конца осознавая свою истинную мотивацию, она стала ступать на светлый покров, сначала аккуратно, с опаской, а вскоре и начиная набирать более быстрый темп. Она бежала: неслась, словно степной ветер, и будто точно зная, что в конце дороги её что-то ждёт. На бегу вспоминала о своей прошедшей жизни, о своих прошлых мечтах, достижениях и планах, о былых радостях и разочарованиях, а её сердце стало иссекать ту самую, надолго затерявшуюся где-то в толще душевной пустоты, искру. Искру надежды и искренней веры. Веры в то, что это ещё не конец! Может, и пространства здесь совсем иные, не такие просторные, как в обычном мире, но совсем скоро тропа резко оборвалась. И есть ли ей продолжение?.. Колетт нисколько не устала, спешно оглядывалась по сторонам, поглядывала и на завершившуюся цветущую тропу, всё надеясь, что увидит ещё хоть что-то, или же той дороге последует продолжение… но…Это всё.
***
Девчонка, вопреки всему, никогда не сдавалась…
Девчонка не верила в то, что несчастья могут быть вечны…
Не верила и в то, что жизнь её может закончиться так рано, да ещё и на столь нерадостной ноте…
…Но судьба оказалась жестокой. Она нещадно отбирала у Колетт всё самое дорогое: семью, уверенность в себе, любовь к миру, в котором жила, дорогих людей, надежду. Затем, словно ненадолго сжалившись над ней, дала новый дом, друзей и любовь, но после вновь нанесла сильнейший удар. Но его она уже перенести не сумела. Такой сложной судьбы и врагу нельзя пожелать, конечно же. Но она и после своей смерти жаждала узнать, за что же с ней так? Новая искра надежды должна была угаснуть.—Мама и папа…
***
Словно мимо, прошло два часа. Казалось, что время и вовсе остановилось, не желая идти дальше. Точно издевается, как и всё в этом мире, по какой-то причине, снова ставшем горьким. Океан дёгтя вновь разлился и увеличился в разы, не оставляя мёду никакого шанса поделиться своей сладостью. Дождь перестал постукивать по крышам, одни лишь остаточные после ливня малые капли холодной воды скатывались откуда-то сверху, некоторые из них падали прямо за шиворот. Но одежда, волосы и тело и без того были промокшими и грязными насквозь. Из-за ветряных порывов, так и веющих прохладой, но не несущих свежести в и без того спёртый воздух вечноживого города, всё тело сковывал холод, пробирала сильная, даже заметная со стороны, дрожь. Зубы немного постукивали, что в некоторой степени раздражало. Пусть улицы этого города уже совсем опустели, лишь редкие автомобили проезжали мимо, бросая множественные блики на лужи или обрызгивая той же водой с ног до головы, он, находящийся в наиболее тяжком моральном состоянии, не был так рад снезашедшему на его персону, чувству одиночества. На него никто не бросал томного или осуждающего взгляда, буквально с высока, словно на последнего отброса этого мира, но даже если бы эта улица кишила толпами людей всех мастей и обличий, всем было бы одинаково наплевать на еле волочащего ноги, парня. Настолько он не привлекал чьё-либо внимание. Как мимолётное воспоминание, мутный образ, силуэт в съеденном тьмой вечернем переулке. Но своя «социофобия», от внезапных приступов которой ему порой приходилось несладко — последнее, о чём он мог бы думать сейчас. Голова болела и шла кругом от большого количества мыслей и доводов, душа ныла и разрывалась на части, как и сердце, но, исходя из его планов на самое ближайшее будущее, скоро все эти муки должны были закончится раз и навсегда. По-крайней мере, в этом мире.***
Они всё не могли поверить в то, что не во сне, а наяву, лицезрят и даже чувствуют тепло друг друга. Что-то из разряда невозможного. —Боже мой… п-просто немыслимо… — еле слышно трепетала женщина, которой при жизни, пока она трагически не завершилась, было всего двадцать девять лет. Как и сейчас, спустя долгие годы. — как… не могу поверить… точнее, могу. И в-верю… н-но… Колетт, ты ли это? Доча? Скажи! Ты ли это! —Ма-ма… — тихонько всхлипывая, молвила белокурая, прижимаясь к своим обоим родителям, — именно такой я тебя запомнила. Вас… Кто бы мог подумать, что нам суждено свидеться вновь… —Всё возможно… но никто из нас такого тоже не мог предположить. Действительно… ты — наша маленькая Колетт. Сейчас ты… ещё прекраснее, чем тогда… выросла. — Произнёс и глава семьи, который пусть и не горел желанием сильно изголяться в плане проявления чувств, но никак не мог скрыть их. Чисто из своих убеждений. —Спасибо. Ах, эта встреча… это… всё, о чём я только когда-либо могла мечтать! Видя вас перед собой вновь, крепко обнимая… я-я так счастлива. Наконец-то… единственное… — Колетт, сидя на коленях, медленно отстранилась от обнимающих её, самых близких и любящих, людей. — если я здесь, вместе с вами, то я… правда мертва?.. Или, быть может, всё это просто происходит в моей голове? В-вы… вы не знаете? —Хм, вообще, нельзя сказать точно. — начал отец девушки, встав на ноги, — Это — Сумрачное измерение. Сюда попадают те, кто находится, скажем так, «в сложной ситуации». Если же точнее, то на данный момент ты находишься между жизнью и смертью. Не исключено, что это всё происходит и в твоей голове, не знаю, но поверь, сейчас ты находишься там, где решающим шагом станет твоё собственное решение. Это единственное, от чего тут вообще может что-либо зависеть. И то, что ты здесь… это очень… странно… —Колетточка?.. — В глазах женщины стало читаться сильное беспокойство и шок, — Нет слов. Как же так? Что же такое случилось, что ты оказалась здесь?.. Прошло немало лет, но ты ещё так молода… мы точно знаем, что после нашей смерти тебе пришлось очень плохо, но ты, слава богу, жила. Что же стряслось? Девушка сильно изменилась в лице. Казалось, едва сдерживается от слёз, не желает рассказывать. Но нет, она хотела поведать свою весьма драмматичную историю, вопреки тому, что ненавидит жаловаться. А рассказ должен был быть откровенным и довольно сильно походить на жалобу. Нельзя гарантировать сильную скрытность чувств, ибо груз, возлёгший на сердце, слишком тяжёл. —Да. Честно, мне всю жизнь было плохо. —С таких слов началось её повествование. —После вашей кончины. Проблемы в так называемой «семье», со сверстниками, да много где. Но… я не думала сдаваться. Никогда. А имея цель, важно предпринимать попытки приблизиться к ней. Я верила. Думала, что скоро всё наладится, но… только в жизни произошли метаморфозы. Я уехала из нисколько не родного для себя города, сняла квартиру, прекрасно понимая, что при себе имею лишь жалкие гроши. И вдруг, мне повезло! У меня почти сразу появилось многое: работа, друзья, а потом и… эх… даже любовь… если её можно назвать таковой. Но, кто бы мог подумать, снова всё пошло под откос! Пришлось в очередной раз ощутить терпкий вкус предательства, тоски, горя и всего прочего в этом духе! Я хотела жить всегда, но стоило потерять веру и свою единственную опору… меня больше нет! Где я сейчас? Вроде бы… в больнице… да-да, именно там. Точно. Об этом говорит ещё и больничная одежда, которая сейчас на мне. Не важно. Столько пройдено, столько потеряно и найдено, и я не знаю. Если я смогу вернуться к жизни, то будет ли она такой, как в начале этого лета — начала моей настоящей жизни? Или я вернусь к стабильному беспросветному несчастью, длиной в вечность? Если так, то зачем мне это нужно? Я не хочу так! У меня было столько планов и стремлений, представьте себе! И сейчас, вспоминая и прекрасно осознавая то, что всё это время я, скорее всего, сама себе пускала пыль в глаза, наивно надеясь на минимальнейшую поблажку от судьбы, делая безосновательные прогнозы на так называемую «счастливую жизнь», и, при этом, зная, что ничто мне не светит, я хочу задать ряд резонных вопросов: неужели я недостойна чего-то хоть немного лучшего? Неужели я всю жизнь играла роль некоего «пушечного мяса», непригодного для нормальной, полноценной жизни? Почему, даже не успев увидеть в глаза никаких радостей, я вновь получила сплошной негатив? Я просто хочу жить, а не выживать, ну неужели я так много прошу?! — Ей хотелось закончить своё изложение всего накопившегося, мало ли воссоздаст о себе не самое лучшее впечатление, но накопилось слишком уж много вопросов к судьбе. Или же, кто знает, может, и к себе самой. Беловолосая снова приблизилась к родителям, и судя по её выражению лица, она вновь была готова зарыдать. Жаль, что на сей раз, далеко не от счастья. —Колетт, успокойся… — в некоторой степени растерянно молвила любящая мать, нежно держа руку девушки, — и не смей так говорить про себя. Пойми же, совсем не всё ещё потеряно. —Хех… не всё потеряно! Я мертва. Почти что. Ещё немного, и я, наверное… эх… совсем концы отдам. Как же всё бессмысленно. К-как же всё ранит… жизнь-то совсем не так прекрасна, как всюду твердят. Зачем так… нагло врать… —Не говори так. Ты вовсе не мертва, нет! Мы уверены, что ты живее всех живых! Ты запросто могла бы исправить положение, вернуться и не только свою, но и многие другие жизни сделать лучше! Наполнить! Но, только… проблема-… —В том, что я больше не верю в это. У меня нет сил верить. Если так много радостей оказались навязанными, то где гарантии, что я не придумала весь свой феноменальный успех сама для себя? Поймите же… я… я так устала! Я устала быть… быть лженезависимой! Лжесчастливой! И только из-за этого могу… могу всё завершить. Се-сейчас же! Ничего не начав! Не закончив!. —Несчастная прижалась к матери, крепко обнимая её. Определённо, это то, чего девушке так сильно и долго не хватало. Она чуть ли не захлёбывалась в собственных слезах в который раз, хотя, о боже, так не любила плакать! Но теперь она считала, что если уж слёзы — это слабость, то её вполне можно простить себе. Ей так хотелось простого счастья, почему то, доступного для всех, но никак не для неё, но зато хорошо видимого и осязаемого. Но одно дело ощущать счастье вокруг, а другое — в самом себе. —Вот с-скажите мне… — заикаясь и похрипывая, стала молвить беловласая, — будь теперь у вас выбор… что бы вы п-предпочли?.. —Без всяких сомнений, я бы выбрал возвращение к старой жизни, родная. Всё бы за это отдал… — Уверенно выдал отец, поглаживая по спине Колетт, желая успокоить. —Солидарна… — согласилась и мать, прижимая любимую дочурку к себе, — у нас оставалось слишком много дел в прежнем мире, но нам, увы, никто не дал возможность выбора. Тогда, уж поверь, мы оба выбрали бы тоже самое. Ради нас. Ради тебя. Да и сейчас тоже. —Да ладно мы! Ты — наш главный смысл! У нас уже пусть и короткая, но была прожита жизнь. А тебя не на кого оставить. Но вот, так уж вышло, оставили! Против воли и неизвестно на кого! Моя сестра, по совместительству твоя тётя, всегда была такой стервой! Она всем сердцем, или что там у неё вместо него, ненавидела всё, что со мной связано. Меня самого, жену, так ещё и тебе испортила жизнь! Она могла тебя не брать в семью и ничего не портить, но что я требую от этой ш-… —Ну хватит уже! Думаешь, ей от этого легче станет? — строго отрезала женщина. — Кхм… ну, как-то так… даже добавить нечего. Давай, Колетт, успокаивайся. Хорошо иногда выплеснуть всё таким образом, но я не могу видеть, как ты мучаешься… —С-слушай, мам, — снова начала девушка, теперь уже куда более спокойным, но всё ещё дрожащим, голосом. — я всю жизнь х-хорошо помнила ту… ну… последнюю ночь. После моего пятого дня рождения… — Белокурая будто бы с трудом произносила каждое слово, словно выдавливая из себя, — скажи, ты… ты тогда знала, или, может, предполагала то, что… вас той же самой ночью… может… не стать? Я всю жизнь задавались этим вопросом. Или… вы предполагали? Оба родителя задумались. Посмотрели друг на друга неким взглядом, которому нельзя приписать одно конкретное чувство или интонацию. Возможно, думали, как ответить? Или вспоминали подробности той ночи? Какой бы не была истина, минута многозначимой тишины, всё-таки, была прервана. Конкретно матерью. —Понимаешь, доча, — в более нежном тоне, начала женщина, проводя рукой по белоснежным волосам Колетт, и параллельно с этим, будто бы, думая, как ей правильнее выразиться, — порой бывает так, что люди… как бы сказать… перед неким событием, положительного или отрицательного характера, начинают… ну… ощущать себя не так, как обычно… или вообще, замечают что-то, какие-то мелкие детали, почему-то, сильно влияющие на их повседневную обыденность, жизнь. Чувствуют себя, как не в своей тарелке. Я лично испытывала что-то такое ещё за неделю-две до того-… агх, даже вспоминать не хочу… ужасно. И ещё за день до твоего пятилетия эти ощущения усугубились. И… только пойми меня правильно! Я не могла по-другому! Я чувствовала, что обязана дать тебе некоторые наставления в ту ночь. К тому же, появилась возможность, ты как раз испугалась грозы! Позвала меня! А я ведь должна была! Но знаешь, я даже не рассчитывала на то, что ты запомнишь этот инцидент. Причём так надолго… Колетт задумалась, в голове начала анализировать и делать для себя выводы из услышанного. —А-а… так… я поняла. Ну а ты, пап? Ты тоже? —Не помню точно, но вроде нет. Но Селли рассказала мне обо всём, что чувствовала сама. Эх, стоило вдуматься! Знал бы я, не поехали бы в тот день никуда! —Дорогой, не вини себя. От судьбы не убежишь; она настигнет тебя на том пути, по которому ты сбегаешь от неё же. Здесь уж либо виноваты все, либо не виноват никто. —Что ж, теперь я поняла. — Беловолосая, узнав ответ на свой вопрос, не дающий ей покоя едва ли не всю жизнь, готовилась задать следующий, непорядок новее, — Мам, если ты чувствовала что-то неладное, да ещё и так долго, то почему ты никак не смогла… попробовать предотвратить эту… трагедию? — Колетт не могла заставить себя произнести слово «смерть». —Возможно, я чувствовала, но не могла знать, откуда ждать удар. А от всего предостеречься невозможно. Я просто была в полном неведении. Тёмный лес. Также не будем забывать, что я не могла полностью доверять своему, так называемому, «чутью». Долго даже не понимала, что конкретно я ощущаю. — ответила Селеста. Колетт сначала думала о том, стоит ли более подробно спрашивать родителей о той трагедии, обернувшейся для обоих гибелью, но предположила, что это может пробудить страшные воспоминания о том ужасном вечере. А мотивация вырвать те роковые страницы из истории своей, увы, давно минувшей жизни, и без лишних напоминаний была сильна. И, возможно, действительно смерть вскоре добилась бы своего и забрала их, но иным способом, не дав возможности пожить, деля каждый день с теми, кто дорог. Но так жаль, что пусть и небольшой шанс продлить жизнь, по неудачному стечению обстоятельств, был упущен.***
Очередной день подходит к своему завершению. Счастье, что не нужно молиться во имя начала нового, ведь он приходит сам по себе, как аппетит во время еды. К сожалению, для кого-то эти сутки стали или станут самыми последними, но вряд-ли решающими, в жизни. По своей-ли, по чужой-ли воле, кому как было преписано. «Но… странно, наверное, звучит… эх, как же замечательно, что… день не нуждается в торжественной встрече. А значит… не нуждается во всех. Хах.
А… Не важно.»
Входная дверь расспахнулась, коридор залился тёплым светом из подъезда. Пусть он и был сравнительно тусклым из-за лампочек, давно уже подлежащих замене, но частично рассеял мрак пустой жилплощади. Зайдя в квартиру, он и не подумал включать свет, несмотря на ужасную видимость, даже вытянутые вперёд руки едва отличимы от общего фона. Зачем, если он сейчас снова уйдёт? Немного другим путём, конечно, но это не меняет дела. Пройдя через всю квартиру, оставляя за собой мокро-грязные следы от обуви и капли дождевой воды с одежды, он зашёл в одну из комнат, постоял в дверном проёме, собираясь с мыслями и до конца всё принимая, но нисколько не думая о собственной пощаде. Глубокий вздох; попутно приоткрывая очи, следует далее, к окну, выходящему в сторону тихого двора. В такое время здесь даже местные пьяницы не сидят, тем более сегодня будний день, да и экземпляров таких тут почти не водилось. А рабочие и учащиеся люди, дети, пожилые, все давно сидят по домам. И никому нет совершенно никакого дела до него. Его никто и не знает ни лично, ни на лицо. И это хорошо. Открыв медленным поворотом ручки окно, его взгляд был устремлён наружу. Он посмотрел вниз, измерив приблизительную высоту от него до самой земли. «Всего шестой этаж… низковато будет… некоторым и после девятого удаётся-…» — рассуждал он, пока не вспомнил о наличии ещё нескольких этажей над своим. Будто бы осенило в тот же миг. Парень, без всякого страха высоты или падения, что не так уж и удивляет, высунулся наружу и поднял голову, проскользнул взглядом по сырой из-за недавнего дождя облицованной кирпичной стене, со своего уровня до самого высшего, последнеднего. «Не может ли десяти быть маловато?» Убедившись, что когда он за считанные мгновения окажется внизу, явно не будет подавать никаких признаков жизни, а уж если и будет жив, то совсем недолго, а за предрасчитанное время на него никто не наткнётся, и тогда его душа навсегда покинет тело. А что будет дальше? Ад? Перерождение? Вечный сон? Или же и вовсе, совершенный конец; отсоединение от всего мира и ментальное исчезновение души где-то в вечности? Неизвестно. Да и не очень волнует. Даже не важно, узнает ли он, чем является этот конец: действительно концом или новым началом, сможет ли кому-то поведать эту тайну. Если и раньше он особо не морочил себе голову этакой фантастической чепухой, то какое теперь ему может быть до этого дело? Словно прибывая в полусонном состоянии, парень запрыгнул на подоконник, тихо скрипнувший и немного прогнувшийся под его тяжестью, и, легко придерживаясь правой рукой за оконную раму, высунулся за её пределы, при этом всё ещё стоя на подоконнике. В лицо порывом ударила вечерняя, пропитанная влажностью, прохлада. С наружней стороны, под окном, находился кирпичный выступ, на который можно было бы встать, что он тотчас же и сделал. Теперь Эдгар находился на высоте шестого этажа снаружи здания, а всё, что открывалось взору под его ногами, как будто теперь принадлежит ему. Но никакого ощущения абсолютной власти у него, конечно, не возникало, ведь сейчас голова забита другим… Ни на секунду не опустив глаз, паренёк обратил своё внимание на стену дома, пытаясь найти хоть что-то, за что можно было бы уцепиться и вскорапкаться на крышу. Не было ничего, что могло бы послужить некой «лестницей», как назло. Такой раскад его совсем не устраивал. Им не было найдено ни одного пути к цели, кроме одного, весьма сомнительного и рискового. Но этот тип не мог и представить себя без постоянного риска, как в движениях, совершаемых им, например, во время занятия паркуром, так и во многих решениях, принимаемых когда-либо. Вся его жизнь — как паркур на многих десятках метров над землёй без единого шанса на удачное приземление. А единственная возможность оказаться на крыше — забраться по тем же кирпичный выступам. Без единого дополнительного шанса. Долго рассуждать он не стал, не потребовалось даже наименьшего собирания с мыслями. Лишь один, тяжёлый вздох, чтобы полноценно ощутить в своих лёгких ночной воздух. Смиренно глядя на кирпичную часть фасада, он совершает несколько движений подряд; крепко уцепляется двумя концами шарфа и ловко запрыгивает следом. Только оказавшись на поверхности, сидя на корточках, заглядывает в окно: задёрнутая штора, погасший свет, фиалка на подоконнике. Жильцы, по-видимому, либо не находятся в этой комнате, либо спят. Меньше наблюдателей. Ну а Эдгар аналогично стал совершать перепрыжки, поднимаясь хоть и не очень быстро из-за размеров поверхности для приземления, но всё выше и выше с каждым минувшим этажом. Местами было и очень опасно из-за состояния кирпича, но его этим нельзя было заставить проявлять эмоции, почувствовать даже лёгкий страх. Адреналин в крови не начинал закипать и заполнять вены, как это бывало обычно. Видимо, эмоции сильно притупились за всё время, пока ему, подумать только, так нагло пускали пыль в глаза, а сегодняшним вечером резко сменились на сплошь негативные, заполнив всю пустоту внутри. Однако оттого он не перестал ощущать себя совершенно опустащённым. До вершины остался всего один рывок…***
—И что мне делать теперь… я не могу определиться. — Колетт чувствовала что-то среднее, между сильной неопределённостью и безвыходностью. Если в самом начале она всё ещё хотела продолжить жить прежней жизнью, затем допустила и вариант ухода оттуда навсегда, за нежеланием вечно странствовать от «стабильного несчастья» до «тоски и одиночества», то теперь же, услышев мнение родителей, жаждающих, но не способных вернуть всё на круги своя, растерялась окончательно. — учитывая возможность выбора… вернуться или начать всё сначала, забыв о старом… не знаю даже… —Раз уж на то пошло, сначала подумай, почему именно ты не хочешь вернуться к жизни? Есть же какая-то причина, не так-ли? — задала вопрос мама, глядя в глаза дочери. —Почему? Много сопутствующих причин, но главная… агх, да вот такая! Я боюсь! Мне страшно! Я не хочу несчастий, не хочу страдать, вот и всё. —Но подумай, ты можешь вернуть всё, как было прежде. Вполне. — Напомнил отец, желая также хоть немного приободрить беловласую. —Я не хочу, как прежде! Я хочу так, как было недавно! — Эмоционально, но не допуская ярости, восклицала Колетт, желая донести свою правду и до родителей, и до себя, расставить точки над «и», —Представьте только: каждый день начинался с солнца, свет которого проникал прямо в комнату, а самая первая после отхода ото сна, мысль, была о том, как же всё-таки всё замечательно! А со мной, прямо под одной крышей — любимый человек, как я узнала чуть позже. Не знала, но точно чувствовала это. На душе, как и за окном — тепло и солнечно! Иду на любимую работу, в любимое место, и весь день контакт с другими, в каком-то смысле, любимыми людьми! Это лето стало самой счастливой порой во всей моей жизни. Оно изменило мою жизнь. Оно изменило меня. А чего стоил канун дня Старрпарка, и сам праздник… а тот букет от него… сотрите мне память, не забуду. А та ночь, когда его, словно специально, привело что-то на крышу моего дома и заставило упасть на мой балкон… или нет, если посмотреть внимательнее. Ах… реально ведь… в самом начале, когда я в парке столкнулась с ним лоб в лоб, после лишь отшучиваясь и ссылаясь на случайность. Не могло такое случится просто так, ни с того, ни с сего. Знак свыше, его инициатива или просто удачное стечение обстоятельств. И, о боже мой, только сейчас я всё осознала всерьёз… Кто знает. Известно, что ничто не случайно, а действия и события всегда имеют определённые последствия. Может быть, девушка действительно была права. Случайности так плотно входят в жизнь, что начинают обретать огромное значение и власть над всей жизнью, меняя и подстраивая её под себя. Как и здесь, маленькая нелепая случайность кардинально изминила всё, дополнив жизнь обычной девушки яркими и не очень, красками. Может, не та роковая встреча привела её к гибели, ибо финал всегда болезнен и неизбежен, но насколько сильно и в какую сторону он изменился — тайна. —Ну Колетт… печально, конечно, запутанно, но не забывай, сейчас всё в твоих руках. — в очередной раз напомнила Селеста, опасаясь, что порядком этим поднадоела дочери. — И решать только тебе. Не нам. Что бы мы ни думали и какого мнения бы не придерживались — мы не знаем всех подробностей твоей жизни, у тебя она совсем иная. И человек ты другой. Личность. — Она приблизилась к Колетт, лаского положив руки на её плечи. Посмотрела прямо в глаза, поразившись глубине и загадочности взляда. — А люди, что окружают тебя — они тоже не те же, что окружали нас. Это всё доказывает силу твоего мнения и нашу неспособность… отдать свои голоса. Как же это странно прозвучало. —Лично я думаю, — наконец решил снова что-то сказать, отец. Он стоял немного поодаль, скрестив руки на груди и больше опираясь на левую ногу. Это была его старая привычка, такое положение помогало ему лучше проникнуться мыслям. — что судить надо по ценности всей… ориентировочно, прожитой жизни. Взвесить все «за» и «против», «да» и «нет». —Пап, это не добавляет никакой ясности. Я потеряна. Совершенно. Без всякого варианта. — отрезала беловолосая. —Тогда попробуем более радикально! — Он развёл руки в стороны. — Хорошо, ты боишься вернуться к тому, что было раньше? —Ну… Да-а… — Боялась. Даже более, чем боялась. Звериный страх, ни с чем не сравнимое чувство. —Как знающий человек и, прежде всего, твой отец, внесу ясность. А точнее, скажу тебе кое-что важное. Слушай внимательно: прошлое — это прошлое, настоящее — это настоящие, а будущее — есть будушее! И ни настоящее, не будущее не могут быть точно такими же, — Был сделан особый акцент на «точно», — как прош-ло-е! Не могут! Хотя бы потому что это, мать их, разные времена! А особенно, если ты всеми силами стараешься этого не допустить! Не спорю, что события одного времени могут оставлять отпечатки на другом времени, но оттого настоящее резко не становится прошлым! Если уж не то пошло, то мой вопрос: смысл тратить свои дни, месяца, годы на то, чтобы обмусоливать какое-то там прошедшее время, если спустя… не знаю, сколько и чего, ты поймёшь, что зря тратила нервы? Зачем загружать голову этим историческим мусором? Последние, но нужные для тебя три слова, запомни и вникни: жить нужно настоящим! А в прошлом пускай живёт только лишний хлам! Окей, я бы ещё понимал, жить прошлым из-за того, что оно было прекрасным, но если тогда всё было настолько плохо… зачем? «—А правда, зачем?..» — спросила Колетт у себя же. Но, увы, не знала, как получить ответ. Просто не может отпустить то, что было, но в таком случае назревает другой вопрос: «почему?» Однако, это ещё сложнее. —Что ты думаешь теперь, Колетт? Мать и отец перекидывались короткими фразами; Селли не устраивал такой стиль беседы мужа с родной дочерью, чьё моральное состояние было, мягко говоря, тяжкое. А девушка колебалась изнутри, её терзали сомнения. Она уже знала многое, умела трезво мыслить. Но она не привыкла выбирать то, что кажется ненадёжным, а при выборе между «ненадёжным» и «тоже ненадёжном» всё тело буквально бросает в дрожь. На что ориентироваться, на что возлагать надежды? Или вообще… стоит ли? Где и как найти тот самый путь, лежащий ближе к истине? Как найти эту тонкую грань между традиционными «правильным» и «неправильным»? Она могла размышлять ещё очень долго. Выяснять, искать истину. Но не прошло и пары секунд после прошлых, и без того не столь долгих размышлений, как она решила вынести окончательный вердикт, прервав акт нравоучения родителей, организованный для них обоих ими же. Без криков и ругани, лишь упрёками.Из её уст вырвалось довольно простое и короткое, но безусловно значимое:
—Я возвращаюсь.
Перед ней спустя несколько мгновений, открылись тысячи дверей (как в прямом, так и в переносном смысле), и каждая из них вела куда-то. В множество новых жизней, «в один конец», и в единственную, уже начатую, но прерванную жизнь. Двери в новые жизни, занимающих огромную часть от всех, на вид были совершенно новые; каждая белоснежная, равномерно покрытая краской и лаком, как на подбор. Даже ручки имели металлический глянец, отдавали чем-то новым. На них висели таблички, с таким же железным блеском, а на них было написано одно и тоже слово — «Жизнь». Дверь, ведущая, судя по еле разборчивой, корявой и выцвевшей надписи на старой и погнутой деревянной доске, «В один конец» выглядела в точности наоборот: тёмного цвета дерево, местами прогнившее и потрескавшееся, ни о каком лаке или краске поверх и речи идти не могло, а проржавевшая почти насквозь ручка, судя по её изношенному виду, была нерабочей. Колетт не спросила, что такое этот «Конец», не успевала. Так что об этом она могла только гадать. Последняя дверь, что не является ни новой, ни старой, и вообще, почему-то хуже всех запомнилась на вид — это та дверь, в которую вошла беловолосая, перед этим, конечно, распрощавшись с родителями и горько пожалевшая о том, что не сможет забрать их с собой. Ведь её жизнь принадлежит только ей. Одной. Единственное, что более менее запомнилось — табличка, из чистого золота или просто с нанесённой позолотой, а на ней красовалась написанное чёрным цветом, вероятно, чернилами, почерком девушки её же имя — «Колетт». —Ну вот. Самое время вернуться на круги своя. Мысль пришла быстро. Просто-… — держа приоткрытую дверь рукой, она обернулась и бросила доверчивый, по-детски наивный, но, как и упоминалось ранее, глубокий взгляд на Марка и Селесту. Потерянных столько лет назад, и найденных только сейчас. Снова придётся прощаться. Теперь точно навсегда. — так редко бывало, что я ни с того, ни с сего, принимаю решение, на обдумывание которого уходят жалкие секунды… только тогда оказывалось, что спешка была лишней. Надеюсь, сейчас другой случай. —Знай, родная, ты справишься. Не бывает неправильного выбора. — Держа слабую улыбку на лице, сдерживая слёзы, молвила мама, снова отпускающая своё дитя. Держать себя в руках удавалось с трудом, даже при малейшем напряжении мышц лица, они начинали сокращаться, выдавая истинные эмоции. — Только вот ещё что… прежде, чем ты вернёшься, мимо тебя пройдёт ещё сколько-то ночей. Чтобы ты вновь смогла почувствовать кипящую жизнь в своём сердце, миру нужно подготовиться к принятию тебя назад… —Я справлюсь… мне, всё-же, есть, ради чего дышать. Ради кого. Время собирать осколки… а вы… останетесь со мной. Прямо… — Колетт поднесла руку к груди, указывая на сердце…—Здесь…