***
Луи проебался. Опять. Хочется встать, подойти к зеркалу и спросить, нет, заорать себе в лицо: «А чего ты ждал?». Но сил смотреть в своё лицо нет никаких, поэтому он просто продолжает вертеть в руке стакан и смотреть на тёмный экран своего телефона. Изредка ему приходят уведомления, и экран услужливо дает ему пощечины, напоминая о реальности. Время 11:02, дата 23 декабря. Хочется плакать, но слез нет. Он их и не заслужил. Луи не заслужил возможности выплакать тяжесть, что каменной глыбой обитает в его сердце. Слезы забрал с собой Эйч, когда уходил, хлопая дверью и старательно пряча от него покрасневшие глаза, словно Луи не знает на вкус каждую из его слезинок. А парень просто сидел и смотрел, как в очередной раз терял то, ради чего позволял себе делать вздох за вздохом. Луи ненавидит себя за это, но, ему кажется, что он не может ничего с собой сделать. Он слабак, слабак и трус, а любовь, как известно, только для храбрых. Да, Луи слабак, Луи пора перестать бороться, Луи пора перестать вести себя так, словно они снова смогут пройти все вместе. Потому что время идёт, а ничего не меняется. Он не меняется. Он не становится сильнее. Экран снова загорается, показывая, как время, его время, утекает сквозь пальцы. Через сорок минут ему будет двадцать восемь. Как же иронично. Желание поговорить настигает его внезапно. В один момент ему кажется пустой и ненужной даже необходимость открывать рот, чтобы сделать очередной вздох, а в следующий он тянется к мобильному в попытках набрать номер матери. Луи так непозволительно сильно скучает. Он хочет позвонить Джей (как он делал это раньше) и сквозь слезы рассказать о том, как сильно хочет вернуться к ней и девочкам. Парень делал так десятки и сотни раз, пока был в разъездах по всему миру с турами и концертами. Рассказать, как скучает по дому, как хочет уложить близняшек спать и почитать им их любимую, затертую до дыр историю о Питере Пэне, как хочет помочь Физзи с домашним заданием(хотя сам смыслит не сильно больше нее), как хочет сходить с Лотти по магазинам и посмеяться над ее страхом купить что-то, неподходящее ей по фигуре. Но он знает: звонок останется без ответа. Или, если ему не повезет ещё сильнее, трубку возьмет Лотти и попросит его пойти спать. Он, как наяву, услышит отчаянные нотки в её голосе, увидит перед собой погасшие вмиг глаза, голубые, такие же, как и у него, но не потерявшие своего блеска и красоты. Не подернутые теми слоями обязательств, которые перекрывают его собственный взор. Гарри, сколько он сам себя помнит, говорил ему не винить себя, но это происходит вновь и вновь. Кудрявый всегда прижимал его к себе настолько крепко, чтобы Луи чувствовал каждый редкий всхлип всем своим телом. Гарри подолгу говорил ему своим самым теплым и родным в мире голосом, что Джей хотела бы, чтобы он пытался. Говорил, что она счастлива, что она ему доверяет. И Томлинсон позволял себе верить на недолгие пару мгновений. Он всегда верит Гарри. Но правда в том, что Луи должен был быть еще сильнее, лучше, мудрее, и тогда, возможно, близнецы не росли бы сейчас одни, только иногда видясь со своим непутевым старшим братом. Он должен был уследить за Физзи, он мог понять о том, что что-то идёт не так, раньше. Луи знает, что мог бы вернуть Гарри, попросить его остаться (и он бы остался, потому что это его Гарри. Это человек, настолько солнечный, что Луи просто не заслужил и не заслужит его никогда). Но Гарри имеет все права на то, чтобы встретить канун Рождества с Джеммой и Энн. Он имеет право сбежать, и Луи рад за него. Он не любит, когда Гарри плачет больше всего на свете. Как же жаль, что он так часто был причиной этих слез. Когда его телефон начинает вибрировать, Луи сильно вздрагивает и кидает на него опустошенный взгляд. На экране высвечивается его фотография с Лиамом, давняя, еще времен их третьего студийного альбома, сделанная в одну из тех ночей, когда они вдвоем запирались в отельных номерах и писали, писали, писали. Они оба выглядят потрепанными и усталыми, но такими непозволительно счастливыми, что Луи против воли улыбается, хотя и сбрасывает звонок. Он знает Лиама тоже, знает, что тот приедет, наплевав на Рождество, наплевав на гостей в своём доме. Потому что Пейн — хороший друг. Еще один в списке тех, кого Луи не заслужил. Он приедет сейчас же, стоит ему услышать голос Луи, потому что он с легкостью читает Томлинсона и точно узнал за все эти годы каждую эмоцию, на которую шатен способен. Луи меньше всего хочет, чтобы Лиам провел этот вечер в компании с ничего из себя не представляющим существом, погрязающем в собственном бездействии.Возможно, когда-нибудь они снова справят Рождество все вместе, но точно не сейчас и не так. Руки, однако, не выпускают телефон, продолжая вертеть его словно в ожидании чего-то еще. Луи лишь через несколько долгих мгновений понимает тот факт, что палец застыл над контактом Зейна. Номер всё ещё находится в особо важных, всё ещё мозолит глаза их общей фотографией с велосипедом (где и откуда они его вообще достали?) и всё ещё доставляет тупую боль одним лишь своим существованием. «Зейни», красующееся в названии, лишь заставляет хмыкнуть и еще сильнее сжать телефон в руках. На часах 11:33, и решение набрать ему, наверное, самое глупое из тех, что Луи совершал за последние годы. Парень даже не знает, поменял ли Малик номер. Лучше бы оно так и было — всегда легче слушать долгие гудки, чем неловкое молчание и такое знакомое дыхание когда-то родного человека. Всё ещё родного для тебя человека. Ожидаемо, его перенаправляют на голосовую почту, где нежный женский голос с холодной решительностью просит его оставить никому нахрен ненужное сообщение. Уверенность, что адресат его не прослушает, наполняет его до краев и ему так сильно хочется плакать от этого осознания. Если бы он мог себе это позволить, Луи бы, определенно, это сделал. Он не ожидает от себя этого, но, когда наступает тишина после соответствующего сигнала, Томлинсон осторожно подает голос:Любимый друг, я помню детство, это значит я богат
— Эм, привет, я думаю? Я просто…это очень глупо, знаю, но я подумал, что… мы должны, нет, я хочу с тобой поговорить. Знаешь, я узнавал о тебе. Не узнавал, узнаю постоянно. Это звучит немного по-сталкерски, верно? Хах, кто бы мог подумать, — вновь наступает тишина, и пальцы тянутся к кнопке «сбросить», но замирают в нескольких миллиметрах. — Я скучаю. Очень. Я так рад, что ты счастлив. Я надеюсь, что это так, но я не могу перестать думать о том, что мы потеряли. Я помню наше время, ну, X-фактор и период первого альбома, и вряд ли я могу проклинать себя еще сильнее. Я так сильно скучаю, потому что помню всё. Я бы хотел не знать всего того, что ты скажешь, но…Огромный мир,
на проверке оказался посильней,
И разломал все песочные мечты,
И тусклый взгляд нас ждал двоих.
— Я знаю наизусть все слова наших клятв покорить этот мир. Я помню их, и это убивает меня, потому что, к сожалению, мы потеряли дружбу, и наши попытки сломать мир сломали нас самих, — слова идут тяжело, застревая в горле и перекрывая кислород, но он чувствует, что возможность остановиться упущена. И это звучит так до жути напыщенно, что ему хочется вырвать от собственных слов. — Я вспоминаю то, насколько по-глупому влюблёнными в жизнь мы были. Те планы, которые мы строили с Эйчем, то, чем я делился с тобой — всё это кажется бесконечным метро без станции возвратам. Только мысли, мысли и мысли. Я бы хотел, чтобы это мне снилось… чтобы ты мне снился. Сны, где нам еще не приходилось терять себя в концертах и песнях.Любимый друг, не ошибался никогда в твоём добре
Луи переводит взгляд с пустоты и концентрирует его на своих руках: они нещадно трясутся, но, внезапно, это не имеет никакого значения. Всё, что важно, это иллюзия Зейна на другом конце провода. Он хочет сказать ему все: сказать, что никогда не ненавидел его, что скучал, что пытался найти в себе силы, что был слишком слаб, чтобы признать ошибки. Луи хочется кричать об обстоятельствах, о любви, о желании обнять, но ком в горле заставляет молчать, задыхаться и говорить ничего не значащие пустые громкие слова. Ему противно это. Противно то, что он все еще трус для самого важного «люблю». — Я не… Зи, я такой придурок. Я предпочитал винить тебя, я предпочитал не видеть и причинял этим боль нам обоим. И мне так жаль, я так хотел бы все исправить. Но мне двадцать восемь через полчаса. Это звучит так страшно, мне так безумно страшно от этого. Я должен был хранить все те воспоминания о наших турах, как что-то сокровенное, но будь моя воля, я даже не знаю, чего я бы хотел больше: всегда помнить, как высоко мы были, или забыть, как низко после этого мы пали. Потому что… Черт возьми, я помню всё, Зейн. Тур без тебя был таким адски пустым, улицы не казались шкатулками с тайнами, а песни вызывали лишь острую боль из-за необходимости петь твои части. Их почти полностью взял на себя Лиам, ты же его знаешь. Он самый сильный из нас, всегда был, я не знаю, чем заслужил его. Чем я заслужил всех вас. И я, наверное, так позорюсь прямо сейчас.Мой добрый друг, не отравляй меня количеством секунд, В которых ты не произносишь меня вслух
— Знаешь, я всегда думал, что ты вычеркнул нас из своей жизни. Я не знаю, может это и не так, но мы так ни разу и не поговорили нормально. Ты никогда… ты не говорил о нас, а, если и говорил, это звучало так холодно, словно ты не желал насшего существования в своей жизни. Это убивало меня. Всех нас, — Луи чувствует подступающую истерику, но слова, кажется, не собираются заканчиваться. Томлинсон не хочет, чтобы это звучало как обвинения, он надеется, что это не звучит так, словно он винит Зейна. — Я так надеюсь, что ты не прослушаешь всё это, я так надеюсь, что ты счастлив сейчас. Надеюсь, ДжиДжи и впрямь помогла тебе стать счастливым. Ты выглядишь счастливей. Все это звучало так глупо и сумбурно, и я просто… Извини меня. Извини меня за всё, что я испортил. Пока, наверное? До встречи?Замкнутый круг, и кто из нас сумел бы это разорвать? И почему предпочитаем мы молчать?
Он нажимает кнопку «отправить», хотя в воздухе висит ещё столько не высказанных извинений и слов, что в комнате (во всем этом мире) до обморока душно. Мир кружится перед глазами, и Луи предпочитает скинуть это на алкоголь, а не на очередную ошибку, совершенную им. Всё его естество уже порывается удалить чертово сообщение, но, пока хватает сил, он останавливает себя. Попытки доказать себе, что он больше, чем чужая проблема, ломаются медленно и с треском, растягивая удовольствие для кого-то сверху, для кого судьбы людей вокруг не более, чем игрушки для «поиграться и бросить». Луи не знает, кого ненавидит больше — себя или этого мудака наверху. В эти мгновения время течёт непозволительно медленно, словно в замедленной съемке Томлинсон видит каждое мимолетное движение стрелок часов. Почему-то, мысль о том, чтобы встретить свое двадцативосьмилетие так, не вызывает ничего, кроме горечи на краю языка и чувства принятия. Звонок телефона в его руках заставляет его подскочить, он автоматически порывается сбросить вызов, думая, что это кто-то, решивший поздравить его раньше, но останавливается, неверяще глядя в экран. Слово «Зейни» на экране, словно насмехаясь над ним, мигает, вспышками демонстрируя ему бок красного велосипеда и счастливую улыбку Зейна. Еще не совсем осознавая реальность, Луи принимает вызов и бесшумно подносит трубку к уху. Те несколько секунд молчания длятся настолько долго, что он успевает поверить в то, что на самом деле послал всё это в пустоту или совершенно другому человеку, но тут из динамиков доносится одно единственное: — Луи? И именно в этот момент Томлинсон позволяет себе расплакаться. На другом конце провода начинают плакать тоже.***
Когда Гарри возвращается домой (он не может иначе, и Луи никогда не любил кого-то также сильно, как он любит Эйча), Томлинсон очень долго благодарит его и еще дольше извиняется. Он хочет извиниться за каждую слезинку, причиной которой он был, и за каждую, которая не была его виной. Он хочет извиниться, и он извиняется всю свое ночь, поцелуями стирая их общие плохие воспоминания. Луи готов извиняться всю свою жизнь просто потому, что это Гарри. Его родной, солнечный, добрый Гарри, который не заслужил того, чтобы его улыбка гасла. Его Гарри — один из самых сильных людей, которых он знает. Гарри, который показывает ему правильную дорогу каждый день на протяжении уже девяти лет. Гарри, которого он абсолютно точно не заслуживает, но парень сделает всё, что в его силах, чтобы заслужить любовь всех людей в его жизни. Они уже сонные, лежат в кровати и Гарри привычно перебирает его волосы. Гитара (новая, блестящая, подарок, который кудрявый всё это время прятал в багажнике своей машины) поблескивает при попадании на нее редких лучей света с улицы, когда Луи наконец решается сказать Гарри о звонке. Тот не отвечает, но, очевидно, слышит всё, так как сжимает его в полусонных объятиях чуть сильнее и улыбается. Томлинсон не видит этого — но странным образом точно знает, что его губы, такие прекрасные и самые родные на всем белом свете, растянулись в той самой улыбке, которая кричит об уверенности в лучшем будущем. Луи готов быть уверенным вместе с ним, поэтому утыкается в подушку и засыпает, зная, что Зейн точно навестит его во снах сегодня.Без твоей дружбы, я безоружен