Белый день

      Старший брат всегда был ключевой фигурой в жизни Саске, настолько, что вплетался мысленно в узоры вен на запястьях, что заслонял собой солнце и когда-то даже заменял воздух. Особые случаи выбили дурь из светлой головы младшего, оставив моменты слепой запечатленности в острых тринадцати годах. Возможно подобный исход не был ни случайностью, ни закономерностью — стал продуманным шагом самого родного человека. И все же, к их общему облегчению, Учиха перестал смотреть на Итачи с безотчетным восхищением. Конечно, пусть он и не оставил свою устремленность, но избавился от дикого, неуправляемого тяготения.       Шло время, Саске обрастал все новыми узами, но ни одни из них не могли сравниться по полноте и важности с теми, что связывали его с братом. Тот же, в свою очередь, нес на себе столь огромную ношу, что и представить было невозможно: на плечах старшего Учиха лежала ответственность за семейный бизнес, благополучие всех многочисленных близких родственников, зависимых от акций фамильной компании...       Продолжать этот ряд можно было долго и в красках. Сперва Саске все никак не мог взять в толк, зачем Итачи, всегда открыто выступавший против подобной системы и самих обязанностей главы клана, внезапно принял на себя полномочия, опустившись в омут тех головой. Но после, уже узнав не без посторонней помощи отдельные моменты и нюансы, осмыслил главное — проницательный нии-сан заранее знал, что подобные занятость и ответственность младшему брату будут чужды. А для старшего будто было единственно правильно — сделать шаг вперед, на опережение, чтобы другой мог жить, не неся на себе чужую ношу.       Что был клан? Что представлял из себя? Чем был полезен? Если когда-то система интегрирования родственников в общий бизнес была эффективна, то со временем, а особенно после смерти родителей братьев — Фугаку и Микото, стала разваливаться на куски.       Смышленный не по годам Итачи понял это раньше: обнаглевшие члены "семьи" растаскивали по кускам то, что когда-то процветало, а ныне цвело. И пахло.       Поговаривали, что старшему сыну Фугаку давно стоило жениться, плели противоречивые слухи, но самому брюнету до того совершенно не было дела. На первый взгляд сложно было сказать, чтобы его хоть кто-то интересовал в личностном плане. Однако, сам Итачи просто не мог бы разделить жизнь на Саске и кого-то еще. Его любовь к младшему не была слепой, безудержной, но оставалась верной, теплой и ласковой. Для родной души он бы сделал все.       И то было взаимно.       Когда между братьями стерлась грань дозволенности нельзя было сказать точно, но сам этот факт если поперву и вызывал в Саске взрывы эмоций, то после тот принял растущее между ним и старшим чувство с облегчением.       Куда хуже было постоянно закрываться, пытаться отстраниться, не понимая себя, происходящее и грядущее, а после, так или иначе, возвращаться обратно. Или ждать чужого возвращения.       Без него везде было пусто. И даже родной дом не был приветлив.       Весенний период всегда был сложен, что морально, что атмосферно: близилась пора экзаменов, подходили к концу кварталы и некоторые контракты, приходилось делать многое для поддержки состояния имущества и собственного здоровья, в основном психологического.       Саске замечал, что старший брат возвращался домой все более загруженным, тогда же приближался со спины, заглядывал через чужое плечо в сметы и записи, но долго не мешался — прижавшись щекой напоследок, оставался поблизости и занимался чем-то своим, иногда поднимая украдкой голову, чтобы поглядеть на чужое сосредоченное, красивое лицо.       И спасти Итачи от напряжения, хоть немного, хотелось безумно. Выразить чувства — тоже. От последнего бросало в легкую дрожь и неловкость, которые запал и импульсивность делали лишь острее. И к Белому дню, практически середине марта, Саске смог выразить себя в зефире ручной работы: старший любил вещи эстетичные, а от сладостей, искусно выполненных, будет доволен вдвойне.       Вручение подарка было спланировано заранее, но утром, когда младший из сыновей Фугаку коснулся пальцами ручки шкафа, у него вдруг ослабли колени. Так что, заслышав зов брата, он по-детски бегло приоткрыл дверцу с зашедшимся сердцем, глянул за ту, чтобы убедиться в сохранности заготовленного, и направился на кухню, где по-глупому избегал соприкасания взглядами и все думал об утернянной возможности.       И от мыслей своих очнулся, когда Итачи вдруг оказался рядом, слегка склонился над сидящим за столом, мягко коснулся губами лба, предварительно сдвинув ладонью темные пряди.       — Ты случайно не заболел? — поинтересовался всегда внимательный брат, с легкой обеспокоенностью заглянув в лицо младшему. От такой близости на фоне подлых мыслей Саске даже покраснел. — Что-то случилось?       — Нет. — чересчур быстро выпалил брюнет в ответ, чем вызвал у старшего подозрительный прищур. — Просто зачет сегодня важный.       И, отведя взгляд, потянулся за стаканом сока, желая избежать скользкой темы. Итачи же, поняв, более ничего не спрашивал.       Уже вечером, едва заметив брата в гостиной, Саске успевает вновь повстречаться с мандражом, который, словно нахальный гость в перепитье и не думал стихать, а лишь стремился разгуляться, заставляя несколько нервно раздумывать о самом моменте вручения.       А весь вид Итачи говорил о крайней степени сосредоточенности, так что младший, собственно думал, что его тихая попытка приблизиться со спины окажется незамеченной. Но старший, спокойно улыбнувшись себе под нос, слегка повернул голову, бросив взгляд на охотником к нему подбиравшегося Учиха.       — И как ты узнал? — несколько хмуро буркнул Саске, привалившись спиной к чужой.       — Тебе стоит больше тренироваться. Как минимум в скрытности, глупый. — Итачи, внутри которого разлилось душевное тепло от тактильного контакта, указал на большое полотно телевизора перед собой. В том и правда отображалась практическая вся гостиная. В голосе старшего не слышалось серьезности или строгости, лишь ласковость, но юноша все равно несколько нахохлился в ответ. И замолчал. А после, по прошествию некоторого времени, разнежившись и оттаяв в покое, наконец неторопливо развернулся, так, чтобы никоим обращом не потревожить, под бок к занятому прильнул, желая обратить на себя внимание. Взял за свободную руку, пальцами собственных обеих осторожно поглаживая, повернулся еще немного и поймал темными глазами взгляд таких же, а после, кажется и не дыша вовсе, поцеловав тыльную сторону чужой ладони, придвинулся теснее и потерся о костяшки слегка заалевшей жаром щекой. Тот особенно выделялся на светлой коже.       В тишине казалось, что его сердце звучало на всю комнату.       А Итачи медленно и сам приблизился, выпустив из пальцев ручку, долго коснулся щеки Саске, самыми подушечками поглаживая, пока тот неловко приобнял брата за талию, скомкав ткань домашней футболки, и еще ближе потянулся. Ему хотелось быть рядом, совсем и настолько, чтобы можно было раствориться.       И чужие губы коснулись собственных, накрыли ласковой нежностью закономерно, но все равно неожиданно, в то время как под ребрами вспыхнуло, не гаснув, приятно странное чувство. Ресницы младшего дрожали и сердце трепетало, когда он ответно языком по чужому скользнул, отвечая на чувственный поцелуй. Прекращать не хотелось, сладостно медовая ленца замедлила движения обоих, не давая прерваться.       Но когда их уста наконец разомкнулись, Саске, слегка растрепанный, не знавший куда себя деть, полез в передний карман толстовки за, к его радости не помятой, коробочке, протянул Итачи.       А, подняв взгляд, сам с глупой улыбкой уставился на протянутую навстречу темно-зеленую упаковку, перевязанную алой шерстяной нитью.       Белый день — день, в который мужчина преподносит покорившему его сердце человеку угощение.