Нежность

      Взгляды прохожих ещё долго провожали двух столь непохожих девчушек, прогуливавшихся в прохладный зимний день под ручку по заснеженному парку. С набережной в лицо дул холодный ветер, пахнущий снегом и горькой солью, но отчего-то девчатам хотелось стоять под ним долго-долго, пока не простудятся и не придётся слечь в постель с воспалением лёгких, чем ещё больше приковывали к себе взоры стремящихся укрыться от ветра немногочисленных посетителей парка. Они прижимались к друг другу своими румяными от мороза щёчками, вдыхая ароматы уходящей зимы, забыв обо всём на свете, пока мимо проносился сдуваемый с деревьев снежок, блестящий на солнце серебряной пыльцой... - Мама, посмотри! Вот они, шоколадка и печенюшка! – раздался за спиной весёлый детский голос. Девушки, уже на протяжении десяти минут совершавшие путешествие по чертогам мечтаний, внезапно резко обернулись. Перед ними стояла похожая на большой персик в вязаной шапочке девочка лет четырёх-пяти вместе с мамой и радостно улыбалась двоим незнакомкам. Подбежавшая на весёлый смех дочери женщина узнала в них своих недавно заселившихся постоялиц. Смуглокожая солнечная блондинка в кофейно-бежевом пальтишке и белом беретике, и черноволосая тихоня в таинственной чёрной шубке с капюшоном, делавшим её похожей на Руби Роуз. Анджи и Селестия, кажется – дама за прошедший месяц так и не могла запомнить имена гостий с Дальнего Востока. - Госпожа Бергстрём… - Здравствуйте! И тебе привет, Карин! – Анджи, не дав подруге договорить, обнимает дочку хозяйки, - какая ты уже большая! Нья-ха-ха! - Анджи, Анджи! – девочка достаёт из кармана куртки сложенный вчетверо листок бумаги и аккуратно разворачивает его, стремясь показать полинезийке. Глаза Анджи загорелись, словно два подсвеченных изнутри драгоценных камня – на листе восковыми мелками были нарисованы они вместе с Селестией. Неумело, но так живо и искренне – как рисуют все дети, и как четырнадцать лет назад рисовала сама художница, в родном доме на Папеэте. - Какая красота! Да у тебя талант! Будь умницей, развивай его день за днём, рисуй всё, что видишь, твори так, словно это смысл твоей жизни – и Атуа обязательно дарует тебе счастье и радость до конца твоих дней!       Не понимающая и половины сказанных слов, Карин весело смеётся. Всё-таки, язык радости прост для понимания на всех уголках земного шара, и беловолосая смуглянка прекрасно им владела, чем искренне радовала совсем не похожую на свою мать девочку. И действительно, хозяйка, с умилённым безмолвием взиравшая на то, как быстро её дочка нашла общий язык с заокеанской гостьей, до сих пор не могла к этому привыкнуть. Между тем опущенная на землю Карин тихонько подбегает к Селестии и обнимает её за талию. Крепко, внезапно и с такой искренней теплотой, что у брюнетки чуть ноги не подкосились. Смотрящая на девочку с удивлением поверх круглых фиолетовых очков готесса, явно не ожидала объятий, и, если бы помешанная на тактильном общении Анджи, игнорирующая личное пространство из принципа, так и оставалась бы закуклившейся недотрогой, к которой и подойти на метр без разрешения было бы нельзя. А тут – так резко, без предупреждения но… что-то необъяснимо приятное... Согревающее душу, словно тёплый плед и глоток глёга промозглым ноябрьским утром. - Селес, ты чего? – легонько толкает «зависшую» подругу Анджи. Брюнетка тут же опомнилась, но промолчала. Объятия ребёнка были для неё маленькой трещинкой, поползшей по хрупкому стеклу неприступности, рисковавшей превратить то, что внушало готессе страх, в источник непередаваемого удовольствия. Словно сладостное ощущение от лёгкого наркотика, приняв который единожды выходишь за грани реальности, и с каждым новым приёмом хочется покидать её всё чаще и чаще.       Карин, вдоволь потискав Селестию, весело улыбнулась брюнетке и вместе с матерью вскоре вышла из парка, оставив девушек наедине друг с другом.

***

      - Селес-ча-а-ан, - замурлыкала по пути домой Анджи, сжимая руку подружки крепче, - а ты помнишь нашу первую встречу в той багетной мастерской? - Д-да… Помню, конечно же… - робко промолвила Селестия, ещё не отошедшая от обнимашек. Это свершилось ещё до встречи девушек в «Пике Надежды», под занавес октября. В порывах лёгкой меланхолии бродившая от одной «элитной» кофейни с видом на парк с золотыми листьями к другой девушка нередко забегала в это уютное заведение, в которой, казалось, застывало время. Искусство, всегда занимавшее в жизни готессы особую роль, помогало ей примириться с жизнью и уйти из удушающей реальности куда-нибудь подальше, в царство грёз. Селес часто подходила к одной и той же картине в бордовой лакированой раме и застывала на несколько минут. Словно её разум затягивало в это полотно, на котором был изображён замок в долине Луары. Мечта, которая однажды должна была приблизиться, но всё равно, была ещё столь далека… Но как же хотелось помечтать о прекрасной волшебной сказке, вообразить себя принцессой в окружении вампирской свиты – ибо зачем люди, слабые, смертные и неспособные повиноваться? В голове смутно мелькал «День Рождения инфанты» Уайльда, а сердце наполняли звуки вальса, который исполнял камерный оркестр – и непременно с органом и клавесином, в полутёмном зале, освещённом таинственным зеленоватым огнём газовых фонарей… - Нья-ха-ха, красота, не правда ли? – прервал путешествие по замку мечты незнакомый, словно гром среди ясного неба раздавшийся радостный голос. Селес обернулась и заметила рядом незнакомую беловолосую красавицу в бежевом берете, том самом бежевом пальтишке и с этюдником в руках. «Явно художница, - подумала Селестия, - а то и автор той самой работы». - Ты, наверное, подумала, что я написала этот дивный пейзаж, ньях? Вовсе нет! Но он и без того прекрасен – неспроста же он приковывает твой взгляд уже второй или третий раз, как ты сюда заходишь! - говорила незнакомка живо, с лёгким грассированием, но француженку вряд ли можно было в ней заподозрить. А главное – так непринуждённо и просто, как будто знала Селестию всю жизнь, и вот сейчас встретила её после долгой разлуки. Готессе показалось всё это настолько естественным, что даже фамильярный тон незнакомки нисколько её не смутил. - Знаешь, - продолжила художница, - мне кажется, что ты идеально подходишь для этого пейзажа. Ты сама словно сошла с картины – Анджи уже третий день наблюдает тебя здесь, и может твёрдо сказать, что не место тебе в этой эпохе. Ты совершенно бесспорно выпала из века так это позапрошлого, нья-ха-ха! - С-спасибо, - Королева лжецов заметила, как румянец наполняет её бледные щёчки, а сердце наполняется чем-то светлым и тёплым. Не дожидаясь продолжения беседы, а тем более, согласия брюнетки, смуглянка просто взяла её за руку. Селес отлично помнила это прикосновение. Нежное, чувственное, такое мягкое и родное. Настороженная и не привыкшая доверять людям королева лжецов впервые в жизни не отпрянула и не отдёрнула руку. Она продолжала стоять, зардевшись, как варёный рак и потупив взгляд. Не говоря ни слова. То же самое ощущение, которое вызывало и пребывание в объятиях Карин минутой ранее. То незабываемое светлое чувство, с которого началось знакомство. Первый человек, который, не спрашивая разрешения и не размениваясь на формальности, просто ворвался в её жизнь, в её сердце, в её душу – и которого она совершенно не желала прогонять с первых минут… Еле слышно ответив на вопрос Анджи, Селестия продолжала идти по залитой солнечным светом улице, словно путешествуя вглубь ещё одной картины…

      Расположенная на мансарде старинного дома ванная комната была наполнена тёплым светом закатного солнца и ароматом яблока с корицей. Анджи, сбросив всю одежду на пол, стояла у окна, обёрнутая полотенцем, и умилённо смотрела на утопающий в золотисто-сиреневой дымке засыпанный снегом город. Полинезийка наверняка уже представляла, как она напишет этот завораживающий зимний пейзаж и выставит эту картину летом на биеннале… - Селес-ча-а-а-ан, заходи, не стесняйся! – робкий стук в дверь, прервавший мысли о творчестве, сменился скрипом и еле слышным хлюпаньем босых ножек по мраморной плитке. Распущенные чёрные волнистые волосы, наполненные смущением очаровательные рубиновые глаза, хрупкая точёная миниатюрная фигурка, которую, завёрнутую в полотенце, можно было бы принять за мальчишескую, если бы не изящные черты личика её обладательницы… Анджи, знающая толк в людской красоте, готова была сгореть от восхищения своей милой подружкой. Беззастенчиво сбросив полотенце на пол, островитянка подошла вплотную к готессе и взяла её за щёчки: - Анджи-чан… - Селестия захотела что-то сказать, но, как и всегда в такие моменты, безмолвие взяло верх, и теперь уже полотенце смущённой Селес выскользнуло из её хрупких рук. - Ну же, Селес-чан, Анджи уже всё подготовила для прекрасного вечера. Атуа не привык ждать! Пошли, наконец, купаться! – и, взяв за руку свою ненаглядную брюнетку, спускается с ней в ванную, словно в мистический подземный пруд со светящейся бирюзовой водой. - Спасибо тебе, моя милая Анджи-чан… - всё так же робко молвит Селестия, словно воздаёт молитвы тому самому Атуа. Не похоже что-то на властный, хоть и дружелюбный тон аристократичной Королевы Лжецов… И Анджи это замечает с самого утра… - Ну ты и грустняша! Сейчас поднимем тебе настроение, - весело прищурилась Анджи и с задорным смехом пощекотала своей ножкой черноволосой красавице пятку. Селестия звонко рассмеялась, но впервые гиперчувствительная к щекотке готесса не дёрнулась резко с диким хохотом, а просто зажмурилась и прильнула к оголённому плечику художницы. Анджи бы и рада задаться вопросом, куда делась та чопорная леди, какой Селес оставалась в стенах Академии, да вот только не желает – такой брюнетка нравится ей куда больше, какой бы странной эта перемена характера не казалась. А Селестия, лишь только художница вытянулась в ванной, нежно поцеловала Анджи в щёчку, зажмурив глазки, и тихонько прильнула к художнице, положив голову ей на плечо. - Ты такая мягонькая… - Селестия взяла в руку ладошку Анджи и начала её чувственно гладить. Смуглая, бархатистая кожа, изящные формы прекрасного тела… Будто бы сам многократно поминаемый полинезийкой Атуа вырезал её из дорогого экзотического дерева с далёких островов, вставил на место глаз два аквамарина и вдохнул в это неземное создание жизнь… Настоящая принцесса Южных Морей, волей судеб оказавшаяся однокурсницей её, простой приехавшей в столицу провинциалки с желанием поскорее покинуть мир тошнотворной обыденности, убежав в замок своей мечты. Но, кажется, теперь, по соседству с этом голубоглазым чудом столь экстравагантное и грандиозное желание кажется таким… несущественным, что ли… - А знаешь... – ни с того, ни с сего замурлыкала разласканная готессой Анджи, - я знаю, что Карин называет тебя шоколадкой. Нья-ха-ха, да только вот кажется, ты – совсем не шоколадка. Ты куда больше напоминаешь Анджи маршмелоу. Ты такая воздушная, нежная, сладкая… Просто чудо. Нежное, маленькое чудо. Самая милая на свете девчушка. Ты – словно фарфоровая куколка, созданная для обнимашек и самой искренней, самой тёплой и долгой любви. Сердце Селестии, до этой минуты словно утопавшее во сне, переходит в бешеный стук. Частый и непрекращающийся, словно вот-вот выпрыгнет из груди. - Я искренне благодарна Атуа за то, что он сотворил тебя таким прелестным созданием, ньях! – тихонько шепчет на ушко брюнетке художница, - Анджи давно хотела сказать тебе это… В общем… Я люблю тебя. Всем сердцем люблю. И желаю связать с тобой свою жизнь, чтобы наши судьбы сплелись, как две нити в руках мудрого Атуа. Может быть, это чувство чуждо тебе, - вздохнула художница, - и мои чувства к тебе безответны… что ещё можно ждать от мастера азартных игр… но даже так, Анджи уверена, что Атуа неспроста свёл её с Селес-чан. И Анджи будет любить тебя, несмотря ни на что! Готесса сидела в тёплой воде, не говоря ни слова, словно вглядывалась в своё отражение. Анджи, не ожидая ответа, пристально взглянула в лицо брюнетки, ожидая от неё хоть какой-нибудь реакции на своё признание. Пыталась хотя бы на секунду прочитать эмоции девушки по глазам. Да. У Селестии красивые глаза. Похожие на два огромных рубина, скрытых под длинными ресницами. Два огромных рубиновых зеркала в которых в эти секунды отчётливо читались боль и грусть, видимо, сил скрывать которые у Селес больше не оставалось...       Ласка. Нежность. Любовь. Ранимое сердце готессы, отвыкшее от этих простых, но таких желанных вещей, которых она жаждала куда больше готического замка и вампирской свиты, мучительно сжалось. То самое сердце, способностью с лёгкостью обмануть которое самопровозглашённая Королева Лжецов так усердно кичилась, было готово разорваться в этот момент от простого признания в самых искренних и нежных чувствах, словно бомба с зажжённым фитилём. Селестия постаралась зажмуриться, но не успела. Переполнявшая глаза боль скатилась двумя одинокими слезинками из глаз брюнетки с тихим, еле различимым всхлипом… разорвавшим тишину пустой ванной комнаты вместе с двумя отчётливо слышными всплесками воды… - С-с-селес-чан… - испугалась Анджи, – всё ли с тобой хорошо? Что с тобой? Кто тебя обидел? Селестия не ответила. Она продолжала тихонечко всхлипывать, стараясь изо всех сил сдержать эмоции. Впервые за долгое время ей, королеве игорных домов и подпольных покер-клубов, казалось бы, совершенно неподвластной каким-то жалким чувствам, этому «уделу ничтожных человечишек», не удавалось скрыться за маской спокойствия и безразличия, которая сама рассыпалась в пыль прямо на глазах. Селестия Люденберг, Королева Лжецов, «Абсолютный Азартный Игрок», упёрлась в Анджи, чуть ли не сдавив её в объятиях своими хрупкими ручками, и горько расплакалась. - Ну почему ты всё время так часто грустишь? – недоумевала Анджи, - неужели тебя это так сильно расстроило? Прости… - теперь уже глаза художницы наливаются слезами, - мне не стоило… тебе об этом говорить… - Я… тоже… люблю тебя… А-а-анджи-чан… - еле выдавила сквозь слёзы заплаканная Селестия, - прошу тебя… Не покидай меня… Пожалуйста… Анджи смотрит на свою утопающую в слезах возлюбленную. Девушка-загадка, таинственная готическая принцесса, грозная «Королева Лжецов» в одно мгновенье преобразилась, словно сбросив все свои вычурные наряды вместе с намертво приставшим к ней образом. Рядом с островитянкой сейчас ютился ранимый, расстроенный ребёнок. Маленькая, слабая, хрупкая, беззащитная девочка, которой так не хватало ласки и любви. - Селес-чан… Скажи пожалуйста, у тебя когда-нибудь болело сердечко? – вопрошает художница, еле сдерживая слёзы. Даже взаимность со стороны готессы так и не вернула ей прежней радости. Селес молча кивнула, закрыв глаза и продолжая всхлипывать. Никем не любимая, брошенная девчушка, которую все вокруг так и пытались обидеть, она давно свыклась с вечной болью, терзавшей её ранимое сердце. Никто так и не думал о том, что этой молчаливой застенчивой неформалке так не хватает простой заботы и ласки, в которые она попросту не верила.       Анджи нежно обнимает Селестию, осторожно гладя её по макушке. От прикосновений художницы брюнетка начинает плакать ещё сильнее. Ощущение, словно, когда прижигают ранку. И приятно, и плакать в три ручья хочется. Но это были слёзы счастья. Самого искреннего счастья, от которого готесса изрядно отвыкла, считая, что не может быть большего счастья, чем обретённый сказочный замок. - Атуа позаботится о тебе. Он обязательно сделает так, чтобы твоя душа больше никогда не болела. Чтобы в твоей жизни больше не было страданий и зла. Он защитит тебя, как защищает все свои самые лучшие творения. Ну же, улыбнись! Брюнеточка постаралась слабо улыбнуться сквозь льющиеся в два ручья слёзы. Было видно, что Селестии столь же больно, сколь и приятно. - Спасибо… тебе… моя милая Анджи-ча-а-а-ан, - ударяется в новые рыдания Селес, лишь только Анджи целует её в щёчку. Нежно и чувственно. Словно хочет пожалеть и приободрить расклеившуюся брюнетку. - Прошу тебя, не грусти. Атуа любит тебя. Он тебя никогда не оставит, а если такова воля Атуа, значит, и Анджи всецело будет с тобой до конца твоих дней и даже больше. Анджи обещает.       Брюнетка, тихонечко всхлипнув, прижалась к своей возлюбленной с силой, которой явно не ожидалось от хлипкой 17-летней девчушки. Селестия, едва превозмогая слёзы, чувственно впивается в губы полинезийки. Одинокий поцелуй. Но такой тёплый, сладкий, пропитанный самой чистой, искренней нежностью, собранной по крупицам в израненном сердце. Даже такая прожжённая оптимистка, как Анджи, всё-таки не удержалась от слёз. Из аквамариновых глаз скатились две одинокие капли, соприкоснувшиеся со слезами Селес. Слёзы, в которых в равных пропорциях смешались радость и грусть, боль и счастье, надежда и отчаяние… И так хочется верить, что всё причинявшее боль и горе, вышло из нежных девичьих душ вместе с этими слезами. - Анджи обещает, - повторяет, сжимая любимую в объятиях художница. - И Селес обещает тоже, - вторит ей готесса, прижимаясь к смуглым щёчкам.