Road trip

Минхо любит кошек, арбузную жвачку, (в тайне) девчачьи романы и (не в тайне) Криса. Минхо понимает, что любит безотчетно, своеобразно, некрасиво и иногда даже очень дико, но что с этим делать и как это обуздать – искренне не догадывается, потому что живут они вместе уже полгода, иногда ведя себя как чужие люди, а иногда как самые близкие родственники. Их не нарочно знакомит Хенджин, случайно спутавший номера в телефонной книжке, ведь у инструктора из тренажерки и круглосуточной доставки пиццы – блин, какое совпадение – номер отличается лишь на цифру. Минхо извиняется дважды – нет, трижды – за то, что разбудил посреди ночи незнакомого человека, путается в простынях и хочет провалиться под землю, чувствуя, как горят щеки в комнате с открытыми окнами. Кристофер Бан зевает прямо в трубку, шумит на заднем плане посудой и говорит что-то про невыполненные дедлайны, а Минхо, преисполненный чувством вины, неиронично набирается абсурдной смелости, подкладывая подушку под живот, и зачем-то спрашивает, какие могут быть дедлайны в два ночи, что гремит на чужой кухне и как реагируют соседи (потому что его собственные обычно выстукивают барабанную дробь по батареям – «ну, это к слову, если интересно»). И Крис рассказывает, просто потому что никто до этого не спрашивал. А Минхо слушает. Слушает часа три, поставив телефон на громкую, не чувствуя ни сонливости, ни даже голода, который, вообще-то, можно сказать, свел их почти также филигранно, как и Хенджин. Он успевает сменить сотню поз, обойти квартиру раз тридцать, посидеть на столе, подоконнике, кухонной тумбе, запрокинуть ноги на стенку у изголовья кровати и шлепнуться с ее края под тихий хохот с другого конца провода. Крис смеется красиво, а еще красиво улыбается, красиво моет полы и посуду, красиво переключает каналы и красиво заглядывает в полупустой холодильник. Крис вообще хуманизация красоты, но Минхо понимает это не в ту ночь и даже не в следующую, когда они опять созваниваются, коллективно решив, что «бессонница». Минхо понимает это, когда Бан уже вхож в его дом – вхож с завидными ямочками на щеках, в вязаной безрукавке и с подарочной коробкой рассыпного чая, прямо как любит Ли. Хван говорит, посмотри, какие брови, но Минхо смотрит куда угодно, только не на них, и чувствует, что кукушка едет на космических скоростях: с первого взгляда такое разве бывает? А Чан легонько приобнимает за плечи, мол, давно хотел уже увидеться, и вот Хван подкинул возможность. Спустя неделю Минхо думает, что Хван подкинул свинью. От неуемного тяжелого чувства незаполненности и недосказанности его мутит и кидает из крайности в крайность: то позвонит и без того вечно раздраженному Сынмину и наплетет какой-то чепухи, то в магазине кошелек оставит, то поругается с таксистом. Минхо от нервов сгрызает всю кожицу с губ, взлохмачивает темные волосы и больно стукается бедром о кухонный стол. Минхо ищет ответы, но находит только больше вопросов, прыгая в дурацкое чувство привязанности к первому встречному-поперечному с головой. Феликс напротив него безмятежно разглядывает свои аккуратные ногти, клонит голову на бок и задумчиво произносит, растопырив пальцы: – Хочу покрасить в разноцветный. А мизинцы в черный. И сверху налеплю по цветочку – на каждый ноготь разный. Чего молчишь? Хочешь, и тебе сделаю? Минхо хочет сдохнуть. Со временем ему начинает казаться, что Чан, наверное, не глупый. Чан вообще-то очень умный, вероятно, потому что приходит к нему в гости каждые выходные с новым чаем и старым парфюмом. Как и все умные люди, он догадался сразу, что Минхо наливает ему кипяток в свою любимую кружку не просто так. Хван как-то обмолвился, что ему он вообще однажды хотел плеснуть его в лицо, а Чану, как почетному гостю, подает лично в руки, специально дотронувшись до чужих пальцев. Выходит прикольно, немного глупо и приятно, как, в целом, и все их общение. Чан смотрит исподлобья, пока напиток остывает, и думает, думает, думает. Приятно. – Не сладкий? – беспокоится Ли, когда Крис возвращает чай на стол после первого глотка. – Ты слаще, – медлит гость, и Минхо чуть не роняет чашку себе на колени. С того момента прошло шесть месяцев. Крис почти сразу и без лишних вопросов переехал к нему, раскидал по полкам свои вещи и разбил в гостиной любимые духи. От ковра до сих пор пахло «Версаче», по углам валялись заношенные футболки, а на полочке в ванной постоянно лежала открытая паста. Первое время Хо молча закрывал тюбик, готовил по утрам на двоих и даже научился бесшумно захлопывать входную дверь. Хенджин приходил к ним на квартиру чисто поржать с его глаз-сердечек и потешить свое самолюбие: «А это я их свел, прикиньте? Да-да». Да-да… Чонин скептически щурил глаза, когда Хван отхватывал по шапке, Феликс порывался под шумок наподдать еще и по пятой точке, а Крис смеялся, напрочь игнорируя тот факт, что они с Минхо, как выяснилось, абсолютно разные люди. Но долго скрывать эту гнойную язву не вышло. Мелкие стычки стали возникать совсем скоро и по сущим пустякам: Крис прошелся в уличной обуви за телефоном, Минхо подобрал очередного кота на передержку. – Ты говорил, что на прошлой неделе был последний, – с явным недовольством стряхивая с черной толстовки белую шерсть жаловался Чан. Он любил животных и любил им помогать, но то, что квартира превратилась в проходной двор, куда практически ежедневно заглядывали люди из приюта, начинало выбешивать сильнее пробок на дорогах. – А ты – что научишься не разносить грязь по всей квартире, – Минхо хмурился и сжимал костяшки. – Тогда говори об этом и своим посетителям, а не только мне. – Они тут не живут. – Я бы поспорил. Бывало, что цапались сильно и у всех на виду. Первый и последний раз, когда ребятам удалось вытащить Хо в клуб, окончился дракой, полицией и разбитым носом Чана. Какой-то пьяный мужик стал настойчиво приставать к Минхо, не отвалившись ни после вежливой просьбы, ни после угроз. Ли почувствовал нарастающую комом панику, потеряв из виду знакомые лица, а терпение сдало окончательно, когда чужие руки клешнями сомкнулись на талии. Его затошнило. Вдаваться в подробности особой нужды нет: Чан появился неожиданно, но вовремя, как, собственно, он и вошел в жизнь Ли. Были крики и толкотня, а еще охранники заломили руки, и у Криса с того дня два напоминания – заживший порез от неаккуратно надетых наручников (неуправляемый ведь, офицера чуть не уложил) и звонкая пощечина от Минхо – по одной на каждую щеку. – Больной! – орал Хо, злобно размазывая слезы по лицу. Он не плакал от слова совсем, тем более на людях, в такие моменты предпочитая уходить в себя и закрываться на несколько замков, а сейчас удивительным образом его прорвало, как неисправный кран, и были в шоке даже ребята. – Я бы и сам справился! Но не справился бы, и Крис прекрасно понимал, что от большого стресса Минхо, как воспаленный нерв, сейчас реагировал на каждое его слово в пять или шесть раз острее обычного. – Дай салфетку, – запрокинув голову, Крис протянул к нему руку. Минхо била крупная дрожь, и он едва держался на ногах, особенно после предупреждения от представителя закона, что пристававшего мужика увезли без сознания. – Пошел бы ты нахуй, а, Чан? Пожалуйста? Но, в целом, все завершилось довольно безболезненно. На «дебошира» не стали писать заявление, Минхо зарекнулся никогда не ходить в клубы, а ребята – не приглашать. Когда же вернулись домой – не разговаривали несколько дней. А потом помирились. Молча глядя друг другу в глаза на узенькой кухне в три ебаных утра с ощущением знатно пригоревшей от всей этой ситуации жопы, каплей смущения, растерянности и немного тоски. – Ты творишь пиздец, – сдавленно произнес Минхо в чужие ключицы, когда тот его притянул к себе. – А ты как будто нет. Минхо хотел сказать «нет». Минхо хотел сказать, что единственный раз, когда он откровенно проебался, был на эмоциях после очередного скандала, когда он нечаянно прочитал его открытую переписку, сам себя накрутил, расстроил и разозлил так сильно, что позвонил довольно легкому на подъем Феликсу с вполне дружеским предложением переспать – назло или чтобы снять напряжение, как-то так он мутно объяснил, путаясь в словах и заламывая пальцы. Ликс подозрительно быстро и без прелюдий сказал «ок», заказал ему такси и встретил на пороге тревожным взглядом. Минхо знал, что ничего не выйдет, потому что даже в мыслях трахаться с кем-то, кроме Чана – пусть и с Феликсом, который милый-симпатичный и в шутку или нет предлагал ему это раз сто – он не мог. Только Крис, только он, и отсасывать – прости господи – тоже только ему, потому что правильно, потому что по-другому нельзя, не хочется да и не бывает. Феликс понимающе улыбнулся, переступил с ноги на ногу и неловко предложил: – Давай я тебе все-таки ногти покрашу? Вечером Хо вернулся домой с заплаканными глазами и гель-лаком на всей правой руке. Крис так и не узнал об этом случае, ведь в конце концов, их было много. Каждый и не припомнить. – Вы как итальянцы, – выдает один раз Джисон, назойливой липучкой прижимаясь к широко раскинувшему на их протертом диванчике ноги Чанбину. Вот у этих двоих, думает Хо, все легко и прозаично: Хан наглеет и залезает на чужие колени, громко смеется над какой-то бессмыслицей, показывает мемы из твиттера и щекочет старшего до тех пор, пока на хмуром лице не заиграет улыбка. Под мультяшный визг Джисона Со начинает щекотать в ответ, шутливо поколачивая того, заставляя выронить мобильник и запрокинуть голову назад, подставляя шею под маленькие быстрые поцелуи. Никто не обращает внимания, потому что это так же привычно, как и то, что солнце встает на востоке, а садится на западе. Хотя Сынмин бы поспорил. Сынмин прочесал три десятка научных сайтов и по выходным в качестве хобби редактирует Википедию, устало потирая переносицу от давящих очков и нервно дергая коленом каждый раз, когда ураган по имени Джисон проносится мимо, втягивая флегматичного Чанбина в разного рода авантюры: снимать квартиру с этими двумя теоретически можно, но практически – даже опасно. – Я съеду! – ругается каждый раз Ким, грозясь отключить все семейные подписки. А Хан и Чанбин улыбаются, находясь в своем отдельном мирке. Минхо смотрит и понимает, что хочет также, а также не получается, не выходит, как ни старайся. Наоборот кажется, что с каждым днем все становится хуже, и хуже больше от осознания, что пропасть между ним и Крисом пугающе быстро растет неоперабельной опухолью. Когда Феликс врывается в их квартиру с радостной новостью о том, что на последние деньги взял в аренду дом на колесах, Минхо не пищит от радости, как Чонин, и не начинает гуглить маршруты, как Хенджин. Он медленно переводит взгляд на сидящего напротив Криса и ловит его мимолетную улыбку: конечно, ты всегда хотел исколесить весь мир. После затянувшегося до полуночи обсуждения организационных моментов Чан, проводив гостей, неслышно подходит к Минхо, пока тот моет чашки из-под бергамотового чая, и медленно обнимает за талию. Ли, крепко задумавшись, чуть вздрагивает, гремит фарфором и ругается. Парень смеется ему в шею. – Вот увидишь, будет здорово. Минхо чуть поворачивается и сталкивается с ним кончиком носа. Вода из-под крана перекрывает его шепот. – Не люблю поездки. – Чего? – Не люблю, – повторяет Минхо, беря в руки упавшую чашку и обтирая губкой, – поездки. Жопа болит на одном месте сидеть. Минхо не знает, зачем врет, но ему кажется, что правда звучит еще более по-идиотски, чем это. Правда, что его укачивает в машинах, что Хенджин дерется во сне, что Чанбин слушает просто отвратительную музыку и что он – Минхо – панически боится, что поездка станет их последним с Крисом общим воспоминанием, сохраненным смазанными снимками в галерее телефона. Чан смеется еще громче, лениво отшучивается в ответ, мягко чмокает Ли в висок и уходит собирать вещи. Минхо смотрит на бегущую из-под крана воду и механически уже пять минут намыливает одну и ту же ложку. Может, это будет лучший исход. Красивый конец для их истории без начала. Так получается, что ругаются они прямо перед выездом. Не слишком сильно, кажется, из-за какой-то херни, но оставшиеся полдня сидят в противоположных концах машины, почти друг на друга не взглядывая. Феликс, покачиваясь, лавирует между сумками, Хван передает по кругу пачку чипсов, а Джисон колбасится на переднем сидении под американский хит-парад. Ехать решили далеко, на какой-то нереально красивый пляж. Море сейчас холодное и неспокойное – не покупаешься, если ты не Хан Джисон – но вид там такой, что позавидует любой Лазурный берег. – Нам всем нужна смена обстановки, – объяснял главный массовик-затейник, любовно поглаживая лакированные створки кухонного шкафчика. У них была мини-плита с мини-вытяжкой, несколько мини-холодильников и мини-раковина с мини-краном. Минхо рассматривал пейзаж за окном и не знал, куда деть себя от мини-тревоги, которая почему-то именно в этом микромире два на два метра приобретала гигантские размеры. – Конкретно мне нужна неделя медитаций на Бали и кофе с пенкой без сахара. На миндальном молоке, – угрюмо отозвался из-за руля сгорбленный Сынмин, не спавший из-за дороги ночь, но из принципа никому больше не доверявший руль. Он поправил очки на переносице и бросил через плечо: – Дайте кто-нибудь мой термос. Чанбин дремал, свесив голову, Чонин заткнул уши эйрподсами, Хенджин специально проигнорировал просьбу, а Ликс был просто слишком далеко. Минхо вяло покрутил головой в поисках термоса и нащупал его под своим сидением. Хотя они и делали остановки, ноги к тому моменту уже затекли, и небольшая прогулка из одного конца дома на колесах в другой не навредила бы точно. – Долго ждать-то? – донеслось с водительского сидения, и Минхо сдержал себя, чтобы не закатить глаза. Он переступил через чьи-то тапки, валявшийся рюкзак и пустые банки энергетиков, чуть не поскользнулся на пакетике из-под орешков и хрустнул суставами. Чан сидел на диване позади Сынмина, листая новостную ленту. Он бросил мимолетный взгляд на Хо и снова перевел его на телефон. – На, – сказал Минхо, протягивая термос именно в тот момент, когда машина наехала на ямку. Наверное, он бы полетел носом прямо в лобовое стекло или застрял бы между сидениями, больно приложившись о стоявшую рядом мебель. Чан неожиданно подорвался и выставил руки, ловя Минхо подмышками и прижимая к себе. В конце концов, по глупости упали оба, но Чан каким-то образом оказался снизу, и Минхо приземлился прямо на него. Машину тряхнуло так сильно, что очнулся даже Чанбин, спросонья по инерции начиная выискивать Джисона. Сынмин за рулем сматерился, потер лоб и через пару метров остановился проверить с пулей вылетевшим наружу Феликсом целостность колес. – Ты в порядке? – было первым, что спросил Чан. Минхо продолжал лежать на нем, смотря чуть испуганно и потерянно. Их лица были близко-близко, в паре дюймов, и волосы Ли касались лба Чана. В этом моменте не было ничего нового, смущающего или неожиданного – скорее, он был естественным и привычным, потому что Минхо засыпал на груди Чана чаще, чем на собственной подушке. Но из-за недавней ссоры и постоянно преследовавшего его чувства внутренней пустоты это было иначе. Пауза неловко затягивалась. Он выпалил: – Локоть содрал. Красная царапка на сгибе руки подтвердила его слова. Кончиками пальцев Чан коснулся кожи чуть выше, как бы проверяя. Он смотрел то в глаза, то на губы, то на кончик носа с маленькой родинкой Хо. Ли неосознанно сжал пальцами ткань его футболки и чуть подался вперед. Даже на фоне разбросанной обуви, крошек из-под чипсов и комьев загнанной по углам пыли Чан был невероятно желанным и близким. – Спасибо, – выдохнул Минхо ему куда-то в подбородок. Не прекращая ворчать, Сынмин вернулся, хлопнул дверью и завел машину под вопросительными взглядами пяти пассажиров. Минхо и Чан не сдвинулись с места, даже когда машина тронулась, не зная точно, нужно ли что-то делать и какой в этом смысл. – Я свой термос получу или нет? Так тянулись дни. К тому времени они ехали уже трое или четверо суток, останавливаясь в живописных местах и делая много-много фотографий. Еще в первый вечер Феликс торжественно заявил, что машина не рассчитана на их компанию, но, как говорится, в тесноте да не в обиде. Хан тут же предупредил, что они с Чанбином спят на постели, потому что у того больная спина (а Джисон идет в комплекте), Сынмин растянулся на диванчике, длинными ногами посбивав все близлежащие стаканы и бутылки, Хенджин разложил несколько сидений для себя и Чонина, а Феликс признался, что всегда хотел заночевать в палатке, поэтому спать будет снаружи. Минхо на всякий случай оглядел машину на наличие свободных мест, потыкал отклячившего задницу Джисона, споткнулся о кроссовки Сынмина и вернулся обратно. Они с Чаном брали спальные мешки за пару дней до выезда, но сейчас, агрессивно копаясь в перепутанных меж собой вещах, Минхо находил что угодно, кроме этого. В конце концов, он решил обернуться легкой накидкой, наивно полагая, что это его согреет, да и вообще, как можно замерзнуть в машине. Спустя час, ежась и ворочаясь, как гусеница, он легко мог дать ответ. Чан лежал на спине с закрытыми глазами, положив одну руку под голову. Сон не шел, но шел клубок нереализованных планов и целей, и от обилия мыслей в висках пульсировало. Минхо продолжал кряхтеть совсем рядом, переворачиваясь с одного бока на другой. Ему было холодно, он хотел есть и его злило, что Хан, уткнувшись носом Чанбину между лопаток, раскинулся морской звездой на постели, где при желании спокойно поместилось бы еще полтора человека. Чан медленно повернул голову в сторону звука и минуты две смотрел на его ничтожные попытки найти удобное положение. Затем вздохнул, потянулся за молнией на спальном мешке и раскрыл его. – Залезай, – сказал он, пригласительным жестом похлопывая по свободному месту подле себя. Минхо не глядя ему в лицо почти без колебаний пополз навстречу. Это было неочевидно и непреднамеренно, но последней курсирующий по просторам его головы клеткой мозга он все-таки понимал, что ничего так не успокаивает, не помогает и не исцеляет, как Крис, даже если его игнорировать на протяжении нескольких дней. Ткань опасно натянулась и затрещала, когда Минхо, скинув с себя ненужные тряпки, нырнул под руку Чану. Он улегся на бок, закинув на него ногу, потому что только так молния могла застегнуться. Хо обнаружил, что его голова сейчас на чужом плече, а руки по привычке обнимают за пояс. Он медленно убрал сначала одну, а затем вторую, но Чан из-за этого как будто придвинулся еще ближе. – О чем думаешь? – спросил он спустя какое-то время, дав Ли привыкнуть к положению сплющенного сэндвича. Минхо молчал. Он думал о том, что замерз, как сука, что их мешок сейчас от одного его вздоха разойдется по швам, и что Чана до дрожи хочется поцеловать в его обветренные губы – желательно, с языком и неприличным причмокиванием, чтобы со стороны Хенджина в голову прилетело чем-нибудь тяжелым. Минхо не понял, как это снова случилось, как опять, в пятый или десятый раз он физически ощутил потребность касаться Чана, засыпать с ним и просыпаться, упрямым ребенком составляя картину, даже если их пазлы друг другу не подходили. – Домой хочу, – сдавленно ответил ему Ли, когда Чан уже потерял всякую надежду. Он озадаченно выгнул бровь, но в темноте это было сложно заметить. – Рано, – он аккуратно высунул из мешка правую руку и поудобнее приобнял Минхо. – Ты еще самое красивое не увидел. Минхо медленно поднял на него глаза, провел мысленную дорожку от скулы до линии челюсти и почти вслух произнес: «Я вижу тебя каждый день». Часа в два ночи крадучись вернулся изможденный и искусанный комарами Феликс, на входе уронивший чанбиновскую башенку из-под пивных банок и разбудивший все живое в радиусе километра. На следующий день на заправке Чан купил Минхо фруктовый лед. Оба сели на выставленные на улице сумки, щурясь на солнце и выжидая, когда вернутся остальные. Минхо слишком долго вертел мороженое в руках, затем все же решился снять обертку и поднес растаявшую палочку ко рту. Сок заструился по губам и подбородку, закапал на футболку и запачкал руки. – Брось, – скомандовал Чан, в которого тоже за компанию нехило так прилетело сахарным сиропом. Минхо уронил кашеобразное мороженое на асфальт и развел липкие руки. – Повернись ко мне. Чан высоко задрал край своей футболки и наклонился к Ли, чуть развернув к себе. Он начал вытирать подтеки мороженого с лица, быстро и аккуратно промокая кожу. Минхо сидел как вкопанный, но очень скоро сироп начал стекать на ключицы и грудь. Он дернулся, повел плечом, но Чан быстро развернул его обратно. А затем – кто бы мог подумать – наклонился к выступившей на шее венке и провел языком, собирая остатки сладости и заставляя глюкозу в крови Хо подскакивать, но отнюдь не от десерта. Минхо закусил щеку, вплотную свел ноги и отклонился назад. Чан поднялся чуть выше, сцеловывая остатки мороженого с подбородка, и провел языком по его нижней губе. Минхо почувствовал, как по спине побежали мурашки, как в голову ударило пьяным желанием попросить его наоборот спуститься и громко-громко (не)вовремя вздохнуть. – Варежку захлопни, – толкнул плечом Феликса Хенджин. Чанбин, держащий в одной руке откусанный круассан, неловко прокашлялся и сказал, что через пару минут отъезжаем. Минхо покраснел до кончиков пальцев, вытер руки о штаны и пулей подорвался заносить вещи, краем уха услышав джисоново «Я тоже так хочу», а следом легкий подзатыльник. В конце концов, всю поездку он думал только об их отношениях, упуская из виду все прелести путешествия. Минхо делил пространство с человеком, с которым по приезде, несмотря на их недонежности, мог разбежаться с вероятностью девяносто девять и девять десятых, и эта мысль душила его, как веревка на шее, иногда перекрывая собой все остальные чувства. – Перегорел? – спрашивает в тот же вечер Чонин, похрустывая сырной вафлей. Минхо смотрит на него, как на дебила. Невидимый след от губ Чана горит на шее прожженной меткой даже после того, как он три раза до красноты оттер ее полотенцем. Минхо открывает рот, чтобы сказать такое очевидное «нет», да так и замирает, думая, кто из них придурок больший – Чонин с его незаконченным средним общим или он со своими навязчивыми мыслями. – Я думаю, Чан – тот, кто тебе нужен, – продолжает философию паренек, от роду ни с кем не встречавшийся. – А я? – спрашивает Ли спустя восемь минут болтовни. Ян успевает сменить тему несколько раз и к тому времени уже во всю жалуется на занижающих оценки преподов – до чужих отношений ему как до количества бензина в баке: все равно ведь дело хёнов, ему-то лезть зачем? А Минхо смотрит рассеянно, выжидающе. Минхо не слушал ни-ху-я, продолжая в очередной раз накручивать себя как нитку на палец. – Я – тот, кто ему нужен? Чонин оказывается плохим собеседником, потому что на риторический вопрос дает ожидаемо неожиданный ответ: «Спроси». Лицо Минхо буквально принимает выражение вопросительного знака, и только спустя часа полтора безрезультатного обдумывания услышанного на мини-стуле за их мини-барной стойкой он, полный решимости, вываливается на улицу. Остальные отсыпались перед следующим днем: они наконец-то приехали на тот самый пляж, до которого добирались неделю, но уже был поздний вечер и в темноте едва ли можно было различить набегающие на берег волны. Минхо почувствовал свежий морской ветерок, повернулся в направлении, откуда он дул, и прикрыл глаза. Чан. Найти Чана. Найти и поговорить, расставить уже все точки над i и решить, кем они вернутся домой: знакомыми незнакомцами или дефектными соулмейтами. – Не спится? – донеслось откуда-то сверху. Минхо вскинул голову и посмотрел на крышу машины. Крис сидел по-турецки, и все его тело было расслабленно. – Когда мы расстанемся, я хочу, чтобы ты был со мной честен. – Что? Ли делает вдох, прячет руки в карманы драной джинсовки и говорит сплошным текстом: – Я почти изменил тебе, когда мы посрались. И обсудил тебя в переписках со всеми моими знакомыми. Это делает меня хреновым партнером, я в курсе, но то, что делаешь со мной ты, еще хуже, потому что я хочу прыгнуть под колеса этой чертовой машины, когда мы вроде как вместе, а потом типа.. отдаляемся? Я не.. знаю? Мне иногда кажется, что ты никогда не влюблялся и просто терпишь меня с первого дня встречи. А еще что я все порчу. Собственными руками, вот прямо как сейчас. Чан молчит, смотря на него не то разочарованным, не то грустным взглядом, чуть поджав губы. Минхо мнется и оттягивает джинсовку к низу. – Еще.. еще я хочу кота. Двух. И чтобы твоя сестра перестала тебя ревновать. Чан молчит. Он сидит на крыше еще какое-то время и затем, чем-то скрипнув, начинает медленно спускаться по маленькой лестнице на землю. Обойдя машину, он тихонечко открывает переднюю дверь и, просунув руку, вытаскивает небольшой сверток пледа. – Пошли, – говорит он, беря Минхо за кисть руки. Идут в тишине, друг на друга не оборачиваясь. Минуют проложенную дорогу, спускаются в овраг и выходят на песчаный пляж. Плеск воды становится таким отчетливым, таким ярким, что пробуждает давно забытые воспоминания из детства. Минхо чувствует на сердце вину. Вину и стыд. Не легкость от сказанного, а самую настоящую жалость, в первую очередь, к Чану. Что Минхо не умеет любить так, как ему хотелось бы. Что Минхо вообще, наверное, для отношений не создан, а создан для накручиваний, беспокойств по пустякам и самообвинения. – Ложись, – говорит Чан, расстилая плед на песке. – Хочу тебе показать. Минхо опускается на одно колено, затем на другое. Ноги вязнут и проваливаются, песчинки застревают под ногтями и в волосах. Чан помогает ему устроиться и ложится на спину рядом. Небо над головой звездное-звездное. – Видишь? – спрашивает Чан, указывая пальцем на скопление мерцающих точек в бескрайнем черном полотне. – Пояс Ориона. Минхо щурится и говорит «вижу», но на самом деле едва ли различает маленькие сияющие кляксы. Они образуют кривые треугольники и изломанные трапеции, но никак не пояса, не фигуры и уж тем более не древнегреческих богов – даже не отдаленно. Минхо понимает, что это обобщение, что от Ориона там одно название и что люди придумали все эти условности просто чтобы было нескучно жить, и все равно в голове не укладывается, почему они – сверкающие и недоступные – там, а Минхо с Чаном – здесь. – Смотрю на них и спокойно так, хорошо, – продолжает он, завороженно глядя в космическую пустоту. Минхо замечает, что голова начинает кружиться, и чем дольше он выискивает цельные созвездия – тем сильнее. Он закрывает глаза, мысленно считает до десяти и топит фаланги правой руки в песке. – Мы ведь не на звезды смотреть пришли, – напоминает он, перетирая песчинки между пальцами. – Именно за этим мы и пришли. Ли не решается продолжать. Все идет наперекосяк, ломается и рушится, а они лежат у самой воды, и перед глазами в сотнях и тысячах световых лет проносятся горящие болиды. Взгляд цепляет маленькая звезда в отдалении, и Минхо, сконцентрировав ускользающее внимание на ней одной, чувствует, что еще немного, и сдастся. Всю сознательную жизнь его глаза будто завязаны тугой лентой, и он на ощупь пробует идти по чужим следам, сбиваясь, падая и в кровь расшибая коленки. А Чан во сне и наяву говорит: – Прости за то, что со мной бывает трудно. Его хочется слушать, но еще больше – попросить взять за руку и повести за собой, а там неважно, куда – хоть к обрыву: Минхо прыгнет за ним без задней мысли, даже если глаза его будут открыты. – Что не умею идти на компромисс. Что продолжаю гнуть свою линию, даже если тебе больно. Минхо кусает губы. Острое желание сказать, что это окей и что он тоже не умеет, встает поперек горла, и он почти начинает задыхаться. Потому что не окей и никогда им не станет. Потому что оба предпочли не смотреть в лицо вставшим разделительной стеной проблемам, а Минхо с двойным узлом на затылке так и вовсе никогда не видел. – Возможно, что и вдвоем у нас получается плохо, – задумчиво говорит Чан, и Минхо почти ловит микроинфаркт. Он проигрывал этот момент в голове сотни раз, но никогда не думал, что он наступит именно так. На какое-то мгновение Чан вслушался в плеск волн. А затем сказал: – Но отдельно – еще хуже. И я не хочу видеть рядом кого-то, кроме тебя. Не думаю, что смогу. Чан вдруг умолкает и внимательно вглядывается в небо. Минхо долго не может придумать, что сказать, потому что ни одна проекция, созданная его воображением, не совпала с этой. Чан внезапно взмахивает рукой и пальцем указывает прямо на пикирующий огонек. – Звезда падает, – говорит он, не спуская глаз. – Загадывай. Минхо бросает взгляд на крапленое небо и на выдохе заявляет, что не верит ни в это, ни в свечки на торте в День рождения. – А я верю, – отвечает Чан, и на губах Ли – непроизвольная улыбка. Даже в таком деле, как надежда, они принципиально непохожие. Совсем скоро звезда теряется за горизонтом. Минхо чуть поворачивает голову. – Ну? Загадал? Чан кивает несколько раз. – Сказать, что? – спрашивает он, поднимаясь на локтях. Минхо хмыкает, смотрит то на небо, то на Чана. У того глаза черные-черные, но блестят не меньше, чем сверхновая. – А не боишься? – Минхо приподнимается следом, и лицо Чана становится невыносимо близко. С моря тянет прохладой и свежестью. А от него – домом. И повязка на глазах начинает слабеть. – Что не исполнится? – Не боюсь, – тихо говорит Чан, с осторожностью переплетая пальцы. Минхо вспыхивает как спичка, сжимая в ответ, и горит-горит-горит. – Уже исполнилось. Обратно возвращаются с первыми лучами солнца, слабо улыбнувшись сидящему на капоте Чанбину с фотоаппаратом и потрепав заспанного Хенджина по спутанным волосам. У Минхо от долгого разговора ‘о них’ болят нетренированные связки, и еще этот ссаный песок теперь везде где только можно. Когда все остальные с подачи энергичного Чонина уходят смотреть на рассвет, ради которого, собственно, и ехали, Чан предлагает принять душ вместе. Удерживаясь скользкими ногами за его пояс, чувствуя на покрасневших плечах жар воды и смазанные прикосновения чужих губ, Минхо прислоняется спиной к запотевшему стеклу их дорожной душевой, спустя долгое время осознанно приходя к выводу, что все наконец-то так, как и должно быть. И если у всех остальных по приезде будет миллион фотокарточек, безделушки из сувенирной лавки поблизости и гастрит, то у Ли кое-что более ценное. Он проводит рукой по мокрым прядкам Криса, гладит по щеке, пробегает кончиками пальцев по позвонкам. – Не горячо? – спрашивает, беспокоится. Минхо крутит головой и льнет навстречу. Кое-что более ценное. Ближе к вечеру, с боем оттеснив в конец обнаглевшего Джисона с кровати, лежат в обнимку и смотрят объявления с бездомными животными. В машине тишина, все отдыхают, и лишь с водительского места тихонечко играет знакомая мелодия. Неожиданно Сынмин вышагивает из ванной, злобно размахивая полотенцем. – Феликс, опять ты всю воду израсходовал?!