Встреча

Ночной воздух, прохладный и наполненный запахом реки, казалось, приносил свою темноту в особняк через распахнутые окна и двери балконов. Лунный свет не мог пробиться через бесконечные облака, затмившие небо и звёзды, и оттого было как-то темнее, совсем не так, как бывает в начале июля. Комнаты были освещены только несколькими свечами в серебряных канделябрах, но этого было достаточно, чтобы прекрасно видеть всё вокруг себя, оставаясь при этом в лёгком полумраке, милом глазу и сердцу. Князь Юсупов сидел в неподвижном напряжении в высоком кресле у окна, и в волосах его играл ветер, портя укладку. Глаза были как стеклянные и смотрели отрешённо, не фокусируясь, будто не в лакированный паркет, а в бездну. И эта же бездна проникла в его голову: какой-то ступор напал на мужчину, всецело поглотил его, сковал тело, мысли, и Феликс не имел сил о чём-либо думать сейчас. На столике рядом с креслом стояла маленькая фарфоровая чашка из любимого сервиза матери, с недопитым и уже остывшим кофе; книга со стихами, раскрытая на случайной странице, начатая, чтобы отвлечься, успокоиться, но брошенная на середине строки; блюдечко с мёдом, ненавидимым Феликсом, но приготовленным для Дмитрия; несколько лепестков, опавших с липы, царапающей ветками стёкла. Встрепенулись кружевные занавесочки, вешавшиеся обычно на лето, чтобы не создавать жару; встрепенулся Юсупов. Всё в нём затрепетало, заговорило, но в ту же секунду сжалось и замерло в ожидании. Князь вскочил с кресла и повернулся к дверям, чуть не уронив задетую рукой чашку. Она закачалась, стуча по столику своими фарфоровыми ножками. Но кроме этого не было ни одного звука: не доносилось шагов из-за приоткрытой двери, приглушённого ковром скрипа паркета, шороха мундира. На всякий случай Юсупов вышел из комнаты, будто надеясь увидеть там мужчину, застывшего в нерешительности перед дверями, но в коридоре было пусто. Значит, это был лишь ветер и воспалённые нервы. Постепенно рассеивались облака, на тёмно-голубом небе проступали звёзды, белела луна. Феликс вынул карманные часы и поднёс к самому лицу, чтобы лучше разобрать уставшими и сонными глазами время. Маленькая золотая стрелочка подходила к двум часам. Откуда-то послышался слабый стук. Феликс прислушался, пытаясь разобраться, доносится ли он из других комнат или раздаётся на улице. Звуки усилились, и мужчина понял, что стучат по стеклу. Он встал и повернул лицо к окну, но тут же отпрянул от него со вскриком – за ним стояла высокая тёмная фигура, освещаемая сзади луной и делавшаяся оттого совершенно зловещей. Тут фигура эта протянула к Феликсу руку, коснулась его плеча тонкими пальцами и шепнула знакомым голосом: - Идиот! Впусти меня скорее. Узнав в человеке великого князя, Юсупов открыл вторую створку и пропустил его в комнату. - Какого чёрта ты появляешься так поздно и через окно? Феликс хотел принять вид сдержанного равнодушия, но не смог скрыть волнения. Мужчина почему-то кричал шёпотом, хотя мог бы говорить в полный голос – в доме никого не было. - Александра Фёдоровна догадалась, что сегодня я буду у тебя, и не отпускала охрану до самой ночи. У твоего дома тоже стояли офицеры, и я решил пробраться через сад. – Так же шёпотом отвечал запыхавшийся Романов. Молчали. Феликс уселся на подоконник и взял Дмитрия за руку, указывая следовать за собой. Мужчина присел на самый край и высунул свободную ладонь в окно. Кончики пальцев коснулись веток липы и зашевелились в ней, перебирая листья. В комнату вместе с порывом теплого ветра ворвался запах её цветков. - Ты надолго? – Тихо спросил Феликс. Он был уже спокоен, говорил размеренно и мягким голосом. Вопрос он задал больше по привычке, чем из интереса, потому что предполагал ответ. - На несколько часов. – Бросил Дмитрий. – К утру мне надо быть во дворце. Опять замолчали. Их встречи в последнее время были невероятно редки: приказом императрицы было положено следить за ними и не давать видеться. Тоска от долгого ожидания, радость минутам, проведённым вместе, боль от расставания – эти чувства заполняли их жизнь, не оставляя места чему-то другому. Они гасли: Феликс потерял свою живость и весёлость, которую всегда в нём отмечали; Дмитрий стал закрываться в себе всё больше и совсем перестал появляться в тех местах, где обычно собиралась вся семья. Не оставалось сил думать или делать что-либо, и странное, ужасающее чувство разлуки и злости на мир, противящийся их встречам, тяжелело с каждым днём и укоренялось в груди. Было страшно от того, что это никогда не кончится. Что их любовь всегда будет под запретом, что от этого им будет всё хуже и хуже и наконец они станут совсем несчастны, их будет разрывать изнутри отчаяние и злость на жизнь, не сложившуюся из-за непонимания чужого для них общества, и наконец они сойдут с ума или погибнут от этой душераздирающей обиды и боли. Они понимали, что их уже выбросило на этот страшный путь, что будущее их уже предначертано и изменить его они не в силах. И это их состояние делало любые разговоры – о новостях, событиях при дворе или всяких мелочах – совершенно глупыми, бессмысленными и какими-то низкими. Мужчины сидели так близко, что чувстовали дыхание друг друга, неровное от радостной взволнованности, и лица их касались. Их руки сплетались, гладили горячую кожу и обнимали друг друга так, что не было понятно, какая кому принадлежит, да и не было важно: Дмитрий и Феликс будто становились чем-то цельным, неделимым и, казалось, таким крепким, что невозможно было их разъединить. Взгляды их были направлены друг на друга и были так глубоки, что мужчины будто находились не в жаркой комнате у распахнутого окна, не в Петербурге и даже не в этом мире, а помещались друг у друга в глазах. Губы их еле заметно шевелились и тихо, почти неслышно, произносили нежные фразы: "Ты сам не знаешь, как ты прекрасен" – смеялся Дмитрий, "Душенька, ты мой самый близкий человек" – шептал Феликс. Так сидели они долго, и всё вокруг них, казалось, замерло, даже звуки: с улицы не доносилось пения птиц или редких голосов идущих где-то гуляк, не стучали в окно раскачиваемые ветром ветви лип. В комнатах раздавалось только шуршание рубашек, вызываемое прикосновениями и объятиями мужчин, трещание паркета, приглушённый стук маятника и стрелок часов, но все эти звуки создавали свою особенную, мягкую тишину. Но время неслось неумлоимо быстро. Всё могло остановиться, замедлиться, замереть, но только не время, когда два человека счастливы друг с другом. - Пора. – Сказал Дмитрий. Феликс по-детски отчаянно ухватился за рукав Дмитрия, глядя на него глазами, полными надежды. Он понимал, что иначе быть не может, что надо идти, надо расставаться, но не желал этого, будучи не в силах отпустить любимого. Тот тоже не мог уйти и сидел напряжённо, решительно не зная, оставаться ему или встать. Если вовремя не вернуться во дворец, его отсутствие непременно будет замечено, и тогда их встречам можно положить конец. Наконец Романов не выдержал. Боясь, что если задержится теперь хоть на секунду, то уже не сможет расстаться с Феликсом, он вскочил на ноги. – Осторожнее! – Вскрикнул Юсупов, увидев как великий князь задел впопыхах маленький столик, стоявший рядом. Со столика упала серебряная десертная ложка, приготовленная для блюдечка с мёдом. Эта маленькая ложечка произвела шум, оглушивший скованный ночной тишиной дворец и застывший звенящим эхо в воздузе. Тела мужчин пронизал поток беспричинного страха. Холод пробежал по плечам, сковал тело и даже взгляд. Звон будто проник внутрь их, отдаваясь гулкими ударами в висках, и тут же растворился в другом звуке, создающем ужасающую симфонию: в смехе. Феликс, скорчившись на полу и хватаясь в диких порывах за стены и мебель, заливался в истерическом хохоте. Дмитрий вышел из ступора и бросился поднимать мужчину, но тот не мог встать и повалил его за собой. - Боже, что с тобой? – Крикнул великий князь, вырываясь из рук Юсупова, вцепившегося в него, как утопающий в спасательный круг. Феликс метался по полу и задыхался. Он то хватался за грудь, чтобы останавиться и отдышаться, то вновь заходился в хохоте. Ронял стулья, пытаясь уцепиться за что-нибудь, царапал стены, бил себя ладонями по лицу. Он ничего не видел перед собой, еле дышал и отчаянно пытался сказать что-то, но давился словами. Наконец он стал заходиться в хохоте всё реже и вовсе перестал. Он лежал назвничь, раскинув руки и закрыв глаза, тяжело дышал и вздрагивал от рваных всхлипываний и судорожных вздохов. Бледное лицо его раскраснелось и было всё в слезах, волосы были совсем мокрые и прилипали ко лбу прядями. Тело его дрожало, губы шевелились: он силился заговорить. - Какие мы с тобой стали нелепые и жалкие. – Прошептал он, хрипя. Говорить было трудно, и он делал большие усилия, чтобы произнести каждое слово. – Мы теперь совершенно расшатали себе нервы и пугаемся всякого вздора. Мы умалишённые. Дмитрий опустился на колени и обхватил голову мужчины руками, заставляя повернуться в его сторону. Юсупов открыл глаза и поднял взгляд. Было тяжело сфокусироваться из-за слёз, расстроенного состояния и света, начавшего наполнять комнату. Веки задрожали. Князь закрыл глаза. - Рассвет. – Шепнул он. – Иди. - Нет, Феликс. – Дмитрий закачал головой, пугаясь мысли оставить любимого в таком состоянии одного. Он наклонился к мужчине и принялся целовать его лицо, руки, гладить плечи и волосы. – Я не уйду. И пусть он не вернётся домой, пусть всё семейство сойдёт с ума, кинувшись его искать, пусть его обнаружат здесь. Всё равно. Даже если эта их встреча станет теперь последней, даже если их разлучат навсегда, – они докажут всем, что их любовь сильнее чёртовых предубеждений.