Целый мир

Темнота настолько вязкая и чужеродная, что даже вызывает в Сереже первобытную ярость. Он хочет ударить ее, но промахивается, и лишь сильнее путает запястья, как в паутине. Темнота пробирается по предплечьям вверх, окружает. Целый мир сжимается в крохотную точку, отчего воздуха мало. Сережа наедине с невидимым врагом. Враг остается скрыт во тьме. В какой-то момент Сережа начинает считать ее за врага. Безликого. Во тьме мерещится зеркальное отражение. Сережа пытается отмахнуться, но темнота хватает когтями. Пошевелиться не выходит. Нервы ни к черту: Сережа дергается, шипит, будто в конвульсиях. Это похоже на зыбучие пески. Чем отчаяннее борешься — тем сильнее тонешь. Отовсюду набатом звучит голос. Сережа не слышит, что именно он говорит. Но страх от одного только тембра пробирает до костей. Когда в темноте мелькают золотые глаза, Сережа истошно кричит. Из глаз тут же брызгают слезы. Он отчаянно дергается, а золотые глаза смеются. Темнота им вторит. Со всех сторон уничтожающий леденящий хохот, он морозит кожу и царапает. Кровь обжигающей дорожкой стекает вниз по предплечьям. Она багрово-алая. Ярче даже золотых глаз. Сережа кричит. Он падает на колени, пытается свернуться в клубок, но паутина темноты хватает крепче. А потом в опущенные веки бьет яркий свет. Вместо ледяных объятий темноты руки обвивают чьи-то горячие пальцы. Сережа пытается вырваться, бьет наотмашь, кричит громче и истерично плачет. Его продолжают настойчиво, но безболезненно, держать. Ослабший Сережа из последних сил бьет кого-то по крепкой груди, а потом заходится в очередном крике. Тогда его прижимают ближе, мозолистыми подушечками пальцев поглаживают выступающую на запястье косточку. Нежно, с заботой. Знакомо и по-родному. Сережа дрожаще всхлипывает. Снова ударяет, но почти без сил, разбито. Кулаки разжимаются сами, смиряются в крепкой хватке. — Это я, — сиплый размеренный голос мигом приводит Сережу в чувства. Он замирает, сбито дыша и все еще трясясь, и несмело поднимает веки. Темноты нет. Из окна падает рассеянный бледный свет раннего солнца. Он путается в рыжих волосах и отражается в серьезных карих глазах напротив. Таких родных и смотрящих с щемящим волнением. Сережа выдыхает. Слезы и дальше бегут по щекам, но уже без истерики. Это был кошмар. Ни хохота, ни золотых глаз, ни паутины темноты здесь нет. Есть только Олег. — Олег… — Сережа зовет надрывно. Он срывается на новые рыдания и жмется крепче, цепляясь за растянутую черную футболку. — Я здесь. Все в порядке. От его спокойного, почти монотонного голоса, становится чуть легче делать вдох. Кажется, что все и правда в порядке, пока Олег рядом. Сережа дышит с ним в унисон, прислушивается к его неравномерному биению сердца — тоже перепугался. Олег обвивает со всех сторон, становится единственным окружением Сережи. Его ладонь проводит по рыжему затылку, проводит по загривку и дрожащим плечам, другая — не выпускает талию. Сережа же обнимает Олега совсем как коала, льнет ближе, оставляет собственные слезы в чужих — самых родных — ключицах. Олег молчит, отвечает негласно теплотой и присутствием. Оба знают: это необходимо. Без ночных объятий, вытягивающих из пучины гниющего сознания, они не выберутся. Не выкарабкаются. В эту минуту Олег для Сережи — целый мир. Нет ни рассветного солнца на улице, ни вечных кошмаров. Все становится фоном, пока Олег щекотно дышит куда-то в макушку, пока ладони опаляюще горячие и держат крепко. Только сейчас все страхи становятся пылинкой. Дунешь — и улетит, как не бывало. И так спокойно только рядом с Олегом. — Все в порядке, — повторяет Олег, как мантру. Сережа верит. Олег для Сережи — целый мир. Каждый день.