6LACK - PRBLMS
Входящие>> от: Бокуто 23:50 приезжай Ночной майский воздух был теплым, спокойным и неподвижным, и дым, срывающийся с огонька сигареты Куроо Тецуро, ровной полоской вытягивался вверх, к лампам светящихся фонарей и далеким холодным звездам, которые скрывал плотный слой городского смога. Тецуро стоял у дверей отеля, покручивая в пальцах брелок автомобильных ключей, и смотрел на свой припаркованный неподалеку старый мерседес. Переступив через отметку “30” на шкале прожитых лет, Куроо Тецуро стал замечать за собой появление странных увлечений, желаний и привычек, хрестоматийно свойственных мужчинам его возраста и старше, людям уже частично реализовавшимся, в чем-то состоявшимся и разобравшимся в том, как в этом мире всё работает. Кто-то из его коллег и друзей внезапно начинал коллекционировать старые марки и книги, кто-то принимался за изучение боевых искусств, кто-то вдруг становился завсегдатаем редких оружейных магазинов и получал лицензию для охоты, и чем дальше шли годы, делая человека старше, тем внимательнее и изощреннее в некотором смысле он становился в своих предпочтениях. Взрослые хобби для взрослых парней, чтобы на несколько часов в неделю обезболить открытую незаживающую рану пустоты – у каждого она своя, но у каждого она обязательно была. Для филателии и букинистики, которые требовали усидчивости и терпения, Тецуро был слишком вспыльчив и раздражителен, для охоты – слишком сентиментален и добр, спорта в его жизни было и без того достаточно, поэтому, чтобы занимать редкие свободные вечера, Куроо Тецуро купил старую машину – подарил её, точнее, его себе на 30-й день рождения. Это был древний, разваливающийся от старости, сотен тысяч пройденных километров и не-заботы десятка предыдущих владельцев черный мерседес. Немецкие машины конца 80-х признавались эталоном заводского качества и надежности, но даже их не щадило время: металл корпуса местами подгнил, проржавел и стал сыпаться от малейшего нажатия, бампер был изогнут и испещрен вмятинами от попадающих в него на скорости камней и дорожного гравия, и только двигатель старой штутгартской сборки был безукоснительно готов пройти столько же, если не больше, миль. Отдавая пачку наличных продавцу-немцу, который пригнал эту машину на продажу из Германии в Японию, Куроо Тецуро, сам того не осознавая, подписал себя на год практически ежедневных восстановительных работ. Когда они закончили с расчетами и оформлением документов и Тецуро остался один на один со своим приобретением, мерседес смотрел на него измученным, изнуренным взглядом пыльных треснувших фар. В тот момент Куроо Тецуро понял, что совершенно точно не ошибся с выбором: ему потребовались неприличные суммы денег и время, чтобы вдохнуть в эту машину новую жизнь и душу, но результат радовал сильнее, чем если бы он узнал, что скоро станет отцом. После ремонта мерседес стал чем-то напоминать Тецуро его собственного деда, уже давно почившего. Он выглядел надёжно, солидно, по-немецки лаконично и сдержанно, выражение его тяжелой “морды” было наполнено какой-то близкой сердцу житейской мудростью, а под капотом у него скрывалась настоящая буря скорости и ярости. Он был старым, он многое повидал и пережил, но это его не сломило. Тецуро нравилось думать, что обязательно станет таким же, когда состарится. С ним можно было разговаривать. Более того, порой иногда лишь с ним можно было поговорить и по итогу решить для себя что-то, что не решилось бы в разговоре ни с одним другим живым человеком. В диалогах – а это были именно диалоги, несмотря на то, что его металлический визави всегда молчал, – Тецуро обращался к нему “Дедушка”. Пока Тецуро курил, Дедушка пристально смотрел на него своими погасшими прямоугольными глазами, и во взгляде этом было очень много недовольства. По всей видимости, Дедушка очень не хотел, чтобы его владелец, выпивший больше десятка порций виски, садился за руль. – Я понял, понял, – ответил ему Тецуро и потянулся за телефоном, чтобы вызвать такси. Подул ветер. Струйка дыма от дотлевающей сигареты завилась в кривую спираль и уже через мгновение рассеялась в воздухе.***
– Паршиво выглядишь, – сказал Бокуто приглушенным голосом, открыв перед Куроо входную дверь. Стоило только ему открыть рот, чтобы что-то ответить, Бокуто возмущенно замахал руками. – Только не греми, умоляю. Они молча переглянулись. Куроо кивнул в сторону закрытой двери, ведущей в комнату, и Бокуто кивнул ему в ответ. Его мимика в этот момент выражала что-то похожее на “да, да, и я не хочу слышать твоего мнения по этому поводу”. Разувшись, Куроо промелькнул из крохотной тесной прихожей на кухню, и Бокуто аккуратно, чтобы не издать ни единого лишнего звука, закрыл за ними дверь. – Ну и разит же от тебя, – Бокуто, поморщившись от ударившего в нос запаха алкоголя, поставил перед Куроо чашку только что заваренного кофе. – В курсе, что сегодня только вторник? – Был повод. Тецуро опустил взгляд на глянцевую смолянисто-черную поверхность налитого в чашку кофе – в ней с искажением отражалось его лицо. Выглядел он действительно паршиво: вся тяжесть сегодняшнего дня и усталость сделали его лицо серым, поникшим и безжизненным. – Может, расскажешь уже или до утра молчать будем? – голос Бокуто сквозил раздражением. Он сел за стол напротив Тецуро и подтянул под себя коленки. Бокуто был первым и единственным человеком, кому писал или звонил Куроо, если у него появлялись проблемы. Тот не задавал лишних вопросов и отвечал коротко: “приезжай”, “звони”, “встретимся там-то и тогда-то” или “я еду”. Куроо звонил Бокуто, когда его бросала очередная подружка. Куроо звонил Бокуто, когда его исключили из команды, не дождавшись, пока тот оправится после травмы. Куроо звонил Бокуто, когда умер его дедушка. Куроо звонил Бокуто, когда ему просто было очень хреново. Бокуто видел Куроо в гневе, в истерике, в запойной печали, но никогда не видел таким, как сейчас. Тецуро молча смотрел на него взглядом бездомной собаки, которую злые дети забросали камнями. – Серьезно? – Да. На полутемной кухне, освещенной тусклой лампой на вытяжке над плитой, снова стало совсем тихо: только мерное дребезжание холодильника разбавляло это молчание. Бокуто, не сказав ни единого слова, поднялся из-за стола, чтобы достать из шкафчика бутылку недорогого купажированного виски – в их доме не было принято держать вообще какой-либо алкоголь – и плеснуть его в чашку кофе, стоящую перед Куроо Тецуро. Тот благодарно кивнул и сделал два больших глотка. Это помогло ему заговорить. Куроо говорил короткими фразами, в основном, глаголами, в сдержанных тонах описывая, как прошел его день: как он доехал до отеля, как выступил, с кем общался, кому жал руки на конференции. Бокуто слушал его, неподвижно сидя за столом, и в какой-то момент уловил тонкую, едва различимую вибрацию в интонации своего друга. Казалось, что Куроо, приближаясь к важной точке своего повествования, начинал волноваться. Его голос вдруг стал на тон ниже и тише, а потом и вовсе затих. – Знаешь, он почти не изменился. Разве что немного поправился. Куроо Тецуро усмехнулся. Эта усмешка прозвучала обреченно, противоположно тому, как в этот момент выглядело лицо Куроо: он беспечно улыбался. Бокуто покачал головой, но ничего не сказал, потому что знал – улыбка Куроо бывала наиболее широкой тогда, когда ему было очень больно. Казалось, что он в свои 31 не особо четко понимал, что улыбку все нормальные люди используют для выражения совсем других чувств. Последний раз они открыто говорили о Цукишиме, когда учились на 4 курсе своих университетов. С того момента в течение многих прошедших лет личность Кея Цукишимы фигурировала в их беседах мельком, намеками, как бы вскользь, словно фантом, который вроде и не показывает явственно своего лица, но и не оставляет сомнений, что он реален, он существует и практически всегда находится где-то рядом. Бокуто ненавидел Цукишиму за это. Он поднялся из-за стола, прошагал к выходу из кухни и остановился уже у двери, кивком головы приглашая Куроо выйти: – Пойдем, – сказал он тихим, неспокойным тоном. – Угостишь сигаретой. На крыльце дома Бокуто было темно. Пламя зажигалки на несколько секунд зажгло темноту так ярко, как если бы мимо них пролетела комета, но огонь быстро погас, оставив после себя только два красных огонька на уровне их губ и подбородков. Куроо и Бокуто молчали. Это молчание было естественным и ровным – так молчат люди, которые отлично понимают друг друга в моменте и это настолько очевидно, что не требует какого-либо словесного выражения или доказательства. – С каких это пор ты куришь? – сказал Куроо, но Бокуто проигнорировал его вопрос. Он выбирал из всех слов, которые ему хотелось произнести, те, что будут сейчас самыми важными. – Ты же любишь его, придурок, – тихо произнес он, то ли сожалеюще, то ли недоумевающе помотал головой и затянулся дымом. Разгорающийся от дыхания огонек искрой отразился в его больших желтых глазах. – Хотя бы себе в этом признайся. Куроо Тецуро едва слышно засмеялся, не выпуская из зубов сигарету. Постепенно его смех сменился дрожащим, прерывистым дыханием человека, который был готов заплакать. Подобно диафильму, включенному на немного замедленной скорости, перед его глазами один за другим появлялись эпизоды из старой, уже прошедшей жизни. Не все из них были четкими, какие-то со временем утратили насыщенность цвета и яркость; на некоторых кадрах был размыт фон – детали, находящиеся вне основного фокуса, будто затерлись, и память уже не была в состоянии их различить. Но главные фигуры, ключевые объекты, отложившиеся в огромный пыльный сундук воспоминаний, броские, яркие образы, свидетельствующие об уже произошедших событиях и пережитых во время них чувств, оставались неизменными и целостными. Память сохранила эти кадры в самых далеких, недоступных и потаенных уголках, чтобы в этот момент показать их. Напомнить, что есть что-то, от чего не удастся скрыться – как бы быстро и стремительно ты ни бежал. Темный офисный коридор и фигура молодого мужчины, скрывшаяся за дверями лифта. Желтый ореол света в окне жилого дома где-то на окраине Сендая. Силуэты двух влюбленных, обнимающих друг друга посреди шумной толпы. Стена шкафчиков в раздевалке спортивного зала. Куроо Тецуро вытер глаза подвернутым манжетом рубашки, и на темной ткани остались мокрые, еще более темные полоски. – С ума сойти, – с такой же обманчиво-беспечной улыбкой на лице сказал он, шумно втянув носом воздух. Его глаза снова намокли, хотя Куроо изо всех сил пытался с этим справиться. – Никогда так больше не говори. Бокуто положил ладонь на макушку своего друга и взъерошил его уложенные волосы. К концу дня прическа Куроо успела растрепаться и помяться, и Бокуто окончательно её испортил: глянцевито-черная челка, зачесанная к затылку под слой ароматной помады для волос, спала на лицо и закрыла его правый глаз. – Прямо как в школе, – сказал Бокуто, с щелчком выкинув сигарету в кусты под крыльцом. Он приложился лбом ко лбу Куроо, морщась от запаха алкоголя и табака, который тот источал. – Лохматый ты чёрт. Ревёшь, как девчонка. Куроо оттолкнул его, засмеявшись чуть громче, чем было можно, чтобы не быть услышанным. Через пару минут, пока они курили по еще одной сигарете, входная дверь приоткрылась и в желтом пятне света, пробивающегося из прихожей, появилось заспанное лицо Акааши Кейджи. Он посмотрел сначала на Куроо, потом на Бокуто, потом – на сигарету в его пальцах. Выражение его лица ни капли не изменилось, но выглядел он крайне недовольно. Не обронив ни единого слова, Акааши еще раз зыркнул на Бокуто и скрылся за дверью. Темнота и тишина смешались, заставляя весь окружающий мир замереть. Когда дверь закрылась с едва слышным щелчком, Бокуто улыбнулся – и его улыбка была настолько искренней, идущей изнутри его души, что Куроо буквально мог слышать её и осязать. – Я пойду, – шепотом произнес он. – Поздно уже. Они попрощались быстрым объятием. Сев в такси, Куроо Тецуро бросил короткий взгляд в горящее теплым желтым светом окно кухни своего друга: две мужские фигуры, перемещаясь рядом друг с другом, двигаясь слаженно и практически синхронно, промелькнули в поле его зрения. Через несколько секунд, когда машина Тецуро сдвинулась с места, свет на их кухне, сдавшись, погас. Ночь с аппетитом поглотила последний неспящий фрагмент человеческой жизни в этом квартале, и всё погрузилось в темноту.***
Сжатый кулак Куроо Тецуро остановился в нескольких миллиметрах от двери гостиничной комнаты с номером 1101. Его память, уставшая от переживаний сегодняшнего дня, не успела запечатлеть, как он входил в холл отеля, поднимался на лифте на 11 этаж и шел по длинному слабоосвещенному коридору к последнему номеру, располагавшемуся в самом конце. Чтобы идти в верном направлении, Куроо Тецуро даже не приходилось осматриваться по сторонам и отслеживать цифры на дверях, мимо которых он проходил, – ноги сами несли его вдоль верениц запертых номеров к тому, который был ему нужен. Оставалось просто постучать в дверь. Сделать элементарное движение, которое изменило бы в его жизни абсолютно всё. Чаще всего бывает именно так – самые удивительные и фатальные изменения происходят вследствие самых незначительных, порой неосторожных действий. Но сжатый кулак Куроо Тецуро остановился в нескольких миллиметрах от поверхности двери гостиничного номера 1101, и с этим уже ничего нельзя было сделать: даже пытаясь заставить себя постучать, Куроо не мог сдвинуть руку, оцепенев от страха. В следующую секунду, когда его память будто очнулась и снова принялась записывать всё происходящее внутри и снаружи, Куроо Тецуро отшатнулся на шаг назад, едва ли не врезавшись в дверь номера за его спиной. За стеной, отделяющей его от пространства, в котором прямо сейчас находился Кей Цукишима, послышались шаги: они проследовали от комнаты до ванной, и чем ближе они становились, тем лучше Куроо Тецуро их распознавал. В ванной комнате – судя по всему, в раковине перед зеркалом – включили воду, и воображение Куроо моментально воспроизвело то, что сейчас можно было увидеть в отражении. Слова, сказанные его другом часом ранее, прокручивались в его голове, как скоростной болид, нарезающий круги по трассе. Куроо сполз спиной по стене и сел на мягкий ковровый пол гостиничного коридора. Прислушиваясь к каждому шуму и шороху, он будто сопровождал передвижения Цукишимы по комнате. В 2:30 ночи тонкая полоска мягко-желтого света между дверью и полом номера исчезла. Куроо представил, как человек, живущий в этом номере, забирается в большую кровать, застеленную белоснежным постельным бельем, как он снимает очки и кладет их на тумбочку возле постели; как он кутает замерзшие ступни в одеяле. Как он закрывает и открывает глаза через минуту, потому что не может заснуть. От этой мысли пересохло во рту и предательски стянуло низ живота. Едва удерживая себя на ногах, изнуренный и пьяный Куроо Тецуро спустился в бар, чтобы заказать тринадцатую порцию виски и утопить в нем тот простой факт, что Бокуто был прав.