Прошлое должно оставаться неизменным...

      Юджи недовольно теребит край рукава светлого кимоно, оттягивает настолько, что оголяется острое плечо, то и дело смотрит в сторону медленно закатывающегося огненного шара. Туда, где заканчивается массивная каменная дорога из города. Времени всё меньше. Щурится от яркого света, но упорно пытается высмотреть на опустевшей к позднему вечеру главной улице знакомый широкий силуэт. Шипит и обиженно ругается, морщится и дрожит от неприятных порывов холодного ветра, но преданно стоит у перил и ждёт. Хмурит тонкие брови и нервно кусает нижнюю губу, то и дело проклиная своего господина за непристойное его статусу поведение. Ушёл ведь глубокой ночью, оставив записку с глупым рисунком, и не вернулся даже спустя четыре сменившихся луны. А Юджи ждёт              унегонеостаётсявыбора              временипочтинеосталось              скучает нещадно, сидит преданной собачкой у главных ворот и тихо скулит от скуки и безысходности. Потому что ни уйти не может, покинув территорию проклятого храма, ни остаться на долгое время, примкнув к Великому Проклятию верностью. И остается только на короткое время, когда солнце сменяется полной луной. Остаётся и получает свою порцию едва грубой ласки, похвалу за преданность, за терпение.              Шумно выдохнув, прикрывает глаза и думает, как сказать Сукуне, что уходит безвозвратно, покидает его и уже никогда не вернётся. Не может больше оставаться в этом месте, его тело и душа не выдерживают. Не хочет возвращаться т у д а              нехочетуходить              хочетостаться              но это не от него зависит. И ведь не отпустит же, бес проклятый, тёмный властный Король, к себе цепью прикуёт и не позволит и шагу в сторону ступить. Присвоит на оставшуюся ему вечность, утопит в собственности и властности и слушать ничего не станет. А Юджи и не будет против, пригрелся уже и уходить желания нет.              Прижимаясь поясом к высокой деревянной перекладине, юноша поддаётся спиной назад, облокачивается на локти и голову запрокидывает, прикрывая глаза. Наслаждается такой приятной тишиной и спокойствием, по венам разливающимся приятным теплом. Уже давно он не ощущал себя настолько умиротворённо. Не ощущал себя действительно дома.              «Дедушка точно был бы недоволен, что мне храм божества роднее родительского дома, — тихо смеётся, пока перед глазами мелькают расплывчатые воспоминания далёкого детства. — Давно я уже не появлялся там, нужно будет по возвращению наведаться. Надеюсь, Годжо-сенсей не будет против. Всё же уже несколько месяцев прошло, как я здесь очутился. Надеюсь, если всё получится, то мы всё равно как-то пересечёмся — судьба сжалится над нами и сохранит воспоминания».              Потягивается до приятного хруста костей, зевает и в последний раз оглядывается на уже потемневшие городские улочки. Признаться, попав сюда впервые, он был очень напуган. Незнакомое место, улица, город, люди. Странные для его времени одежды и традиции, выражения лиц и поведение. Странный дивный мир, так похожий на реальность, но ею не оказавшийся. Признаться, ужиться было тяжело, непривычно, но очень весело. Юджи с головой окунулся в историческую культуру старой Японии, познакомился со множеством интересных людей и был бы счастлив поговорить с ними чуточку дольше.              И Сукуна в этом мире другой, заметно свободный и не скованный бренностью запечатанного проклятия. Такой же властный, сильный и могущественный, но другой, более оживлённый и чувственный, правитель старого города людей и проклятий. Жестокий к злым людским желаниям и благосклонный к мирным духам.              «Такой восхитительный, — приятное тепло желания мягко забилось у самого низа живота, — никогда бы не подумал, что Рё когда-то был настолько человечным. Радостно видеть, как он играется с детьми храма, как правит этим прекрасным местом. Город не процветает, но видно, что о нём хорошо заботятся, что люди и духи счастливы, а проклятия не проказничают пуще дозволенного. То, чем он стал в моё время, никак не вяжется с тем, каким он является сейчас, каким я его увидел. Значит ли это, что случилось что-то такое, из-за чего ему пришлось потонуть в крови и геноциде, в мести человечеству? Что же случилось? Что заставило тебя так измениться, моё ты вечное проклятие? Скажи мне, прошу тебя, я так хочу знать, что гложет твою неприкаянную душу…»              — Простудишься же, засранец.              До сладких мурашек приятный голос, такой бархатный и глубокий тон вытянул Юджи из тёмной пучины мыслей, пробрался глубоко под сердце и растёкся пылающим жаром радостных чувств. Он забавно вскинулся, больно ушибившись копчиком о дерево, и широко распахнул глаза, тут же упираясь взглядом в глубокие тёмные глаза, искрящиеся озорством и желанием. Пара рук тут же подхватила его за талию и усадила на широкие перила, пока прохладный ветер пробирался под широкие одежды. Его ладони большие и горячие, согревают ночью и дарят ощущения полной защищённости. Итадори часто касается его пальцев, сравнивает их ладони и забавно морщит нос, признавая победу за ухмыляющимся правителем.              Сукуна выше него почти на полторы головы              воистинутитан              поэтому Юджи иногда неудобно его целовать. Приходится растерянно цепляться за его сильные руки, плечи, и вставать на носки. А, каждый раз прикасаясь к этим широким плечам, укладывая ладони на крупную шею, Юджи заливается ярким румянцем и постыдно отворачивается, вспоминая свои ноги, картинно красиво закинутые во время горячего секса. Рё любит лицом к лицу, так, чтобы можно было нагнуться и затянуть в глубокий поцелуй; ему лестно смотреть на распалённого под ним юнца, тихо стонущего в нетерпении и шире раздвигающего ноги.              Рёмен довольно ухмыляется, сразу же пробираясь под одежду парнишки, склоняется вперёд и хочет поцеловать, но Юджи вовремя приходит в себя, отстраняется и запахивает тонкую ткань на груди. Смотрит затравленной зверюшкой и пытается собраться с мыслями.              — Не сейчас, — тихо выдавливает, поджимая губы. — Я не хочу.              Врёт самому себе, загоняется ещё сильнее, затягивает верёвку на шее              потомучтооченьхочет              но не может позволить себе поддаться этому разгорающемуся желанию. Хочется расслабиться, забыться и полностью рассыпаться под этим могучим телом, погрузиться в негу с головой, позволить себя затянуть в пучину сладостного удовольствия и никогда больше не просыпаться. Но им нужно поговорить — он не хочет так просто уходить, не оставив после себя ни одного следа, воспоминания. Не хочет быть для проклятия легкой интрижкой, без любви и желания. Не хочет вовсе расставаться… Но Юджи так сильно боится причинить ему боль… Он не хочет, чтобы дорогое ему существо мучилось после его ухода, страдало и металось раненым зверем. Но не может иначе.              Юджи изнутри раздирает двойственность эгоистичных желаний: ему хочется расплакаться из-за собственных противоречивых чувств, хочется забиться в самый дальний угол и отчаянно стонать от безысходности, кричать и биться в агонии страданий в одиночку, только бы всё осталось как есть. Он из последних сил пытается держаться, потому что если он даст волю себе сейчас, то точно не сможет уйти после. Если сдастся сейчас, то всё его будущее будет разрушено. Снова.              Сукуна хмурится, но не позволяет своему недовольству разгореться гневом — спугнёт его сейчас и не сможет потом вернуть. Чувствует, что если поддастся эмоциям сейчас, то пожалеет. Не отстраняется сам и не позволяет вырваться. Признаться, он уже давно заметил, что в последние пару недель с каждой их встречей мальчишка ведёт себя всё скованней, как-то зашуганно: часто пропускает слова мимо ушей, уходит в себя или и того хуже, хамит и огрызается, игнорирует в открытую и выражает недовольство при слугах. Заставляет усомниться в своей преданности, во власти над собой. Но Рёмен решил спустить это на юношеские заскоки, на непонятные мысли человеческого дитя, не заострять внимания и взять своё в другой ситуации. Всё же он не всегда понимал мотивов жалких людишек — психика ничтожеств, годных только на закуску, его никогда не заботила, но этого ребёнка хотелось понять, успокоить, приласкать. Им хотелось полностью завладеть — и телом, и душой.              Но его терпение не безгранично, а задница мелкого выдержит многое.              — Что происходит? — спокойствие в голосе мешается с раздражением в движениях. Сукуна поднимает одну руку и зачесывает растрепанные волосы назад, глубоко выдыхает и смотрит цепким выжидающим взглядом, недовольно щурится нижней парой глаз. Настало время разобраться во всём.              Юджи вертит головой, но упорно молчит, взгляд опустив вниз. Пытается хоть немного отодвинуться, но ладонь на спине предупредительно натягивает ткань кимоно. Замирает, судорожно выдохнув, и пытается смотреть куда угодно, только не на напряженное лицо.              — Юджи, ты знаешь, что моё терпение на исходе. Или ты говоришь, что с тобой творится, или я тебя нагибаю прямо здесь и сейчас. И мне плевать, если нас увидят. Поверь, засранец, твой крик боли будет мне наилучшей колыбельной.              Угрозы со стороны проклятия были не частым явлением — Юджи старался не выводить его на негативные эмоции, чтобы не схлопотать лишнего насилия в постели. Но если они и были, то серьезными, грубыми и даже жестокими. Было от силы три или четыре раза, когда Рёмен из этого мира поднимал на него тяжелую руку, но все эти разы Итадори понимал, что да, накосячил в каких-то ценных бумагах, заставил усомниться в себе или просто выбесил какой-то проделкой, даже не заметив. Он не хотел разгневать господина, просто как-то само происходило. Обычно они ругались шутливо, отпускали колкости за ужином или ночным бездельем на крышах. А если и не сходились где-то мнениями, то обычно первым после короткой передышки на контакт выходил Юджи, не желая терять столь обожаемого внимания.              Сейчас же ситуация была другой — более личной и глубоко душевной. Поэтому Юджи будет молчать до последнего, пока не разберётся в себе или не пустит всё на самотёк. Будет терпеть до последнего, потому что не знает, как поступить.              — Юджи, — рокочущий злостью шёпот опустился у самого уха, когда Сукуна склонился над замершим в испуге телом и прижался губами к бьющейся на шее жилке. Хотелось вцепиться зубами в эту карамельно-солёную кожу, в полной мере ощутить всю власть над столь желанным телом. Подчинить, привязать к себе и никогда не отпускать. — Я спокойно сломаю тебя одним движением, поэтому не выводи меня. Я не в настроении терпеть твои выходки.              — Всё в порядке, — спустя с полминуты всё же выдохнул парень, расслабляя напряжённые плечи и опуская руки. Сбежать не получится — демон в таком настрое может и навредить — а ощутить кожей обжигающее тепло нещадно хотелось. Говорил тихо, на грани шёпота и не позволяя повысить голоса: — Я неважно себя чувствую в последнее время, боюсь, что подхватил недуг. Не хотел вам говорить, господин, всё же вас долго не было.              Говорить уважительно, подчеркивая превосходство над собой, стало так привычно, что Юджи уже почти забыл, как фамильярно и громко общался с Двуликим раньше. Этот Сукуна не любит, когда громко и непочтительно говорят, а уж тем более кричат, не выносит яркого света и предпочитает строгим официальным одеяниям со множеством элементов распахнутые шелковые кимоно с минимумом прикрас. Порой он просто заворачивался в дорогие ткани, не желая сковывать свои движения лишними вещами.              Юджи взял себя в руки, стянул пелену страхов и спрятался за маской желания. Сейчас он точно не сможет вести разговор, слишком сильно он соскучился. Хрипло и горячо выдохнул, прижимаясь щекой и ладошкой к оголённой груди, втянул в лёгкие любимый терпкий запах, сильный и мускусный аромат ауры. Мышцы живота приятно содрогнулись, а по ногам пробежали мураши. В предвкушении закатил глаза и прижался губами к солоноватой коже у солнечного сплетения.              «Сразу ко мне, даже купальню не посетил, чертяка». Эта мысль будоражила и радовала, заставляла почувствовать себя кем-то важным и значимым.              Пара ладоней ощутимо сжала бока, пробралась под одежду и приятно царапнула кожу острыми когтями. Юджи вспомнил их первый раз, когда Рё побоялся сам растягивать тугое нутро из-за длинных ногтей и ему пришлось, задыхаясь от стыда и ощутимого дискомфорта, самому готовить себя под пристальным взглядом скалящегося проклятия. Тогда он чуть не отключился во время процесса, не в силах удержать сознание из-за накатившего наслаждения и неизвестного по счету крышесносного оргазма, но силами всевышними всё же продержался почти до рассвета, получив в награду полностью удовлетворённого Короля и предложение остаться в его обители на долгое время.              Из нахлынувших воспоминаний его вытянул недовольный рык сверху. Сукуна резко дёрнул Итадори на себя, заставляя спиной почти перевалиться за ограждение, а ноги скрестить за его спиной. Лёгкие тростниковые тапочки с гулким стуком, заглушенным резким от неожиданности вскриком, падают на пол. До боли вдавил в плоский поручень, третью ладонь положив на вздымающуюся грудь, а четвёртой до скрипа сдавил красное дерево, потемневшее в ночи. Угрожающе склонился, зверем сжимая зубы до скрежета.              — Я скину тебя с лестницы, а после возьму без растяжки, если не скажешь, какая букашка тебя покоцала, что ты так себя ведёшь в моём присутствии. Как тебе духу хватило вообще, паршивец. Отвечай на вопрос, засранец, иначе отпущу. Обещаю, восстанавливаться ты будешь очень долго. И трахать я тебя буду в своё удовольствие, задохнёшься до смерти на моём члене.              Пошлые разговоры Сукуна позволял себе только в своих комнатах, раскладывая парнишку под собой в самых разных позах. Ему нравилось наблюдать за бурной реакцией молодого тела, нравилось слушать хриплые возмущения и недовольные вскрики, в непривычном для них ленивом темпе вбиваясь в растянутую дырку. Он в красках описывал, как тот выглядит под ним, как призывно выгибается и как возбуждающе стонет. Наслаждался их соитием каждый раз, никак не понимая, почему именно этот пацан, а не какая-то грудастая девка из красного квартала, запал ему в душу и никак не хотел оттуда уходить.              Юджи перестаёт дышать              воздухвыбилсяизлёгкихнапряжением              и судорожно сглатывает, в надежде цепляясь за чужие руки. Не пытается подняться — понимает, бесполезно — но страх упасть с нескольких тё* на землю заставил крепко вцепиться в единственную опору. Смотрит загнанным зверем — недоверчиво и испуганно — в горящих злостью глазах напротив ищет привычный смех и издёвку, но находит только клокочущую ярость непонимания.              — Всё хорошо, — пытается сказать уверенней, и даже получается правдиво, — всё хорошо, вам не о чем волноваться, господин. Я не предам вас, господин, никогда не предам. Я так по вам соскучился, господин, так жаждал вас каждую ночь… Прошу, возьмите меня… Где хотите, как хотите, прошу, дайте мне вас почувствовать…              Шепчет, загоняя страх в самый дальний уголок души, держится дрожащими руками и совсем тихо постанывает от нетерпения и сковавшего тело возбуждения. Отдаётся весь, без остатка, искренне желает быть присвоенным. Правда ведь, соскучился страшно, изнывал на широких простынях все прошедшие в одиночестве ночи, нашептывал возлюбленное имя и молился неизвестному божеству о скором возвращении желанного Короля.              Сукуна смотрит хищно и с подозрением, пытается найти ложь в словах и действиях зарвавшегося мальца, но находит только бездну желания в помутневших желанием глазах. И срывается, сгорая от помеси желания и злости, срывается полностью и без альтруистических помыслов разрывая ненужную одежду с худого тела. Рычит, прижимаясь губами к не так давно истерзанной шее, оставляет алеющие отметины на мраморно бледной коже и не может не гордиться — ему принадлежит настолько прекрасное тело. В сильном хвате удерживает худые бёдра и раздвигает стройные ноги, ещё глубже опуская юношу над пропастью высоты. Но Юджи уже забывает об этом: ветер так приятно контрастирует с горячими прикосновениями, что это добивает его сильнее страха перед неосторожной смертью. Ему плевать на себя, на свою жизнь, на время, которого осталось до абсурдного мало — на всё плевать, только бы Рё не останавливался сейчас, не прекращал касаться, и не допытывался после, пробираясь в самые глубины истерзанной ранами души.              Стаскивает с Итадори ненужные тряпки, касается всеми руками мягкой кожи, проводит ладонями по изгибам и выпирающим косточкам, хватает ноги и широко расставляет их в стороны. На пару мгновений приподнимает дрожащее тело и подкладывает остатки кимоно              Юджигромковозмущаетсяиззацарапинаспине              под спину, укладывает обратно и выпрямляется. Не может налюбоваться развернувшейся перед глазами картиной: освещённый мягким лунным светом, возвышенный над землёй, растрёпанный и порядком возбуждённый, уже изнывающе постанывающий мальчишка заставлял нетерпеливо сглотнуть и бороться с желанием завладеть им в эту же секунду, без промедлений и такой важной подготовки.              Хочет подтянуть к себе ближе, прижаться губами ко внутренней стороне бедра, но Юджи резко выдыхает, цепляется за перила пальцами и подтягивается, ощутимо упирается пяткой в крепкую спину, призывая обратить на себя внимание. Это действие он уже выучил — Сукуна до неприличного любил вылизывать его, в этом он видел высшую степень подчинения. Но сейчас оно было не нужно.              — Не нужно, господин, давайте так… — и тянется к любимому лицу ладонями, вплетает пальцы в мягкие волосы и мягко прижимается губами к губам. Прерывисто шепчет: — Я готов, всё хорошо, я весь ваш…              Но Сукуна воспринимает это по-другому. Рычит грозно и резко хватает Итадори за волосы, оттягивает назад, но потом перехватывает под подбородком и давил на шею.              — Ты что, маленький ублюдок, чёрт возьми, давать всем начал от скуки? Одного меня не хватает, решил в шлюхи заделаться в этом храме?              — Чт… Нет! Господин! О ч-чем в-вы… — пытается вдохнуть, хрипит приглушенно и цепляется за чужую руку в попытке вырваться. По щекам потекли слёзы — обидно слышать подобное от дорогого человека, больно понимать, что не понимает, не доверяет.              — Ты бы хоть предупредил, что давать всем подряд будешь, я бы не парился так, прибегая к тебе сразу после возвращения. Чтоб тебя.              Резко отпускает обратно на перила, держит крепко за ноги, не позволяя вырваться, и склоняется, сжимая зубы на хрупкой человеческой шее. Юджи кричит загнанно, давится стоном боли, всхлипывает и уже не пытается сдержать слёзы.              — Я не… я же не… только вы… вы… — не может выдохнуть, в горле застрял ком из страха, обидных чувств и горечи. Хочет отстраниться, вырваться, но тело сковало спазмом и судорогой. — Г-господин, т-только вы… Только вас…              Сукуна, подобно хищнику, неохотно отпускает свою добычу и клацает зубами, облизывая перепачканные кровью губы. Оставляет несколько отметин на сгибе плеча и ключице, размазывает по коже кровавые сгустки, вдыхает будоражащий нос запах, скалится довольно и сыто. Спокойно стягивает свои одежды, осматривая содрогающееся              встрахели              вэкстазели              тело и подмечая заметные изменения. Юджи пустым взглядом смотрит куда-то в сторону, медленно моргает слипающимися от влаги глазами, дышит едва заметно и даже не пытается держаться — видимо, болевой шок притупил восприятие — сломанной куклой повиснув в чужих руках.              Рёмен брезгливо цокает — совсем не возбуждает — и притягивает расслабленное тело к себе, берёт на руки и прочь уходит с улицы, в глубь храма утягивая свою любимую игрушку.              Ночь будет тяжёлой.              †††††††              Юджи подскакивает на постели и судорожно оглядывается по сторонам, рассеянным взглядом подмечая детали привычной господской комнаты. Перед глазами застыла первая встреча с Сукуной из его реальности. Более расслабленно выдыхает, прижимая к бешено вздымающейся груди похолодевшую ладошку, пытается успокоиться с помощью дыхательной гимнастики, которой его обучил Годжо-сенсей. И только потом замечает, что в постели не один — господин спокойно спит рядом, закинув на него пару рук, и даже не желает просыпаться. Обычно напряженное лицо сейчас спокойно, даже морщинки меж бровей нет. Это дарит ощущение мнимого спокойствия. Осталось немного времени подумать. Подумать и принять решение.              Воспоминания о ночи неприятно бьются в голове, но Юджи отбрасывает их, закидывает глубоко и надолго — думать о подобном бесполезно, сам виноват во всём, сам нарвался, сам воспротивился. Сам, черт возьми, заварил эту кашу с перемещением в прошлое. Сам теперь и будет её расхлёбывать. Склоняется в спине, прижимая ладони к лицу, и совсем тихо стонет в отчаянии. Расчесывает бледные щёки до кровавых полос, жмурится от неприятного дневного света              изщеливоконныхстворках              и судорожно думает:              «Он не отстанет, не пустит произошедшее на самотёк, не позволит солгать. Будет давить на меня, на мои к нему чувства, будет жесток. Потому что это Сукуна, это чертов Двуликий Король, он в любом случае есть и будет самым жестоким проклятием из мира шаманов. Ему априори не претит жестокость и боль, ему так нравится… Он хочет знать правду, хочет быть уверенным в моей верности. Хочет, чтобы я всецело принадлежал только ему… Но он убьет меня, он точно убьет меня, если я ему скажу, скажу, что времени не осталось, что ухожу и не смогу вернуться. Он будет в ярости, будет зол и будет уничтожать, сойдёт с ума и всё станет ещё хуже, чем есть сейчас. Вполне возможно, он и город сотрёт с лица земли, не сможет сдержаться… Но я не могу так, не могу больше… Не могу…»              — Не ломай меня, — шепчет едва слышно, глотая горячие слёзы, давится всхлипами, — не заставляй говорить… прошу, не заставляй…              Юджи медленно поднимается, стараясь не тревожить спящего Рё, отходит к небольшой ширме, где лежат чистые кимоно, и натягивает на нагое тело первое попавшееся. Оно оказалось большим, но это не важно. Уйти далеко всё равно не получится, а разгуливать нагишом перед прислужниками храма не хочется. Проводит по плечам ладонями, подмечая шершавые кровяные корки, но старается раны не тревожить. Ноги слегка дрожат — напоминание о боли и страхе прошедшей ночи — но Юджи держится и старается не упасть, не поддаться слабости. Думает отправиться перекусить              нужноигосподинузахватить              но испуганно замирает у распахнутой двери, так и не переступив маленький порожек. Земля ушла из-под ног в тот момент, когда за спиной произнесли:              — Выйдешь за порог, не объяснившись, задушу к чертям собачьим.              Сукуна спокойно поднялся и принял расслабленную позу лотоса, скрестив на груди одну пару рук. Смотрел на вмиг осунувшуюся спину и прикидывал, как будет сворачивать в неестественной позе столь желанное тело. Мальчишка зарвался, его нужно вернуть на место.              Юджи подавил рвущийся из горла всхлип, до отрезвляющей боли закусил губу и заторможено повернулся. Посмотрел с мольбой, но в глазах напротив видел только злобу. И не выдержал: задрожал в паническом приступе, содрогнулся от в миг захлестнувшей боли. По щеке стекла последняя слеза, когда он с грохотом упал на колени и вцепился пальцами в волосы. Закричал уже громко, отчаянно, не сдерживая звонкого голоса, забылся от резко нахлынувших чувств. Отполз назад, запутавшись ногами в одеждах, но не удержался и перевалился спиной в коридор. От резкого осознания только застонал задушено, затравленно, попытался вдохнуть и приподняться, но тут же взвизгнул испуганно, когда за ногу схватили сильно и затянули обратно в комнату.              Рёмен навис сверху, удерживая всеми руками содрогающуюся в истерии тушку, но смотрел спокойно, словно не перед ним сейчас в конвульсии бьется дорогое ему существо.              — Захлопнись, ты слишком громкий, — говорит безэмоционально, удерживая мальца за шею, но не душит, держит, чтобы не навредил себе ещё больше.              Но Юджи зарыдал только сильнее, хрипло постанывая, загнанно дышал и хлипко вырывался, рассеянно ведя руками из стороны в сторону. Пытался стереть слёзы с лица, но только больше размазывал их. Дрожал весь и пытался что-то сказать, но из слабого лепета не было понятно ни одного слова.              «Не заставляй говорить, не заставляй. Не хочу, не могу, прошу, пощади меня, сжалься, отпусти…»              Видя, что парень никак не хочет успокаиваться, Рёмен только выдохнул напряженно, пытаясь успокоить собственные тяжелые эмоции и отогнать ненужные мысли, прикрывая глаза на мгновение, после чего поднялся, утягивая на руки слабое тельце, и направился к широкому окну. Распахнув тонкие ставни, он перекинул ноги на улицу и сел на подоконник, прижал ещё всхлипывающего ребёнка к груди.              Это утро выдалось тихим: несмотря на полуденное солнце, в храме подозрительно одиноко и неслышно всегда кричащих детишек, а на главной улице почти нет людей. Мягкий весенний ветер приятно обволакивает их, прикасается к раскалённой коже, освежает, остужает.              — Кончай истерить, раздражаешь. У меня уже кровь в ушах скопилась от твоего крика. Не убью я тебя, во всяком случае сейчас. Так что давай, успокаивайся, засранец, и будем разговаривать.              И проводит по спине ладонью, успокаивая, в растрепанную шевелюру пятерней забирается и массирует, касается аккуратно оголённой кожи, пытается унять мелкую дрожь.              Юджи дышит шумно, но постепенно успокаивается — дрожь проходит, слёзы высыхают, паника отходит. Медленно моргает, смотрит перед собой и не видит ничего, но всем телом чувствует приятное обволакивающее тепло — жар проклятого тела рядом успокаивает, убаюкивает.              — Успокоился? — уточняет Сукуна, осматривая зарёванное бледное лицо. Юджи последнюю влагу стирает и коротко кивает, опуская плечи. Прижимается боком к горячей груди, прикрывает глаза и уже расслабленно выдыхает. — Ну тогда начинай.              Но Итадори всё еще упирается, сжимает губы в тонкую полоску и смотрит на едва заметный узор на кимоно правителя.              — Если не прекратишь строить из себя непонятно что, я от своих слов не отступлюсь. И ты знаешь, что я не повторяю дважды.              — Знаю, — хрипит осипшим голосов, но прижимается еще теснее. Держится за одну руку, прижимаясь щекой к грубой ладони, и вновь погружается в свои мысли.              — Тогда говори.              — Не могу.              — Говори, Итадори.              — Я не смогу… — Юджи подавил рвущийся из груди всхлип и продолжил: — Господин, вы не сможете мне помочь, никак не сможете. Вам не под силу помочь мне, поэтому я не хотел вас тревожить, не хотел показаться вам в таком беспомощном и жалком состоянии. Боялся, что оставите, что бросите меня одного… а я не могу так, не выдерживаю уже…              — Что с тобой? — Сукуна смотрел с подозрением, сжимая пальцы на тонкой лодыжке, и всеми силами пытался не сорваться. Ещё раз сорвётся и мальчишка точно закроется в себе, убежит.              Юджи натянуто улыбнулся, совсем обезличено выдыхая:              — Я умираю, мой господин.              И тут же потянулся ближе к любимому лицу, впиваясь в сухие губы слабым поцелуем. Удобней устраиваясь на коленях, держится крепко за могучие плечи, старается удержать проклятие в одном положении, чтобы не осознал полностью, чтобы не думал об этом, чтобы не вышел из себя сейчас.              А Сукуна смотрит совсем потерянно, не может осознать услышанного. Слова юнца прошибли до самых костей, сковали движения.              Юджи продолжает целовать расслабленное лицо, ведет губами по щеке, носу, целует тёмные места под глазами; гладит короткие волосы на затылке и прижимается теснее. Смотрит в потускневшие глаза и мягко улыбался, кивает слегка, доказывая правдивость своих слов.              — Засранец, да ты в конец оборзел, такое скрывать от меня.              Сукуна ощутимо сильно сжимает тонкое тело, посылая своё терпение в тартар. Вдавливает до ран когти, вырывая с желанных уст болезненные вскрики. Приближается совсем близко к такому схожему лицу и рычит:              — Уйти захотел? Кинуть меня вздумать? Свалить в туман и оставить меня ни с чем? А не много в тебе самомнения, паршивец? Ты принадлежишь мне, целиком и полностью, и душой, и телом, твоя жизнь моя, только я имею право распоряжаться тобой. Не смей говорить, что подыхаешь. Ты будешь жить, пока я этого хочу, пока ты приносишь мне пользу, пока ты отдаешься мне без остатка. Ты мой. И я убью тебя, если дашь мне повод усомниться в себе. Я заполучу тебя, твоё тело и дух, как только ты дашь слабину.              Итадори смотрит растерянно, думает о своём, а потом тихо смеётся:              — Ты всегда был таким. Хорошо, что не меняешься. Это мне в тебе и нравится.              Слегка отстраняется, упираясь спиной в широкие ладони, голову запрокидывает, и мелодично по-детски смеётся, нервно веселясь. Страх перед смертью пропал– не умрет же в действительности, только из этого мира уйдет безвозвратно, и не сможет никогда увидеть этой спокойной улыбки, этих уверенных движений на тренировочном поле, не услышит хриплого смеха за свои глупости, не почувствует больше возбуждающих прикосновений. Не ощутит больше этого детского счастья от влюбленности, этой ласки, выводящей на грани наслаждения. Вернётся в тот мир              свой              наполненный болью и кровью, ненавистью и презрением. Вернется к своим друзьям, к одиночеству по ночам и выводящему насмешливому голосу в голове. Вернется туда, откуда там сильно пытался сбежать.              Хихикает, напряженно дернув плечами, и успокаивается. Возвращает привычное положение –лицом к лицу — щурится весело и выдыхает мягко:              — Господин, я ведь любил вас. Да я, признаться, и сейчас люблю вас. Задыхаюсь каждый раз от прикосновений, не желая разрывать контакта. Но моя любовь скоро исчезнет, как и моё тело, моё существо. Простите, что не говорил раньше. Простите, что скрывал такое. Простите, если сможете, глупого раба вашего. Не мог сказать, духу не хватало. А, может, боялся вашей реакции. Да, это вероятнее. Знал, что просто так не отпустите, себе однажды присвоив.              Юджи медленно поворачивает голову, смотрит куда-то вглубь комнаты, и перед глазами вновь всплывают воспоминания об их жарких ночах любви: отдавался весь, без остатка, и принимал всё, что давали, и молить не мог о большем. Как вчера помнит свои нелепые признания, скомканные объяснения и вялые попытки требовать ответа. Наивный был, влюбился без остатка в чудовище, хотел романа как из сказки. Вспоминает их вечерние разговоры, когда темно было в комнате и они тесно прижимались друг к другу — говорили поочерёдно разное, но значимое, шутили и грезили о несбыточном будущем.              — Вы ведь сильный такой, на вас весь город держится, — продолжил тихим голосом, не позволяя Сукуне и слова вставить: — я, когда вас впервые увидел здесь, не поверил даже. Мальчишкой был, потерянным и незнающим всех основ этого мира, испугался и не знал, что делать. Потому что другим знаю, к другому привык. А здесь Вы — проклятие, рождённое из людской ненависти, двуличности и мерзости –держитесь ровным станом и получаете в ответ почтение как от людей, так и от духов. Здесь Рёмен Сукуна — не угроза роду людскому, не опасное и уничтожающее всё вокруг Проклятие — а великий и хороший правитель, о котором заботятся, которого почитают. И моя ненависть испарилась в миг, сменилась сначала наивной верой, а потом безграничной преданностью. Понадеялся, что смогу вас изменить, смогу показать, что местью и злостью ничего не решить. Что вы можете быть человечнее…              Итадори замолкает на пару мгновений, собирается с мыслями, а потом поднимает уверенный взгляд:              — Я когда уйду, не гневайтесь сильно, не вините себя и не мстите людям, они не виноваты. Они слабые, никчемные, не знают ничего и не ведают, что творят. Их направлять надо, обучать, а не истреблять. Сильные всегда направляют слабых, защищают их, а вы сильный. Прошу, возьмите на себя ответственность за слабых людей, не разжигайте гнев и вражду между проклятиями и людьми. И тогда мы сможем жить в гармонии, в мире, как здесь, сейчас… все…              Юджи прижимается теснее в поисках тепла, смотрит так преданно и невинно, тянется за поцелуем, но замирает в последний момент и перестаёт дышать — тёмная, склизкая и гнетущая аура сдавила его тело, пробралась под кожу мерзким ощущением. Смотрит с непониманием, изогнув тонкую бровь. А в тёмных глазах видит только ярость, глубокую и чёрную, непроглядную, как тьма океана.              — Высказался? — холодно спрашивает проклятие, смерив растерявшегося мальчишку скучающим взглядом. Дожидается короткого кивка, после чего одним движением скидывает человека с колен и поднимается, вставая на воздух. Юджи вскрикивает от неожиданности и цепляется за одну из рук, но Сукуна одним движением перехватывает его руки и поднимает лицом к лицу. — А теперь слушай сюда, человечишка, — рычит глухо и как-то зверино: — Умным себя считаешь? Думаешь, прожил со мной парочку месяцев, побоев не получал, пригрел местечко в покоях, и теперь можешь высказывать своё ненужное мнение? Ты ничто для меня, пустое место, развлечение, игрушка для сглаживания одиноких ночей. Не более. Любовь? Не смеши меня. Мне от тебя нужна только раскрытая дырка и молчание, когда требуется. В другое время ты все равно что не существуешь для меня. Говоришь так, словно понимаешь меня, меня! Проклятие с многовековой историей! Ты ничего обо мне не знаешь, и знать не можешь!              Рёмен перехватил Юджи за шею, удерживая тело над немалой высотой.              — Ты всего лишь человек, такой же никчемный и жалкий, как и эти горожане. Они запуганы силой, поэтому и пляшут подо мной смиренно, боятся подохнуть собачьей смертью. И почитают, как ты выразился, за эту же силу, и страх ими правит. А сильные не должны якшаться со слабыми, они должны ими править! Проводить отбор, как в природе заведено! Сильный пожирает слабого, и я их пожру! И тебя сожру с потрохами, раз зазнался беспочвенно.              Сукуна щурится злобно, скрипит зубами от напряжения и давит в себе неприятные человеческие чувства. Пытается уверенным показаться, скучающим и беспристрастным к словам мальчишки, хочет сам поверить в сказанные слова. Но не получается, не может смириться, гложет его отвращение, боль и жалость к судьбе еще молодого существа. Не хочет терять столь важный кусочек этого отрезка вечного существования.              А Юджи держится за его руку, вцепившись из последних сил, и постыдно отводит взгляд, закусывая губу. Попытался изменить, направить по другому пути. Не получилось. И от услышанных слов больно и обидно.              — Тогда убей меня, — произносит брезгливо, так, словно прикоснулся к чем-то неприятному на ощупь. — Сотри последнюю границу между своей местью и спокойным миром. Своими руками уничтожь нить, нас связывающую.              Поднимает тяжелый, уверенный взгляд и прилагает усилие, выбираясь из цепкого захвата.              — И в таком случае, при следующей нашей встрече я точно убью тебя.              И бесшумно падает, рассыпаясь на маленькие частички у самой земли.              †††††††              Юджи вскакивает на постели и оглядывается по сторонам. Перед глазами до сих пор стоит образ Двуликого, его запоздалый крик и перекошенное испугом лицо. Оказывается, не ожидал подобного, не рассчитал.              — Вернулся, — неверяще выдыхает, больно щипает за щёку. — Вернулся ведь…              Его комната. Его маленькая комнатушка в общежитии техникума… а это означает, что ничего              абсолютноничего              не изменилось.              Подскакивает на ноги и выбегает в пустой коридор. Бегает по этажу в поисках хотя бы кого-то из друзей, кричит. Но никого не находит, кроме каких-то странных талисманов у дверей нескольких комнат. Теряется во множестве мыслей: «Ну не пропали же они. Не пропали же, да? Не могли. У меня не получилось уговорить госп- Сукуну, а значит ничего и не изменилось, ход истории не нарушился. Но тогда где все? Где они? Быть не может, чтобы прям никого в общежитии не было. Может, они на стадионе? У Годжо-сенсея снова какие-то безбашенные тренировки? Нужно понять, сколько времени, может, они ещё на занятиях или тренировках, а я здесь прохлаждаюсь!»              Спускается на первый этаж и бежит к двери на улицу. Останавливается, пытается усмирить сбившееся дыхание. Резко распахивает двери и замирает на пороге, снова ощущая до боли знакомую удушающую ауру. И обернуться не получается, даже когда слышит за спиной:              — Думал, сбежишь от меня ещё раз, засранец? Давай же вместе посмотрим на мир, созданный твоими словами. Ты будешь в восторге! Но сперва я тебя немного помучаю…              Проклятие высшего уровня скучающе смотрит на ничего не понимающего подростка, судорожно пытающегося сопротивляться чужой силе, и не может нарадоваться. Никогда бы не подумал, что неизвестное дитя из прошлого даже здесь его достанет. Но, признаться, он рад. Его тысячелетнее мучение в агонии отчаяния, наконец, закончились. И он в полной мере покажет Юджи, насколько соскучился.              Предстоящая ночь будет тяжелой.              

Не стоит пытаться изменить прошлое — Может измениться будущее.