***
Дино сидит на краю крыши, свесив ноги, смотрит в алое предзакатное небо, и ветру больше нет дела до его волос. Крылья теперь грязновато-серого цвета, с застывшими кое-где бурыми пятнами засохшей крови, руки скрещены на груди, а его фигура — угловатая, болезненно изломанная, кажется чёрной вышивкой по алому шёлку, которую неведомый мастер так гармонично устроил, что другого места ей нет. Люциферу чертовски хочется врезать ему, просто руки чешутся столкнуть в мокрую серую пасть города, разверстую под их ногами. Чтобы исчез, провалился этот слишком хороший ублюдок, вместе со своими мучительно неправильными крыльями, подпаленными, теперь уже не равномерно длинными волосами, и в то же время всё ещё не покинувшей его гармоничностью. Люцифер подходит ближе, садится рядом и протягивает пачку тех самых, омерзительно воняющих человеческих сигарет. — Будешь? Дино молча берёт одну, позволяет её поджечь, и глубоко затягивается, пряча лицо за волосами. Этот дым разъедает лёгкие даже Люциферу и, конечно, он невыносим для того, кто впервые вообще пытается закурить. Дино заходится в кашле, сигарета падает вниз, кружась в потоках воздуха как сияющая хвостатая искра, теряется в дожде, а Люцифер перехватывает чужие плечи и придерживает, не позволяя соскользнуть вниз. — В жопу тебя и твои правила, — жесткие пальцы демона сжимают в горсти посеревшие и влажные от дождя перья. — Только если в твою, — Дино резко и без замаха бьёт Люцифера в живот, а затем соскальзывает с крыши как-то особенно неловко, спиной вперёд. Люцифер сгибается от боли, ненадолго задерживая дыхание, а затем срывается за этим полудурком вниз, чтобы перехватить его почти у самой земли. Нераскрытые белые крылья обвисают безжизненной тряпкой, так что Люциферу теперь в два раза сильнее хочется уебать одного излишне впечатлительного ангела по лицу: больше, чем их слишком похожие жизни, Люцифера бесит только чужая слабость. — В жопу, — с каким-то почти наслаждением повторяет Люцифер, одним-единственным взмахом крыльев поднимаясь над толпой и вжимая болезненно-горячее тело в зеркальную стену высотки. — И правила, и тебя. Пальцы сжимаются на чужом горле, колено раздвигает ноги, а дождь, переходящий в грозовой ливень, словно вымывает из головы остатки здравого смысла. — Ты ужасно тупой демон, — Дино отталкивает его от себя, вырываясь из захвата, а затем притягивает обратно, удерживая за плечи, чтобы не упасть, и раздражённо выплёвывает прямо в губы: — Я никогда не стану таким, как мой отец! Люцифер расстёгивает намокшую рубашку ангела одной рукой, вторую кладёт ему на затылок и где-то между поцелуями уверяет: — Мы никогда не станем такими, как наши отцы. Потому что мы будем намного, намного хуже… Они оба цепляются друг за друга, как за единственную стабильную вещь в этом грёбаном мире, и пока над их головами бушует гроза, а где-то внизу по дорогам города без названия снуют безымянные люди, Люцифер раз за разом вгоняет Дино лопатками в стекло, словно бы пытаясь выбить из него идиотские мысли и страхи… Пальцы скользят по коже, короткие ногти безжалостно царапают плечи — они оба растеряны, оба не знают, что будет дальше, и оба нуждаются хоть в чем-нибудь постоянном среди слишком быстро меняющейся реальности. А что может быть более постоянным, чем любовь, замешанная на ненависти? Дино кусает губы Люцифера, хрипло стонет, подаваясь вперёд всем телом, слизывает с губ почему-то солёные дождевые капли и задыхается, не в силах противостоять чужому напору. Люцифер с болезненной жадностью пьёт эти стоны, удерживает на весу чужое тело, ласкает молочно-светлую кожу и задыхается, не в силах справиться с самим собой. Белоснежные, отмытые дождём перья летят над землёй, подхваченные ветром, и люди поднимают головы, глядя в тёмное, почти уже ночное небо, где нет-нет, а мелькнёт хрупкая снежинка из ангельского крыла. Люцифер всматривается в светлые, почти до белизны серебряные глаза Дино, и с болезненной очевидностью понимает, что выбор придётся сделать самому. В ангельской душе слишком много света, и даже почти сломленный, Дино вернётся к Вики, к Ребекке и Кроули, будет сражаться на стороне тех ангелов и демонов, что не готовы принять Мальбонте, и пусть они оба знают, что впереди их ждёт лишь забвение, он готов принять это, защищая то, что ему дорого. Дождь стихает, шелест его становится почти неслышим, лишь отдельные капли ещё падают изредка вниз. Тучи уносит ветром куда-то в сторону, открывая тёмное, густо-синее небо, на котором насыпана крошка звёзд… Луна, похожая, как говорил Уайльд, на мёртвую женщину, глядит бесстрастно и холодно, её острый безжалостный свет обливает улицы и дома безымянного города, но две фигуры в небесах остаются словно бы вне его. Тёмные силуэты, вырезанные из бумаги и наклеенные на это гуашевое небо, ангел и демон удерживают друг друга от падения, и свет обтекает их, не высвечивая лиц. — Разве ты хочешь тратить свою вечность так же, как ангел Фенцио? — глухой голос Люцифера разносится будто на многие мили вокруг, хотя вопрос задан всего лишь негромким шепотом. — Или, думаешь, я хочу потратить бессмертие так же бездарно, как Сатана? — Я всего лишь пытаюсь поступать правильно, — светлые глаза затягивает тонкая плёнка, точно патина на серебре, однако голос Дино совершенно твёрд и его решение однозначно. — Да, мы оба можем погибнуть там, мы оба скорее всего погибнем, пытаясь спасти наш не идеальный мир, но это будет правильно. — Хорошо, — Люцифер щурится, и его тёмные вишнёвые глаза становятся ещё темнее. — Это будет хорошо, но не правильно. Правильно будет свалить, пока ещё можно, хотя это, конечно, не хорошо. Дино печально улыбается и качает головой — он слишком ангел для того, чтобы поступить по-демонски правильно… Хорошие парни жертвуют собой, даже если эта жертва бессмысленна, просто потому, что не могут иначе. Люцифер сжимает зубы, опускает ресницы и безмолвно принимает эту позицию, пытаясь уверить себя, что в некоторой степени Дино прав. Кому-то ведь и впрямь нужно бороться с Мальбонте, верно? И кто-то должен жертвовать собственной жизнью, чтобы спасать жизнь чужую, даже если эта жертва совершенно бессмысленна. Получается убедительно, но…***
Дино сидит на краю крыши, болтает ногами и смотрит в нежное рассветное небо, на котором переливаются россыпью перламутрово-розовые и золотистые облака. Ветер играет в его волосах, и не припомнить уже, откуда взялась эта странная страсть к верхотурам, а только Дино мучительно тянет забраться куда-нибудь ближе к небесам. Его спортивная, но совершенно, в общем, обыкновенная фигура смотрится здесь неуместно и дико, как будто бы не хватает какой-то очень важной детали, однако сказать об этом некому. Дино глядит на город под ногами, вымытый полночным дождём до скрипа и блеска, скользит взглядом по людям, имен которых не знает и не желает знать, рассматривает витрины, улицы, дома, машины и словно бы пытается кого-то найти, но никак не может вспомнить, кого. Впрочем, даже если бы вспомнил — затея безнадёжна, ведь Берлин гораздо больше безымянного города. Вот уже три месяца, как он закончил колледж, у него есть работа, съемная комната и девушка, которая нравится отцу. Но никак не удаётся отделаться от ощущения, что забыто о чём-то важном, и во снах то и дело возникает знакомое лицо, черт которого по утрам Дино не может припомнить, как ни старается. Всё, что остаётся в памяти после всех этих снов — обещание, которое дает раз за разом незнакомый парень с тёмными, как чёрные вишни, глазами: «Я клянусь тебе, что ты будешь счастлив!». Чьи-то руки безжалостно вырывают белые крылья Дино, кто-то поит вином, перемешанным с солоноватой и горькой кровью, и от боли текут по щекам слёзы: не так просто быть ангелом, но куда мучительнее быть человеком… Если бы Дино мог увидеть этого парня с вишнёвыми глазами снова, он бы сказал ему, что его решение не было правильным. Темноволосый демон поступил как положено демону, спас кого-то очень важного для себя, не считаясь с мнением спасаемого, сам решил и сам же исполнил решение… Только Дино бы обменял нынешнее счастье в одиночестве на хотя бы одну минуту горя рядом с Люцифером. Пусть бы так им обоим было бы плохо, но только тогда — правильно.***
Дино сидит на краю крыши, болтает ногами, внимательно смотрит в небо и думает о том, что порой достаточно одного шага, для того, чтобы мир превратился в осколки.