Легко

— Презентация окончена, спасибо за вашу поддержку. И помните — вместе мы изменим этот мир! Сергей поднимает пальцы в характерном жесте победы, и его оглушает шквал аплодисментов. Он разворачивается и шагает, чувствуя дрожь в ногах, больше всего мечтая оказаться у себя — в своем кабинете, где каждый угол знаком, где любая газировка вкусная, а Боттичелли на стене можно рассматривать бесконечно, погружаясь в чужую гениальность и больше ни о чем не думая. Но стоит ему покинуть зрителей, как глаза тут же слепит вспышка фотоаппарата.  — Сергей, расскажите, что вы намерены делать теперь, когда проект «Вместе» приобрел международный масштаб?  — Сергей, как вы прокомментируете информацию о вашей связи с Татьяной Лихониной?  — Официальный комментарий, пожалуйста, телеканал «Культура»! У Разумовского ни одной мысли, ноющая боль в виске мешает сосредоточиться. Свет слишком яркий, звуки громкие, ему хочется спрятаться.  — Я… — он сглатывает, пытается прикрыть глаза от вспышек камер. Толпа журналистов набрасывается на него, будто грифы. Ему кажется, они выклюют его печень.  — Прошу вас, по одному… — просит, и голос срывается, сердце в груди бьется набатом, паника захлестывает.  — Вы не отрицаете, что на данный момент дело о…  — Без комментариев. Голос, громкий, мгновенно перекрывающий клекот репортеров, гремит в пространстве. Тяжелая рука ложится Сереже на плечо.  — Прошу прощения, Сергей устал после презентации. На данный момент он не хочет разговаривать с прессой. Доброго вам дня. Сережа только беспомощно кивает и, когда его тащат в сторону лифта, даже не оборачивается. Лифт трогается, а Сережа буквально падает в руки Олега.  — Ну-ну, тише, — голос мгновенно становится мягче, тело у Олега твердое, теплое, сильное, сердце размеренно стучит под бадлоном. — Совсем плохо?  — Мгм, — кивает Сережа и утыкается носом в плечо Олегу. От него пахнет металлом и дорогим одеколоном — Разумовский сам ему дарил — потом немного, кожей. Олегом пахнет.  — Потерпи, почти приехали. Когда они входят в кабинет, Олег, уже не церемонясь, тащит Разумовского до постели. Валит на простыни не особо бережно, но снимает сам Сереже кроссовки, обнажая белые узкие ступни.  — Есть хочешь? — спрашивает, поднимаясь, стягивая черный пиджак и аккуратно складывая его на стул.  — Нет, тошнит, — выдавливает Сережа и игнорирует желание свернуться в комок на кровати.  — Значит, поспать нужно. И отдохнуть. Все встречи завтра, — безаппеляционно заявляет Волков. Спокойно и привычно садится на край кровати, проводит сильными пальцами по рыжим волосам, перебирая. Шелк. Не волосы, а вода. Никак не удержишь.  — Олеж, а как же встреча с инвест…  — Завтра, — обрубает Олег спокойно, его большая горячая ладонь ложится на впалую щеку. — Отдыхай. Сережа тычется в эту ладонь, весь дрожит мелко, смотрит огромными глазами.  — Ого, — Волков ведет кончиками пальцев по гладкой коже, взгляд у него тяжелый и мягкий, Олег смотрит с любовью, и это будто бы укутывает Сережу в большое пуховое одеяло. — Даже так.  — Олеж, Олежа, пожалуйста… — просит Сережа, прикрывает глаза, лоб ледяной, в испарине, он так устал, он так чертовски устал.  — Ну иди сюда, — Волков вздыхает и притягивает его к себе. Он целует уверенно, размеренно и властно, он держит Сережу в своих больших тяжелых ладонях, и Разумовский растекается в его объятиях.  — А я тебе говорил, что презентация будет тяжелой, говорил, что после нее сразу все нужно отменить, — укоряет Олег, когда отстраняется.  — Я бы смог!.. — возражает Сережа, но его затыкает один только теплый, строгий взгляд Олега.  — Откинуться бы ты смог. Прямо на одной из встреч. Сережа возмущенно сопит, но не возражает. Волков раздевает его — методично, осторожно, бережно. Рубашка и брюки оказываются на спинке стула, а сам Сережа под одеялом и под Олегом. Тот держит его в своих руках, лежит рядом, дышит спокойно, от его дыхания волнение и страх исчезают. Никто не мог так, никогда. Сережа подается спиной и бедрами назад, шумно выдыхая, прижимаясь к горячему мощному телу за спиной. Когда он лежал так — маленькой ложечкой, в руках Олега, прислушиваясь к его дыханию, окутанный его запахом, он чувствовал себя защищенным. Олег был… большим. И сильным. Во всех смыслах.  — Олеж… — зовет негромко, глядя в стену, будто стыдясь обернуться.  — Мм? — сонно — Олег сам устал, вечно мотаясь с Разумовским по приемам и презентациям — доносится из-за спины. Вместо ответа Сережа зажмуривается и подается еще ближе, двигает узкими бедрами, дышит прерывисто, гулко. Руки Олега сжимаются крепче на его груди, и Сережу ведет страшно, он буквально пьянеет от мысли, что эти руки способны переломить его надвое без особых усилий.  — Ты устал, тебе отдохнуть нужно, — мягкий укор в голосе не отрезвляет.  — Олеж, ну пожалуйста… — просит жалобно, извивается в чужих руках, ему нужно, ему так нужно…  — Тише, Сережа, тише, сейчас все будет, — Сережа слышит хриплый перекатывающийся смешок. И теплый влажный язык скользит по кромке его уха. Сережа со свистом втягивает в себя воздух. Олег со смехом втягивает в горячий рот мочку. Его большая тяжёлая ладонь медленно скользит по костлявому худому бедру, мягко накрывает пах. Разумовский выгибается в его руках, дышит шумно, зажмуривается. Он уже возбужден почти до боли, ему нужно почувствовать принадлежность, необходимо понять, что он больше ничего не решает, за него все решит Олег, он его, только его, почти вещь, ему никогда здесь не сделают больно, его защитят, о нем позаботятся. Он почти неосознанно толкается к ласкающей его руке и слышит тихий шепот:  — Не торопись. И как только пальцы Олега сжимаются крепче, а Сережа позволяет себе сдавленно всхлипнуть, в эту же секунду Марго вдруг оповещает невозмутимо и звонко:  — Сергей, к вам посетитель. Разумовский практически скулит от беспомощности и оборачивается на Волкова, но тот выглядит не менее озадаченным. И куда более раздраженным.  — Кто там, Марго? — спрашивает он слабо, чувствуя, как голос срывается.  — Это журналист Владимир Исаев, он требует личной встречи, — безмятежно отвечает Марго. — Говорит, у него уникальный материал, который нужно обсудить с вами.  — Я же отменил все твои встречи, — настороженно уточняет Волков.  — Да, черт, я знаю, но он, похоже, решил дождаться. Неужели его материал настолько срочный? Или… — Сережа холодеет, торопливо убирает с лица рыжие пряди, садится в постели. — Вдруг он узнал что-то?.. Олег… Если он узнал, это же… Это…  — Лежи, — металл в голосе Олега заставляет Сережу застыть. — Я сам разберусь. А ты отдыхай и расслабляйся, я с тобой еще не закончил. Он встает — высокий, напряженный, сильный, надевает пиджак, поправляет волосы. На его челюсти ходят желваки, а глаза холодные и яростные. Он пересекает кабинет и взглядом тут же натыкается на журналиста, вальяжно расположившегося около прозрачных дверей. Волков открывает их и тут же закрывает за своей спиной, не давая любопытному взгляду даже взглянуть в сторону спальни.  — Я вас слушаю, — сует руки в карманы и смеривает Владимира ледяным взглядом сверху вниз.  — А вы, собственно, тот самый Олег Волков? — журналист выглядит до отвращения довольным.  — Именно, — подтверждает Олег. — Итак?..  — Мне нужен Сергей Разумовский, у меня есть эксклюзивные материалы, которые я хочу обсудить с ним лично, — Исаев показательно вертит флешку в руках. — В единственном экземпляре.  — Сергей отдыхает после презентации, сейчас он не может встретиться с вами, — Волков говорит ровно и спокойно, но в груди зарождается рычание, взгляд тяжелый, он чувствует отвращение и желание выдернуть журналисту хребет прямо здесь, голыми руками. — Все, что вы хотите обсудить с ним, вы можете передать мне.  — Вы не поняли, — повышает голос журналист, и Олег морщится от визгливых ноток. — Это экс-клю-зив! Впрочем, — его губы растягиваются в улыбке. — Вас эти материалы касаются лично. Волков вздергивает брови.  — Поясните.  — Оказывается, вы не просто бессменный телохранитель Разумовского, — эта ухмылка на губах Исаева до отвращения довольная. — Ваши отношения несколько ближе, не так ли?  — Разумеется, — Волков сохраняет каменное выражение лица. — Мы с ним друзья детства, это ни для кого не секрет.  — Ох, вы все время забываете упомянуть, что вы чуточку ближе, чем друзья, — Исаев придвигается ближе, от него пахнет вчерашней рубашкой и дешевым одеколоном. — Что, оприходовали богатейшего из бизнесменов города? — и, вконец распоясавшись, кладет руку Волкову на плечо. — Нет, ну я понимаю. Разумовский, конечно, лучший вариант из существующих — молодой, прогрессивный, смазливый, да и друг детства. Что там с вами в этих детдомах делают, а? Поделитесь? Может, возьму у вас интервью, как дополнение к материалу? Смеется, падаль. У Волкова в голове разрывается бомба, но губы растягиваются в ледяной, широкой улыбке, обнажая зубы. Его тело напрягается, трепещет, мышцы напружинены, он чувствует, что вот сейчас… еще секунда… Он держит себя в стальных тисках, и ни один нерв не дергается на его лице при этих словах. Впрочем, Исаев просто идиот, если решил предложить Волкову сотрудничество.  — Как вы там сказали, это единственный экземпляр? — улыбается Волков, кивая на флешку в пальцах Владимира.  — Разумеется, — с видом оскорбленного достоинства выпрямляется журналист. — Я не настолько глуп, чтобы разбрасываться таким компроматом где попало. При себе всегда надежнее. Волков выдыхает и одним легким, слитным движением заламывает руку, лежащую у него на плече. Исаев орет, когда его вжимают прямо его самодовольным ебалом в стену. Олег чувствует себя прекрасно.  — Но вы достаточно глупы, чтобы прийти шантажировать нас с единственным экземпляром, — Олег выдергивает флешку из его пальцев и не отказывает себе в удовольствии чуть сильнее заломить руку. — А что касается наших близких отношений с Сергеем Разумовским… Телохранитель должен в первую очередь охранять тело. Подумайте об этом на досуге. Он отпускает Владимира и смеривает его тяжелым взглядом, отряхивая черный пиджак, на котором остались ворсинки от чужого свитера.  — Заявитесь сюда еще раз — я вам хребет вырву, — обещает он спокойно и мягко и уходит прочь. Легко взбегает по небольшой лесенке и возвращается в спальню к Сереже. Тот ждет его с тревогой, приподнявшись на локте и явно прислушиваясь к происходящему за дверями.  — Что там?.. — спрашивает взволнованно, но Олег кладет тяжелую руку ему на плечо, вынуждая лечь обратно, и начинает раздеваться, уже основательно и полностью. — Олеж, я слышал, вы кричали…  — Я решил проблему, — лаконично отвечает Волков, по-армейски быстро и аккуратно складывает одежду на кресло. Забирается к Разумовскому под одеяло, ложится на спину и со смехом подкидывает флешку. Идиотская, кстати, просто предельно — с каким-то мультяшным героем.  — Он нарыл на тебя компромат и пришел шантажировать, — улыбается и ловит флешку кончиками длинных натренированных пальцев.  — Господи, а что там? — в глазах Сережи мгновенно зарождается паника, но Олег, не глядя, кладет ладонь на тонкую руку.  — Некая информация о наших близких отношениях, — хмыкает Волков. — Этот идиот заявился с единственным экземпляром, о чем не преминул мне похвастаться. Ублюдок. Не ждал, видно, что эксклюзивные данные отберут у него силой.  — А если он кому-то расскажет?! — в голосе Разумовского слышатся нотки подступающей истерики. — Если он…  — Никаких «если», — веско обрубает Волков и, откладывая флешку на тумбочку, наклоняется к Сереже близко и смотрит прямо в глаза. — Кому они поверят? Успокойся. Я все контролирую. От этих слов тело Разумовского расслабляется в его руках, и он смотрит доверчиво и жаждуще.  — Хочешь, чтобы я продолжил с того места, где остановился? — голос Волкова становится ниже, и у Сережи конечности наливаются горячей свинцовой слабостью.  — Да, да, — говорит он одними губами, почти беззвучно. — Пожалуйста, Олежа.  — Уже? — приподнимает брови Олег, улыбается, и в улыбке его сквозит столько любви и спокойствия, что Разумовский тонет в этом тепле. — Я думал, ты продержишься без просьб хотя бы десять минут.  — Тяжелый день, — выдыхает Сережа и трогательно морщит нос. Олег очарован этим движением точно так же, как и в детстве, и он кончиками пальцев осторожно разглаживает морщинки между бровей. Сережа смешно фыркает и сдувает волосы со лба, смотрит из-под ресниц глазищами огромными, синими. Олег легко ведет пальцами по лицу, очерчивая нос, скулы, контур губ. А Сережа, жаждущий и нетерпеливый, измотанный, ловит эти пальцы во влажный горячий рот, обхватывает искусанными губами, лижет, и в глазах только мольба: ну же, Олежа, пожалуйста, мне так нужно, так нужен ты. Олег знает — Олег наблюдает это не в первый раз. Разумовский мог быть кем угодно на публике, мог напиваться и заигрывать, мог флиртовать и швыряться деньгами, но стоило ему вернуться в кабинет, как он превращался в сломанного и неуверенного Сережу, который грыз ногти перед презентацией, носил безразмерные футболки Олега, совершенно не умел готовить и обожал сладкую газировку. Он был таким — вечно сомневающимся, нервным, но светлым и искренне верящим, что сможет изменить мир к лучшему. После публичных мероприятий Сережа всегда будто сразу сдувался, как лопнутый шарик. Он и на мероприятиях выглядел не всегда шибко уверенно — длинные умные пальцы тряслись, мимика была нервной, солнечные очки скрывали страх в синих глазах, сломанная улыбка не раз удивляла гостей — но после становился вовсе податливым, будто воск. Не раз и не два Олег, который не всегда мог быть рядом после приемов, заставал Сережу, свернувшегося в комок на их большой кровати. Прямо в кроссовках и в одежде с презентации, Сережа лежал, обхватив свои угловатые колени, даже не укрывшись одеялом. Дрожал, смотрел в пустоту измученными пустыми глазами. Эти встречи его выматывали. Олег в такие моменты старался отдать все крохи нежности, которые остались в нем после службы — помогал Сереже раздеться, приносил еду, отпаивал водой и чаем. Грубоватые руки бережно поддерживали голову Разумовского, пока он, закинув подбородок и обнажив беззащитную шею, жадно пил. Он всегда отказывался поесть, но просил чего-нибудь сладкого — и только пообещав ему пакетик мармеладок, Волков мог впихнуть в него хотя бы немного настоящей еды. Потом они просто лежали — Волков обнимал Сережу сзади, сильные пальцы бродили по худым плечам, а горячие большие руки утихомиривали дрожь. От Олега всегда шел ровный жар, как от печки, и вечно мерзнущий Разумовский согревался в его руках. И Олег знал, что нужно Сереже в такие моменты — почувствовать, что он больше ничего никому не должен. Почувствовать, что он больше ничего не решает, что рядом есть кто-то сильнее и спокойнее, есть тот, кто защитит его и позволит быть просто Сережей, а не миллиардером с нервной обаятельной улыбкой и вальяжными жестами тонких аристократичных рук. Тогда Сережа подавался к губам Волкова с шумным выдохом, и он брал его — сильно, бережно, окутывая властью и любовью, позволяя понять, что если Сережа захочет упасть, его поймают. В Сереже сквозит эта податливость и жажда, когда он и теперь обхватывает пальцы Волкова, чуть дергает головой, пытаясь убрать волосы с лица и взять глубже, но Олег останавливает его.  — Стой, Сереж, — вытаскивает пальцы и тянется к тумбочке. — Давай я. Вытащив из ящика дешевую резинку, он осторожно собирает волосы Разумовского в неаккуратный пучок. Работа не идеальная, но волосы не будут лезть в глаза, а еще Волков массирует кожу головы сильно, с оттяжкой, так, что Сережа почти мурчит. У Волкова умные руки. И когда он вновь кладет пальцы на губы Сережи, тот оставляет легкий поцелуй — благодарность за заботу. В их мире не так много слов, которые им подходят, гораздо проще сказать обо всем действиями. Разумовский втягивает пальцы обратно в рот, глаза прикрываются от удовольствия, длинные ресницы трепещут. Волков наблюдает с улыбкой — он знает, что у Сережи сильно развита оральная фиксация, чувствовать пальцы во рту для него удовольствие, а Олегу всегда нравилось, когда Сереже хорошо. Да и сам он едва мог сдержать возбуждение, когда видел, как его собственные пальцы обхватывают тонкие губы, когда чувствовал, как влажный язык обводит их, играя с костяшками. Олег чувствует, как Сережа потихоньку начинает расслабляться — глаза глядят уже не так затравленно, блестят, румянец прочерчивает горизонтальную полосу на белых щеках. Не вынимая пальцев, Олег осторожно ведет другой рукой по телу, почти невзначай задевая чувствительные места — ключицы, соски, ведет к животу и аккуратно накрывает член ладонью. Сережа уже возбужден, как подросток — Волков улыбается. Всегда заводится с полпинка, вот же чувствительный. Когда тяжелая ладонь медленно двигается на члене через ткань, Сережа издает сдавленный, тонкий стон. Через пальцы он звучит глухо. Олег двигает обеими руками, стараясь выдержать темп и не сбиться с ритма, пальцы во рту движутся размашисто и глубоко, рука на члене, напротив, гораздо легче и бережнее, но темп остается единым. Сережа выпускает пальцы изо рта с влажным звуком и тянется к Олегу:  — Олеж, пожалуйста, ну я не могу уже, — просит жарко. Волков ведет влажными пальцами по коже, смотрит, не отрываясь, в глаза Разумовскому. От этого бросает в дрожь, Сережа чувствует, как его окатывает волна стыда и удовольствия. Волкову нравилось смотреть.  — А мы разве не хотели в этот раз обойтись лайт-вариантом? — спрашивает откровенно насмешливо, и Сережа разочарованно стонет.  — Перестань, ну, Олег! Мне… — он почти всхлипывает и отводит глаза. — Мне правда нужно. Олег мгновенно оказывается рядом, целует бережно, коротко.  — Все-все, прости. Не понял, что так сильно. Он буквально сам раскладывает Сережу на постели — руки убирает вверх, сцепливая пальцы Разумовского на его же хрупком запястье, коротко и вопросительно взглянув вверх — позволяешь, Сережа? — разводит ноги, подкладывая подушку под его бедра. Смазка в тумбочке, презервативов, как обычно, нет — они обменялись уже всем, чем могли, ближе уже некуда. Олег льет на пальцы, согревает, чертыхается, когда капает на простынь. Осторожно обводит по кругу, мягко надавливает кончиком указательного пальца — входит совсем медленно, едва-едва сгибает. Сережа, дурной, ерзает по простыням задницей, нетерпеливо жмурится, лицо открытое, родное.  — Ну чего ты тянешь? — выдыхает, дергает бедрами, пытаясь насадиться, но ладонь Волкова, крепко лежащая на животе, не позволяет. Он чертыхается одними губами, но сам больше помочь не пытается и руки не расцепляет — знает, что Олег и зарычать может, а сейчас он не хочет ничего грубого, он хочет мягко, он хочет чувствовать, что он нужен, что он важен, даже без этой мишуры вроде денег, очков, рубашек и приемов, он хочет знать, что даже слабый и неуверенный, он нужен. Олег оставляет его реплику без комментариев, он занят делом более важным — входит уже двумя пальцами, стараясь найти верный угол. Туго, жарко, Сережа сжимается, никак не может расслабиться и впустить. Волков смотрит, все подмечает — и как нервно он сжимает запястье, как зажмуривается, как костяшки пальцев белеют, как губу закусил, как лежит неестественно. Устал, перенервничал, вот же трудоголик гребанный. У Волкова желание привязать его к кровати на недельку и заставить отдыхать — по-другому, видимо, Сережа не умеет.  — Тихо, — он привлекает внимание Сережи, поглаживая его тазовую косточку. Тот открывает синие глазищи, глядит секунду, а потом взгляд снова отводит в стену, веки прикрывает, сам пытается насадиться через сопротивление мышц. Дурной. Какой же дурной, но свой ведь, что теперь с ним сделаешь.  — Какой же ты, Сережа… Олег выдыхает это с укором, тут же легко перекладывает бедра Разумовского, чтобы угол был другим. Сережа давится воздухом — его ведет от мысли, что Олег буквально делает с ним, что хочет. Рука Олега крепко и ощутимо держит Серёжу за бедро.  — Не отвлекайся. О чем твои мысли? Без осуждения, спокойно. Не повышая голоса. Сережа всхлипывает, потому что теперь умные пальцы так мягко и так правильно разминают тугой вход, что дискомфорта совсем не чувствуется. Он закрывает глаза крепче, старается не сжиматься — руки Олега, его голос, все так привычно, но будоражит до игл под кожей.  — Открой глаза. Сережа мотает головой — не хочет. Ему стыдно, ему до одури стыдно, он не может выдержать этот чертов взгляд Олега, спокойный, нежный и пристальный, без румянца и желания закрыть лицо руками. А Олегу нравилось смотреть. Волков останавливает пальцы внутри. Почти прижимается к щеке, не отстраняется. Их лица очень близко, он склоняется к покрасневшему уху, говорит спокойно, низко и негромко:  — Открой. Но в этом голосе слышится зарождающийся рык и металл. Сережа не может ослушаться. Он распахивает глаза и тут же теряется под этим взглядом. Темным, возбужденным. Но таким спокойным и властным, что сразу становится безопасно, хоть смущение возвращается в стократ. — Никаких проектов, Серёжа. Сейчас только я. И снова заглядывает в глаза. Пальцы входят почти до основания, то, что Разумовский подмахивает бёдрами, сильно помогает делу. Поцелуи опускаются на внутреннюю сторону бедра, на выпирающие косточки, живот. Снова в глаза. «Думай обо мне» Олег знает — если позволить Сереже думать, ни к чему хорошему это не приведет. Слишком много думает Сережа, вот в чем дело. То самое «Горе от ума», Волков хмыкнул бы, если б ситуация позволяла.  — Хороший, — поощряет негромко, успокаивающе. Румянец Сережи переходит через все мыслимые границы и на шею. В Разумовском уже три пальца, двигаются они свободно — Олег никогда не жалеет смазки, и все хлюпает ужасно, Сереже так стыдно слышать это в тишине, которая прорезается редкими стонами и их общим дыханием. Волков доволен — ему нравится ощущать, какой Сережа влажный, мягкий и растраханный его пальцами. Он сам возбужден так, что яйца звенят, а в глазах темнеет, но он знает, что ему нужно куда меньше внимания и подготовки, чем Сереже. Разумовскому нужно чувствовать себя заласканным, полюбленным — у Волкова эта нужда восполнена до краев.  — Хватит уже, — сипит Сережа из последних сил, смотрит на него глазами своими огромными, мутными, тревожными. — Кончай меня мучить. Волков только приподнимает бровь и толкается пальцами точно, сильно, глубоко. Пережидает череду оборванных, коротких стонов.  — Что за издевательство, Олег, остановись! — голос Сережи звучит громко, нервно, устойчиво. Так, как он звучал на недавней презентации. Волкову это не нравится. Он медленно вытаскивает пальцы из притихшего Сережи, кладет руки на его бедра, держит крепко, цепко. Смотрит прямо в глаза и разворачивает за подбородок, когда Разумовский пытается отвернуться.  — Тише, — придерживает, не дает биться в руках, будто фарфору хрупкому, не дает взять верх. — Только я решаю, остановиться или нет. Смазывает себя, не прерывая зрительного контакта, едва-едва скользит между ягодиц, наклоняется к уху, проводит кончиком языка.  — Мне продолжить? — спрашивает буднично, мягко. Сережу выгибает от его движений, его ведет от горячего языка, он всхлипывает и тут же зажимает рот ладонью.  — Шшш, — Волков осторожно убирает его руку обратно туда, где была. — Не сдерживайся. А сам смотрит. Просто смотрит, потому что все, что нужно, у него перед глазами. Сереже хочется скулить — внутри все пульсирует от ощущения пустоты, ему хочется почувствовать Олега внутри, по-настоящему, за всеми этими делами, работой он забывает, как это хорошо и правильно, когда Волков ритмично и жестко берет его, глядя на Сережу своими невозможными спокойными глазами.  — Хочешь, чтобы я умолял? — раздраженно бросает Разумовский, чувствуя, как внутри все горит и ноет, ему хочется расплакаться от беспомощности, но он язвит из последних сил. Олег смотрит на него нежным взглядом.  — Совсем нет. Он медленно толкается внутрь.  — Тебе это не нужно, ты всем телом просишь. Видно. И входит глубоко. Полностью. Сергей приоткрывает губы в немом стоне. Эта тугая наполненность, горячая пульсация внутри, руки Олега на бедрах, одна скользит к шее, и мысль о силе и власти этих рук почти доводит Сережу до скулежа — большие красивые ладони, тяжелые, цепкие, длинные пальцы, выпуклый рисунок вен на тыльной стороне — господи, эти руки только что его растягивали, и Олег может переломить его шею одним движением пальцев.  — Да, да, да, — повторяет беззвучно, одними губами. — Двигайся, Олеж, пожалуйста, я сдохну сейчас, так хорошо… Волков наслаждается — он целует везде, куда может дотянуться, бережно прикасается сухими теплыми губами, впитывает в себя этого Сережу, хрупкого, отдающегося, его, полностью его. Начинает медленно и ритмично двигаться внутри, разводя ноги шире.  — Красивый, — шепчет ласково. Олег наращивает темп, он видит эти глаза — Сережа тут же их отводит, но Волков снова снова снова снова их ловит. Держит Сережу крепко, не прекращая двигаться внутри. Ему нравится брать Сережу. Очень нравится.  — Олеж, глубже, пожалуйста, еще, еще, — заполошно, торопливо шепчет Разумовский, прижимается крепче и ближе, всем телом, хватается за широкие плечи, чувствуя, как мускулы перекатываются под тонкими белыми пальцами. У Сережи в голове — белый шум, горячая волна взрыва, Сережа шепчет лишь потому, что иначе он закричит, Сережа правда уже думать ни о чем не может, его ни пальцы, ни тело не слушаются, в голове только олеголеголеголег, господиблятьбоже, как же хорошо.  — Серёжа… Ты так очаровательно просишь, хочет сказать Олег. Я люблю твой голос, хочет сказать Олег. Ты так нужен, хочет сказать Олег. Но вместо этого Волков подхватывает Серёжу под бедра и начинает насаживать его на себя. Бережно, но сильно. Олег толкается глубже, резче, точнее, он чувствует, как Сережа сжимается внутри, берет Разумовского за запястье и кладет его ладонь на член. Да, стыдно, да, неловко. Но делай себе хорошо у меня на глазах, Серёжа. Это так иронично — они видели друг друга во всех позах, с разбитыми носами, видели друг друга в крови и соплях, голыми, одетыми, любыми. Но Сереже все еще стыдно, как в первый раз. Себя стыдится, дурной. — Черт, черт, черт, что же ты делаешь, Олежа, — сдавленно и отчаянно шепчет Сережа, прежде чем позволить Волкову управлять своей ладонью. Жарко, мокро и — стыдно до одури, бедра бесконтрольно вскидываются, ему осталось совсем немного, он обхватывает пальцами плоть послушно, с трудом глядя Волкову в глаза, повторяя внутри, что Олег делает это не для того, чтобы посмеяться, чтобы унизить и втоптать в грязь. Олег так не сделает. Олег едва-едва направляет его руку, и когда ладонь начинает двигаться в такт глубоким, сильным толчкам внутри, Сереже кажется, что он сейчас не выдержит и просто сдохнет прямо под Олегом. Он наконец стонет — жалобно, громко, разбито, глаза закатываются, губы приоткрываются, и он чувствует кожей горячий, тяжелый, почти осязаемый взгляд Волкова, сгорает под этим взглядом и своим румянцем, сгорает от того, как хочется, как сильно нужно, как до потери пульса хорошо.  — Ты в моих руках. Здесь спокойно и правильно. Голос Волкова — низкий и бархатный, ровный — контрастирует со сорванными стонами и резкими вздохами Серёжи, но так и должно быть. Волков движется коротко и глубоко, выдерживая ритм, смотрит в глаза, видя, как Сережу все сильнее швыряет за край. Нравится. Так чертовски нравится спокойно брать этого мальчика, пока он мечется по кровати и просит больше больше больше. Для Олега в такие моменты Сережа и правда мальчик — совсем юный, недолюбленный, сломленный. Олег такой же, правда, вот только природа другая. Видит, как дрожат бедра Сережи, как бьется жилка на шее, как сжимаются добела губы, потому предупреждает:  — Скажешь, когда. Не забудь. Сережа только кивает часто, мелко, дрожит в его руках, шею выгибает, ощущений слишком много, так много, так хорошо, от голоса Олега становится только острее. Он стонет громко, голос рвется, как нить, так хорошо не бывает просто, не должно быть…  — Сейчас, Олеж, сейчас, — почти беззвучно, но последний слог выходит сдавленным протяжным стоном.  — Молодец, — хвалит Волков бережно, спокойно. С сережиной выдержкой даже предупредить об оргазме — то еще достижение, уже проходили. Олег кладёт свою руку поверх сережиной на член, задавая свой ритм. Быстрее, но точнее и четче. Олег берет его размеренно, спокойно, сильно — так хорошо, что Сережа скулит и хнычет, взмокший, юным совсем кажется, пряди рыжие на лоб влажный выбились, Олег убирает их свободной рукой, держит Сережин взгляд. Ему нравится, как Разумовский выдыхает, как он тянется, стонет, подаётся вперёд. Олегу нравится обладать Серёжей. Наклоняется и шепчет низко на ухо, меняя угол проникновения:  — Мой. И зубы крепко смыкаются на стыке плеча и шеи, Олег рычит в соленую кожу, лижет место укуса. Сережа почти кричит, срывая голос, завтра встреча с инвесторами, он не знает, сможет ли говорить. Его выгибает до хруста в руках Олега, пальцы до белых пятен вцепляются в чужие плечи, невозможно просто, господи, как хорошо, его толкает за черту, оргазм накрывает какой-то долгой, протяжной волной, Сережа не касается лопатками простыней, ему кажется, он умрет от этого ослепительного удовольствия, но чувствует на себе тяжелые крепкие ладони даже сквозь пелену. Он в последний раз дергает бедрами, насаживаясь глубже, и сжимается, утягивая Волкова за собой. Олег пережидает эту волну с трудом, он едва сдерживается, в глазах темнеет. Когда Сережа смотрит на него мутными после оргазма глазами, потом кладет тонкие пальцы на спину Олега и приглашающе разводит ноги, Волкова срывает — он толкается всего трижды, но глубоко, чувствуя, как сильно Сережа сжимает его внутри, чувствуя, как легкая ладонь вцепляется, прижимая ближе, и кончает вслед за Разумовским с низким, рваным стоном. Ему нужно секунд тридцать, чтобы отдышаться и прийти в себя. А потом целует. Сережу — разнеженного, сонного, уставшего. Бережно, неторопливо. Салфетками из тумбочки вытирает и себя, и Сережу, накрывает его одеялом и сам перекатывается к нему, возвращаясь к позе в самом начале дня — прижимается грудью к тонкой Сережиной спине, обвивает его руками крепко, губы сухие пристраивает в невесомом поцелуе на плече. Лежат минут пять, пока Сережа не напрягается в руках Олега. Не двигается, просто Олег чувствует, как вдруг он сжимается в его руках.  — Что такое? — спрашивает Волков негромко, перебирая рыжие волосы, выбившиеся из пучка.  — Ничего, просто… — Олегу даже не нужно глядеть в лицо Сереже, чтобы знать, что сейчас он кусает губы. — Задолбался со мной нянчиться, да? Олег немного отстраняется, и тишину спальни разрывает звонкий шлепок.  — Твою мать, Олег, ты совсем охренел?! — Сережа перекатывается на другой бок на край кровати, потирая задницу, смотря возмущенно своими глазищами. — За что?!  — Хуйню несешь, Сережа, вот за что, — невозмутимо отвечает Волков и притягивает Сережу за плечи в поцелуй. Сережа целуется так же, как живет — все куда-то торопится, бежит вперед паровоза, будто не успеть боится, кусается, инициативу перехватить пытается. Олег же плавными движениями пальцев по плечам дает понять — торопиться некуда. Замедляет поцелуй, прикусывает легонько нижнюю губу, тут же зализывая укус. Сережа верещит, что больно. Олег сгребает его в охапку — хрупкого, легкого, тонкокостного — и смеется хрипло, во все горло. С Сережей легко смеяться.