Обійми мене

І от моя душа складає зброю вниз Дрожь и оглушающий грохот, тошнота поднимается и стаёт жёлчным комом в горле, мышцы колоссального титана горячо облепили кожу, пар поднимается и кажется, будто сама земля горит и стонет. Вокруг тебя ад. И биение сердца. Яркий свет слепит глаза, веки такие тяжёлые, словно после долгого горячечного сна и пространство ощущается как водоворот, как пролететь с закрытыми глазами на устройстве пространственного маневрирования или очнуться с травмой головы. Первое, что ты чувствуешь — как колотится твоё сердце, как тело словно горит изнутри — тошнота, тревога, страх — кажется, в каждой клетке. В груди, где-то под рёбрами, что-то ноет и чешется, словно покрытая коркой незажившая рана. Никак не найти этому объяснение — в мыслях тихо. Словно всё сон. А что было до сна? Биение сердца. Ровные вдохи. Тепло руки на плече и огрубевшие подушечки пальцев, едва ощутимо ласкающие твоё лицо и аккуратно заправляющие прядь волос за ухо. Ты знаешь эти руки. И проваливаешься дальше. Дальше и глубже в сон, стило только попытаться открыть глаза. Веки больше не кажутся такими тяжёлыми. Ты сидишь на одном из продовольственных ящиков, и в тусклом свете масляной лампы рассматриваешь блестящие носки своих ещё не разношенных сапог. Поодаль трещит костёр, пофыркивают лошади, гомонят солдаты и пахнет полевой кашей. Ты смотришь на носки своих сапог и чувствуешь только одно — как ноги, словно объятые огнём от колен и до самых растёртых в кровь пальцев, сводит почти нестерпимая судорога. Ханджи могла бы использовать новую уставную обувь в качестве жестокого орудия пыток — к концу дня это невыносимо. — Что ты тут делаешь? — одной рукой ты пытаешься ослабить давление, другой — хоть немного облегчить боль, растирая мышцы. Эрен отходит от ящика, к которому направлялся изначально, и становится на одно колено подле тебя. — Давай сюда, — он ловко стягивает с тебя сапог, ставит ногу себе на колено и пробегает пальцами по голени, руки у него тёплые, почти горячие, — и не удивительно, провести почти сутки на ногах. Последнее он говорит уже себе под нос, и ты вспоминаешь. Когда боль стихает, расслабляются мышцы, сжатые в комок, и ладонь его уже мягко и почти трепетно скользит чуть выше, останавливаясь на внутренней стороне твоего бедра. Ты вспоминаешь: тот вечер, когда родители последний раз обняли тебя перед отъездом и попросили Карлу присмотреть за тобой до прихода дедушки; тот вечер, когда Карла пожаловалась на боль в ногах, и Гриша положил их на свои колени.

«Ты ведь целый день на них проводишь.» Конечно, мысли заставляют тебя прятать смущённую улыбку в плаще, он говорил. Эрен говорил тебе — говорил всего раз, когда Энни взяли под стражу, а он сам несколько суток провёл бледной тенью в подвале. Сколько времени прошло с этого момента?

«..тогда я хотел, чтобы в моей жизни был кто-то, о ком бы я заботился вот так..» Не так уж много. Время словно замирает в этом моменте. Эмоции Эрена всегда били через край и не важно, какими именно они были, внутри него словно не было рычага управления. И ты вспоминаешь: Эрен умел быть нежным, умел касаться и смотреть так, что ты никогда не забывал — невзирая на грубую силу и жестокость приобретённую с годами — в его груди бьётся чуткое сердце. Он умел заботиться, умел быть ласковым.

До Марлии. До Зика. До того, как вокруг всё превратилось в ад. До последнего поцелуя. Когда его губы сухо коснулись твоего лба, словно ты был ему чужим. И ты вновь почти хватаешься за что-то — грань сна и реальности. И вновь проваливаешься. В шум моря, острые края ракушки царапают пальцы, а в самой середине она гладкая, приятная на ощупь. И крик чаек.       Нет, не чаек — кричат люди. Где-то вдалеке слышатся горестные крики, а совсем рядом — стук сердца. «Не могу обнимать тебя иначе, — ты обнимаешь его крепко, так крепко, как только можешь; кладёшь голову на плечо и тебе кажется, отпусти ты его сейчас — земля провалится у тебя под ногами.» Когда Эрен бьёт, в какой-то момент тебе кажется, что ударь сильней, он не просто сломает тебе нос и заставит подавиться собственной кровью. В какой-то момент, на периферии твоего размытого зрения, мелькает испуганное лицо Микасы и тебе кажется, что ты совсем не знаешь Эрена.       Никогда не знал. «Не могу обнимать тебя иначе, — он прижимается щекой к твоей макушке, — когда ты в моих руках, кажется, что я держу птицу.»

Он хрипло смеётся на выдохе, а совсем рядом — крики, оглушающая поступь титанических тел. Ты убьёшь его — эта мысль больше не отдаёт болью, рвущим грудь отчаянием и горечью слёз, застывшей комом в горле — ты должен убить его. И ты чувствуешь всё и ничего. Ты знаешь, что должен. «В детстве было противно смотреть, как отец проявляет свои чувства к матери, тогда это казалось таким глупым, — он смотрит устало, взгляд тусклый, а лицо мёртвенно белое, измождённое, но даже это не убавляет привычной уверенности в тоне, — но тогда же я дал себе обещание, если в моей жизни появится кто-то..» Словно всё сон. Отголосок такого далёкого прошлого. «..это всегда был ты..» Биение сердца. Тепло его ладони на плече и пальцы, перебирающие твои волосы — едва ощутимая ласка. — Эрен, — ты обращаешься к нему, но совсем не знаешь, что сказать. Открываешь глаза и совсем не знаешь, можешь ли ты сейчас произнести хоть что-то, кроме его имени. Нужно ли. Он прижимает твою голову к своей груди и касается губами макушки, ты закрываешь глаза и в последний раз слушаешь, как бьётся его сердце. — Никогда тебе этого не говорил, — голос Эрена звучит как непролитые слёзы и обречённость. Ты обнимаешь его так крепко, как только можешь. Ведь когда ты его отпустишь — земля провалится под твоими ногами. — Не говори. — Я всегда тебя любил, — он мягко и успокаивающе проводит ладонью по плечу, кончиками дрожащих пальцев скользит по лопаткам и нежно обнимает талию, словно пытается запомнить каждый изгиб твоего тела. Успокаивает тебя, пытается успокоить себя. — Всегда буду любить, — он гладит твои волосы и горячей ладонью касается щеки, руки его — грубые и мозолистые, покрытые кровью, унёсшие жизни — держат тебя трепетно и нежно, словно птицу. — Никогда не забывай, что я сделал. До последнего поцелуя. Когда его губы касаются твоего лба так мягко и тепло, словно ты значишь для него всё.