Кричи

      Мальбонте плавно приземлился, утопая ступнями в мягкой зелёной траве. Босые ноги приятно охладила утренняя роса — он чуть сжал пальцы, привыкая к ощущениям на коже.       Тори сидела впереди, спиной к нему, глядя на сумрачный лес, покрытый саваном тумана и неотступающей даже при свете дня темноты. Сейчас, утром, он казался ещё чернее, будто бы поглощал неродившийся солнечный свет.       Совсем как он недавно, только тьму.       Тори пропадала тут часами, когда ей было до удушья неспокойно, физически невыносимо. Хвойная стена спасала: созерцание деревьев, чуть качающихся на ветру, приносило покой в её душу. Пышные еловые лапы, лысоватые верхушки сосен странно умиротворяли. Дарили тишину, устанавливали равновесие, действовали на неё почти так же анестезирующе, как сам он.       Мальбонте медленно пошёл, уверенно ступая по зелёному ковру, расстилавшемуся под ногами. Тори не повернулась к нему, продолжила сидеть так же, как до его появления, вот только спина её выдавала — неестественно выпрямилась, — этим движением как бы уведомляя о том, что она почувствовала его присутствие. Он остановился рядом, замечая её грязные руки с поломанными ногтями, которые она не пыталась прятать и пучки травы, разбросанные вокруг.       — Надеялся, что найду тебя в другом месте, но ты здесь.       — Да, здесь… — глухо отозвалась она, не поворачивая головы в его сторону. Её пустой, стеклянный взгляд смотрел вперёд и было непонятно что она видела. Возможно, не видела ничего вообще.       Он опустился с ней рядом на траву, сел в позу, которая больше нравилась для медитации, но созерцать не собирался. Настроиться на Тори никогда не составляло огромного труда: он читал её как открытую книгу, она никогда от него не запиралась. Сейчас вокруг себя тоже не выстроила стен и заборов, позволяя его силе легко циркулировать в ней. Поразило другое — почти тотальное ничего. Эта непонятно откуда появившаяся пустота, что раскручивалась воронкой, пожирающей изнутри.       Мальбонте посмотрел на неё, терпеливо ожидая невысказанных слов. А Тори было что сказать — он ясно чувствовал это. Она сжала пальцы, глубже погружая их во влажную землю, и наклонилась вперёд: потянулась туда, к лесу, будто надеясь, что он её спасёт.       — Не хочу сейчас думать или чувствовать что-нибудь, — её хриплый шёпот царапал горло сдерживаемыми всхлипами. Она беззвучно плакала, но, казалось, даже не замечала этих слёз. — Не хочу помнить; я хочу, чтобы мне было всё равно. Знаешь, я как будто кричу внутрь себя. Себе же. Вот сюда, прямо внутрь, — она ударила себя по груди, пачкая футболку грязью. — С каждым ударом сердца, с каждым толчком крови, я проталкиваю это внутрь себя, чтобы заполнить пустоту. Но у меня не выходит, ничего не получается. Я будто заперта в тёмной комнате, бегаю кругом, стучу в стены и кричу, кричу, кричу… но никто не слышит. Там пусто, так абсолютно пусто, что мне становится страшно. Очень-очень страшно. Я будто теряю себя. Или уже потеряла.       Она остановилась, сбилась; подняла руки, стирая со щёк влагу, которую заметила только сейчас — от тыльной стороны её ладони на коже остались тёмные разводы.       — Знаешь, на земле я часто фантазировала о сыворотке, стирающей все воспоминания, — она грустно усмехнулась, шмыгнула носом. — Выпил — и ты белый, чистый лист, — пиши, что хочешь. Если бы существовала такая сыворотка, я бы первая стала в очередь, чтобы её получить, — подняла взгляд, первый раз посмотрела ему в глаза. Тори была серьёзна, чертовски серьёзна — Мальбонте очень чётко прочитал это на дне души в её зрачках. — Я хочу, чтобы всё закончилось, чтобы всё прекратилось. Перестать чувствовать это пожирающее ничто. Забери это из меня, вытащи, вырви, уничтожь! Потому что я так больше не могу, не могу это выносить. Помоги мне.       Последние слова вынули из неё душу: Тори замолчала, потерянно пытаясь найти что-то в его глазах. Надежду, возможность, избавление, чего ждал её вопрошающий взгляд? Мальбонте не умел стирать воспоминания, не знал никого, обладающего этим навыком. Он мог лишь притупить её боль. Протянул палец, стирая полосу грязи со лба Тори. Она не дёрнулась, не отстранилась, позволяя касаться себя.       — Есть одна вещь, — начал он, погружаясь в её зрачки, — запечатывающая боль. Никогда не пользовался этим, не знаю, насколько будет действенно, но можно попробовать.       Она молча ждала, не обрывая мост их взглядов, лишь замечая, как в глазах Мальбонте проскользнула тьма. Отголосок той тьмы, оставшейся в нём навсегда. Он прикрыл веки, что-то зашептал, вычерчивая пальцем символы на её лбу. Тори смотрела за тем, как шевелятся его губы, не узнавая слов, сосредотачиваясь на звуках его тихого голоса и прикосновениях.       Что будет в ней, когда внутри больше не останется боли? Ещё большая пустота? Абсолютное ничто, ровное ко всему, равнодушное? Она превратится в куклу, в бездушный механизм, станет ничем, сольётся с пустотой?       Тори прерывисто вздохнула, закрыла глаза.       Только не давай себе испугаться.       Палец Мальбонте замер на середине её лба, очертил круг по мягкой коже, а затем отстранился. По телу Тори прошла дрожь. Она не чувствовала каких-либо изменений, но поднимать веки и смотреть на него пока не спешила. Если ничего не получится, ей придётся жить с этой пожирающей болью. Тори не была уверена, что у неё хватит сил — ни сейчас, ни когда-либо позже. Проживать день, каждую минуту, утопая в этом состоянии. Возможно ли это?       Не узнаешь, пока не попробуешь, Тори.       Она не стала больше сомневаться и открыла глаза.