Lost girls

Когда-то Квинн была переполнена: острое чувство собственного достоинства, знание о том, что правильно или, на худой конец, разумно, немного беспринципности, щедро разбавленной гордостью. Ни стыда, ни чувства вины, ничего лишнего. А потом она ошиблась, и вместе с опустевшим, выскобленным чревом потеряла все свои сокровища. Осталась только гордость, тонкая и уродливая, как первый полупрозрачный слой кожи на обгорелой плоти. Еще остались белые накрахмаленные юбки, как напоминание о том, кем она была раньше и кем еще может стать, если постарается. Квинн обязательно постарается. Нужно просто снова выйти на прямую дорогу. Если бы Сантану спросили, в какой именно момент ее жизнь свернула в сторону, она бы не ответила. Еще в средней школе кто-то бездумно шепнул в спину колкое “шлюха”; ей сложно назвать дату. Утром она шла по коридору и прекрасно видела, как шепот следует за ней, стелется по полу, окольцовывает щиколотки, вьется по бедрам, пробирается под юбку. Было противно, а желания доказывать, что она еще и не целовалась-то толком ни разу, не было вообще. К концу недели она трахнулась с каким-то парнем, с которым ходила вместе на историю. Сантана стала тем, кем ее хотели видеть. Квинн думает, что у нее получилось стать прежней. Или даже лучше – стать усовершенствованной версией себя. Ее исковерканная гордость восстановилась точно так же, как срослись сломанные в автомобильной аварии кости. Она расправляет складки на юбке, невольно задерживая ладонь на животе, и ощущает привычную пустоту. “Ничего, это пройдет, девочка”, – мысленно утешает себя Квинн. Сантана подолгу всматривается в свое отражение в зеркале, но не так-то легко увидеть то, от чего давно отказалась. Она ищет себя настоящую, но вместо этого находит сотни и сотни плоских отражений. В собственной коже неуютно, как в купленной не по размеру одежде; сегодня она немного скована и потеряна. Но это ровно до тех пор, пока рядом не раздается раздосадованное “Ну ты и стерва, Лопез”. Сантана расправляет плечи и улыбается: ей предложили образ на сегодняшний вечер и она будет ему соответствовать. В голове шумит от шампанского и обреченной вседозволенности. Квинн сжимает теплую ладонь Сантаны. Они бегут по коридору, натыкаются на стены – их пьяный смех рикошетом отскакивает от этих стен, – долго не могут найти ключ, зато быстро находят губы друг друга. Гостиничные простыни накрахмалены до хруста, как белоснежные юбки Квинн, позабытые на дне чемодана; она всегда возит их с собой, но никогда не надевает. Потолок немного кружится, выгибается куполом – Квинн выгибается под губами и пальцами Сантаны. В эту секунду ей кажется, что позвоночник снова раздроблен и эти осколки забивают горло, но она согласна заплатить такую цену: вся сущность Квинн снова наполнена до краев. Сантана до боли прикусывает кожу на внутренней стороне ее бедра, поднимается выше, целует плоский живот. Черты лица расплываются, смешиваются с темным облаком волос и полумраком комнаты, превращаются в чернильную кляксу, но Квинн не обращает на это никакого внимания. Сантана напряженно смотрит на Квинн, словно она – это еще одно зеркало. Волшебное зеркало, показывающее правду. Сантана хочет увидеть, ей нужно вспомнить себя настоящую, но Квинн закрывает глаза. На зеленой радужке тает и растворяется чужое отражение. Утром Квинн достанет со дна чемодана белую юбку – теперь она примерно представляет, как строить свою жизнь дальше. Сантана будет презирать их обеих, так и не сумев понять, что зеркало – это она сама.