***
29.04.2013 Три часа ночи. Три часа гребаной очередной ночи. Слез не осталось, а боль притупилась, только желания жить, как не было, так и нет. Орлов все ещё держит твою руку. Вернее, это ты мертвой хваткой вцепилась в его палец и не хочешь отпускать, потому что тебе очень страшно. Тебе страшно от твоих мыслей, которые словно тараканы лезут в голову. Ты не знаешь совершенно ничего. Ты не знаешь, как сказать сыну. Ты не знаешь, как идти на похороны. Ты не знаешь, как тебе дальше жить. А стоит ли вообще? И это именно те мысли, которых ты так сильно боишься и изо всех сил пытаешься не пускать их к себе близко, но ничего не выходит. Сначала процесс можно контролировать, но потом он набирает обороты, а твои нервы слабеют ещё больше. Взрыв. Темнота. Точка. Ты знаешь, что никогда не станешь прежней. Ты знаешь, что послезавтра для всех, кроме тебя, будут только одни похороны. А ты похоронишь двоих. — Тина... — голос раздаётся над твоей головой, а ты, не различив сразу его хозяина, резко распахиваешь глаза, тут же тяжело выдыхая. Да, ты все ещё веришь в то, что все это неправда. Что это не он вчера навсегда закрыл глаза. Тебя разыграли, обманули, все что угодно, но это был не он. И ты думаешь, что окажись оно так, ты готова простить любому такие глупые шутки, лишь бы только это оказалось шуткой... — Ты так угробишь себя окончательно. Нужно поесть и поспать, — шепчет Орлов, слегка поглаживая твою руку, — это нужно, слышишь? Он понятия не имеет, что с тобой делать. Какие слова говорить? Говорить ли их вообще? Где? Где план эвакуации из горящей в жуткой депрессии души? Души, сгорающей прямо сейчас до тла. Без единого шанса на спасение. С момента, как ты вышла из той злосчастной гримерки под действием успокоительного, ты не сомкнула глаз ни разу, ты не ешь, не разговариваешь. Ты умираешь, медленно и мучительно. Ты просто хочешь вернуть все, ты просто хочешь снова к нему. Где сейчас ваши пять лет счастья? Зачем они были, если после них такие страдания и боль? Нервы сдают и ты снова заходишься громкими рыданиями, отпуская палец друга и падая на кровать, сворачиваясь калачиком, прокусывая тонкую кожу на сжатом кулаке в кровь. Паша просто сидит рядом и молчит. Слова бессильны, да и ты вряд ли сможешь их услышать в ближайшее время. — За что? За что, за что, за что? — фраза за фразой повышая тон, чеканишь ты, не отрывая головы и не размыкая глаз. Снова срываешься на крик, истошный, плачущий. А Орлов тревожно оглядывается. В доме ребёнок, и по правде говоря, отправить его во Франковск к родителям, кажется уже не такой уж ужасной и жестокой идеей. Подрываешься на кровати, убегая в ванную и только черт знает, что сейчас творится в твоей голове. Щелчок замка, и Паша, что тут же ринулся за тобой, упирается в закрытую входную. — Тина! Тина, открой! — под силой дикого страха, забывает про наличие ребёнка совсем рядом и стучит несколько раз кулаком по двери. А ты, кажется, тоже забываешь сейчас про ребёнка и про всех, кому сейчас тоже плохо. Под влиянием боли человек становится эгоистом, главная цель которого — просто избавиться от боли. Любой ценой. И ты хочешь избавиться. Ты хочешь к нему, за ним, следом. Ищешь в тумбочке набор новых лезвий для бритвы. Он любил такие, и это добивает только сильнее. Гремишь шкафчиком, не слыша и не видя ничего вокруг, а Орлов седеет на пол головы, стоя за дверью. — Идиотка, открой дверь! — снова стучит, а самообладание покидает окончательно, когда он с ноги бьет по двери, срывая ее с петель после четвёртого удара. Ты сидишь у ванной на полу с порезанными о лезвие пальцами и словно умалишенная смотришь на собственные руки. Поднимаешь остервенелый взгляд на друга, не говоря ни слова. Губы растресканы до кровавых подтеков, на щеках засохшие и саднящие дорожки от слез. Жалкое зрелище, но тебе так плевать. Пусть хоть тысячу раз осудят — все равно. Ты просто ждёшь человека, который придёт и скажет тебе, что это шутка. А осознание, что этого не случится, как-то слишком резко бьет по вискам, провоцируя поток слез с новой силой. — Я не хочу больше жить, я не могу больше, — впервые говоришь это вслух, а мир внутри Паши рушится во второй раз. Первый был вчера в той идиотской гримерке, когда ты истошно выла в его руках, словно дикий раненый зверь. Услышав эти слова, он срывается, как эта дверь с петель, беря твоё лицо в ладони, опускаясь на плечи и сильно тряся, пытаясь при этом в глазах отыскать хотя бы одну живую искорку, но ничего не выходит. — Ты подумала про него? — кивает взглядом за дверь, намекая на маленького Веню, — ты про родителей подумала? Ты про своего зрителя любимого и драгоценного подумала? — А кто подумает обо мне? Паш! — кричит, не думая ни о чем. — Парень вчера потерял отца, ты почти лишила его матери сегодня. Ты понимаешь, что ты творишь? — он не успевает договорить, как где-то поблизости раздаётся детский голосок. — Мама, — не знаешь, что успел услышать твой сын, но судя по стеклянным от слез глазам, ему было достаточно. Ты не хотела, чтоб это произошло так. — Венечка, — что-то переключается в тебе тут же, — сынок... На коленях подползаешь к сыну, притягивая ребёнка к себе, кутая в руках. Укачиваешь из стороны в сторону и рыдаешь, задыхаешься, но стараешься не издавать лишних звуков. Мажешь его белую пижамную футболочку собственной кровью и это приводит в ужас Орлова, а он понимает, что с этим нужно срочно что-то делать. Ты угробишь ребёнка своим состоянием, а потом никогда себе этого не простишь. Дни тянутся один за другим, а ты в ту ночь осознала, что тот маленький человечек в измазанной белой футболочке ничем не заслужил, чтоб его бросила ещё и ты. Именно поэтому ты все ещё просыпаешься по утрам и иногда даже находишь силы ему улыбаться. А Он приходит к тебе во снах и ты уже не надеешься ни на какую шутку или розыгрыш. Перестала сразу после того, как в тот солнечный день последний раз взглянула на его белое, такое родное и любимое лицо. До самой последней секунды ты умоляла только об одном: открыть глаза и не бросать тебя больше никогда. Но никто не слышал. Хотелось кричать, упасть туда рядом с ним, взять похолодевшую ладонь в свою и срастись, отдать ему свою жизнь, всю без остатка, стать одним целым. Но с глаз не упала ни одна слезинка. Твоего поведения в тот день никто не понимал, а ты просто напросто не верила происходящему и своему сознанию. Потому что он не мог оставить тебя одну, он же обещал. Сейчас ты смотришь на сына и наконец понимаешь, что не одна. Он тут, с тобой, чтобы спасти, чтобы вытянуть. Но кто же знал, что это будет так сложно? Тебе очень больно на него смотреть и ты вдруг начинаешь искать способы не контактировать с ребёнком, а потом все равно срываешься и долго-долго обнимаешь, ненавидя себя больше, чем кого-либо до этого. Эту картину видит только Орлов. Больше никто не знал, что с тобой происходит, никто не был больше вхож в этот дом с того самого дня. И Паша видит, как малыш, совсем ещё ребёнок, замыкается в себе, больше молчит и грустит, и он единственный, кто может осознавать, что так не должно быть. Это ненормально. Он единственный, кто вообще это замечает.***
— Ты умом двинулся, Паш? Какой Лондон? Он же совсем ещё малыш... Я никуда его не отпущу, — пятишься назад, впервые услышав дикое предложение Орлова, мотая головой. — Ты морально убиваешь его, Тина. Ты это можешь понять? Ты когда с ним смеялась или играла последний раз? Когда он видел искреннюю улыбку на твоем лице? Прошло уже, не много-не мало, целых три месяца, а ты все ещё была больше похожа на какую-то ведьму из сказки, чем на любящую заботливую мать. И это, к твоему огромному разочарованию, факт. — Паш... — давно не плакала, а сейчас слёзы снова катятся по щекам, — я и так его подвожу, а так вообще брошу. Он же... он же будет меня ненавидеть. — В стенах этого дома он возненавидит тебя ещё быстрее, и на всю жизнь. А в нашем случае он вырастет и все обязательно поймёт. Подумай... никто не отберёт сына у тебя насильно, но пожалуйста, пойми, что так ему будет лучше. Ему, Тин... — Орлов заканчивает свою агитационную речь и прижимает к себе твоё подрагивающее тело, а ты бессильно утыкаешься холодным носом в мужскую грудь, комкая его рубашку дрожащими руками. Осознаёшь, что Паша чертовски прав.***
Маленькое создание тихонько спит в своей кроватке, пока ты сидишь и роняешь горячие слёзы. А как ты одна без него? А если ему так понравится в новой семье, что он забудет о тебе? Тут же ловишь себя на мысли, что отправиться к мужу никогда не поздно, а сын заслуживает быть счастливым. И ты сделаешь все для этого. До конца лета вы находите в Лондоне украинскую семью, которая проникается вашей историей и соглашается на такое сотрудничество, конечно же, обещая любить Веню, как родного, а ты еле сдерживаешься, чтобы не сказать: «Не нужно, как родного, это мой ребёнок.» Но ведь ему так будет лучше. Ему. За все это время ты учишься его отпускать, готовишься, но заведомо знаешь, что ничего не выйдет. Совсем ничего. Собираешь вещи в маленький чемоданчик, будишь его в вашем доме в последний раз и вы вдвоём улетаете. У тебя времени всего неделя, а потом в Киеве ты будешь нужнее, чем там. И от этого осознания сердце режет будто невидимым кинжалом. Неделю проводите вдвоём, ты абстрагируешься от всего и Вене даже на секунду кажется, что вернулась прежняя мама, но он и сам пока не понимает, что чувствует, а значит и ничего не сможет ей сказать. Приезжаете в аэропорт, когда времени остаётся считанные часы, а потом разлука длинной в несколько месяцев. Вкладываешь в ладошку маленький мобильный телефончик, в котором пока есть всего один номер телефона и еле сдерживая дрожь в голосе, говоришь: — Мама рядом, сынок, просто позвони мне, ладно? Если вдруг тебе не понравится, я завтра же прилечу и заберу тебя, договорились? — мальчик кивает, а ты перебираешь его светлые волосы, вглядываясь в глаза. Обнимает тебя так крепко, как только может. До хруста. До сбитого дыхания. Почти совсем, как Он, только вот рост пока не позволяет. Почти вообще не плачет. Мамин мужчина. Скрываешься в толпе и тут же ищешь туалет, уже там давая волю слезам. Скатываешься вниз по стене, плотно закрывая ладошками рот, глотая судорожные всхлипы и вскрики. Теперь ведь точно одна. Совсем - совсем. Успокаиваешься, собирая по крупицам остатки внутренней силы и садишься в самолёт. Уже в Киеве звонишь Надежде, чтоб узнать от неё, как дела у Вени, что он делает и вообще, можно она будет отзваниваться каждые 15 минут? Ну пожалуйста. — Плакал? — аккуратно спрашиваешь, слишком сильно боясь получить положительный ответ. — Плакал, — вздыхает женщина, а твоё сердце сжимают тисками, ещё и с шипами, а оно, бедное, все кровоточит и кровоточит. — Почему вы мне не позвонили? Дайте, пожалуйста, ему трубку, — почти кричишь, глотая слёзы и держась из последних сил. — Он очень просил вам не говорить, что он плакал. — Почему? — неужели не доверяет. — Он сказал, что мама и так все время грустит и он не хочет, чтоб она расстраивалась из-за него. Он спит сейчас с дороги, не переживайте так. Проснётся, первым делом сам вас наберёт. И, я уверяю вас, мне не придётся ему об этом напоминать, — улыбаешься и смахиваешь слёзы, понемного успокаиваясь, — у вас удивительный мальчик. — Я знаю, — вздыхаешь, наконец замолкая. — Всего доброго, Тина. Мы не отберём его у вас, он наоборот — ещё больше научится ценить маму, а вы приезжайте в гости, вам всегда тут рады, — спокойно говорит женщина, а ты понимаешь, что вам очень повезло с этой семьей. Веня перезванивает тебе спустя четыре часа, а потом на следующий день делится впечатлениями о новой школе и друзьях. Ты каждый раз спрашиваешь, нравится ему или нет, но потом, слыша раз за разом в его голосе нотки, искрящиеся задором и счастьем, понимаешь, что этот вопрос начинает терять смысл. И ты оживаешь. Правда, оживаешь. Начинаешь жить от звонка к звонку, подзаряжаясь его смехом и отыскивая в нем силы на работу, на путь дальше. Ты обещала Ему, что вы вместе сорвёте по звезде с неба, и ты обязательно сделаешь это за вас двоих. Даже за троих, и одну подаришь сыну, что вернул тебя к жизни. Парадокс. Но только разлучившись с сыном, ты смогла отпустить. Ты смогла вдохнуть и идти дальше. Тебе просто было необходимо видеть его счастливым, и ты видишь. И ты, кажется, снова вспоминаешь вкус этого самого драгоценного на свете счастья. Счастья просто от осознания того, что твой самый любимый и родной человечек смеётся, радуется и живет. Разве тебе нужно что-то ещё? Он возвращается домой, а ты в этот миг забываешь вообще обо всем на свете, сжимая в руках своё маленькое и уже такое взрослое чудо. — Мне снился папа, — говорит мальчик, сидя в машине и не разрывая цепких объятий, а ты вздрагиваешь всем телом, переводя на сына тревожный взгляд, — он сказал, чтоб я любил тебя за двоих и стал настоящим мужчиной... — глотаешь, вновь подступившие слезы и рассыпаешь поцелуи по светлой макушке. — Мужчина ты мой, — гордишься, — я так тебя люблю. — I love you too, mom, — впервые говорит с тобой на английском, хвастаясь полученными знаниями, а ты лишь крепче прижимаешь к себе. Ради чего жить? Ты уверена, что все ещё не знаешь ответ на этот вопрос?«Расставаясь, мы становимся одинокими и грустными... Грустными, печальными. Я хочу, чтоб вы улыбались. Когда вы улыбаетесь, когда улыбается мой сын — я живу. Цените каждое мгновение, которое дал нам Господь, которое дал нам Всевышний. Каждый день. Потому что... ни для кого не секрет, и я скажу это снова: Правда, страшно ждать его звонка, а я жду. Стоять у двери и ждать, когда он постучит, а я жду. Очень тяжело вспоминать... И уже не помнить, потому что память все-таки у нас коротка.» — Тина Кароль.
***