Северный чертог

Однажды Хильда спросила, что он помнит об их прошлом. — Почему ты спрашиваешь? — удивился Уббе, и она сжала его локоть, заглядывая в глаза тревожно. — Ответь, пожалуйста. Взгляд брата стал настороженным, и он коснулся её лба, проверяя, не горячий ли. Но лоб сестры был холодный, и Уббе сказал: — Я помню, что мы провалились под лед в детстве, а госпожа спасла нас. Потом… — Нет, — перебила его Хильда. — Что было до? — К чему этот нелепый разговор? — начал сердиться Уббе. — Вот что ты заладила? Мне надо идти, госпожа собиралась дать мне какое-то поручение. Уббе сделал шаг в сторону, но Хильда вцепилась в его руку еще крепче, не позволяя уйти. — Пожалуйста, Уббе. Мне надо знать. В темных глазах сестры была несвойственная ей мольба, и он не смог оттолкнуть её. — Хорошо. Я не помню, что было до. Но какое это имеет значение? Мы были маленькими детьми, вполне естественно, что все забылось. — Но ведь у нас должна была быть семья. Мы не могли быть сами по себе. — Если бы у нас была семья, разве нас бы не стали искать? Хильда помрачнела. — Возможно, нас искали. Уббе высвободил руку из её цепкой хватки и ушел, а она так и осталась стоять в заснеженном саду среди заледеневших хрустальных фонтанов с каменными волчьими мордами и деревьев, гнущих ветки под тяжестью снега. Подкрался ветер, сдувая белоснежную пыль в лицо, и Хильда спрятала немеющие пальцы в рукавах шерстяного платья, зябко поведя плечами. От вечной зимы уже подташнивало, и она не понимала, почему у брата нет вопросов, когда у неё самой их так много. Этой ночью ей снова снилось другое солнце — яркое, горячее, совсем не такое, как в их северном крае. Их солнце никогда не дарило тепло и было белым и бледным, как снежный ком. Солнце, которое она видела во сне, оставляло на коже бронзовые следы и прогревало до самых костей. Еще оно искрилось на воде сотней драгоценный камней, и эта вода была соленая, как влага, каплями проступающая на коже от солнечных прикосновений. Хильда смутно помнила, что эта вода звалась морем. * Госпожа была чем-то обеспокоена. Она становилась холоднее и сдержаннее, когда что-то шло не так, и пусть она всегда была холодна, Уббе давно научился безошибочно распознавать оттенки её настроения. Поэтому он знал — госпожа чем-то обеспокоена. Но не спрашивал в чем дело, потому что она не любила лишних вопросов. Молча стоял у дверей с резными узорами и терпеливо ждал, когда она обратится к нему. Госпожа была так же прекрасна, как и пятнадцать лет назад, когда он увидел её впервые. Уббе помнил, как они с сестрой шли по льду, держась за руки. Матово-голубая поверхность замерзшего озера казалось прочной, как земля, и была завораживающе красивой. Они шли по ней мелкими шажками, чтобы не поскользнуться, и не разнимали рук. Щеки Хильды были ягодно-розовые, а русые кудряшки спадали на укрытые шерстяной накидкой плечи. Потом лед треснул — внезапно, как соскользнувшая с тетивы стрела. Ледяная вода сомкнулась над их головами прежде, чем они успели понять, в чем дело и испугаться. Уббе было пять, Хильде четыре, и они не умели плавать. В разы потяжелевшая от воды одежда сковывала движения и тянула на дно. Холод был нестерпимый и болезненный. Следующее, что Уббе помнил — яркие голубые глаза, чистые, как льдинки, и нахмуренные светлые брови. Золото волос — бледное, как зимнее солнце — спадало на воротник из волчьей шкуры и едва касалось лица Уббе мягкими прядями. Склонившаяся над ним спасительница была красивее всех женщин, что ему доводилось видеть, и Уббе не сомневался, что она богиня. Её звали Лагерта, но он даже мысленно обращался к ней только как к госпоже. Она была недосягаемо прекрасна, и Уббе не смел приближать её к себе личным обращением. Госпожа не была человеком и за пятнадцать лет не изменилась совершенно. Её кожа была такой же снежно-белой и гладкой, без морщин и изъянов, её глаза блестели все тем же холодным яростным огнем, а волосы лучились зимним солнечным светом. Она была самим воплощением изящества и грации, и у Уббе замирало сердце, когда она шла навстречу, цокая каблуками по отполированному полу, и улыбалась сдержанно. Длинное голубое платье соблазнительно очерчивало её плавные формы, и от этого кровь быстрее бежала по венам, заставляя его задыхаться от внутреннего жара. Сейчас госпожа не улыбалась. Она стояла у окна — напряженная, как струна — и под её пальцем на стекле распускались инеистые узоры самых причудливых форм. — Если я попрошу тебя убить, — внезапно прорезал тишину её голос, — ты сделаешь это без колебаний? — Конечно, — ответил Уббе. — Вам незачем сомневаться в моей преданности. Почему вы спрашиваете, госпожа? Она обернулась, и в её глазах вместо привычного льда он увидел подтаявшую грусть. Это настолько поразило его, что он сделал шаг навстречу, но опомнился, и остановился. Госпожа не рассердилась, коротким движением руки позволив подойти. Её ладонь на щеке была холодной, как снег, но Уббе давно уже привык к её холодности во всех смыслах и воспринимал её как данность. Госпожа была колдуньей, повелительницей северного чертога. Она ткала свою магию изо льда и снега, лютого зимнего ветра. Она держала свои земли в благоговейном страхе, и владела его сердцем, душой, жизнью. Она спасла его, и Уббе знал, что принадлежит ей. Это ощущалось правильно. — Кого я должен убить? — спросил он, заглядывая ей в глаза преданно. Даже на каблуках она была ниже на полголовы, но почему-то никогда не казалось, что она смотрит снизу вверх. — Человека, который заслуживает смерти, — ответила госпожа, погладив его по щеке. — Человека, который давно пытается разрушить меня. Обманщика и предателя. — Раз так, то я убью его с радостью, госпожа. Но где мне его искать? Она едва заметно улыбнулась, и его сердце забилось чаще. — Тебе незачем его искать. Он уже собирает армию и будет у ворот нашего замка через несколько лун. Глаза Уббе расширились, и она звонко засмеялась. — О, не переживай, милый Уббе. Его армия не страшит меня, ровно, как и его гнев. Я владею преимуществом, против которого ему нечего будет противопоставить. — Вы имеете в виду магию? — нахмурился он. Лагерта посмотрела на него странно, склонив голову к плечу. — О нет, не магию. Но большего тебе пока не следует знать. — Если позволите, госпожа…могу я задать последний вопрос? — Уббе дождался утвердительного кивка и продолжил. — Если человек, о котором вы говорите, предал вас, почему вы не хотите убить его своими руками? Она улыбнулась. — Потому что куда отраднее мне будет видеть, как это сделаешь ты. А теперь иди. Мне следует заняться делами. Уббе склонил голову и ушел, не смея больше тревожить госпожу. От осознания того, что ему доверили такое важное задание, сердце в груди радостно трепетало. Он знал, что скорее убьет себя, чем разочарует госпожу. * Хильду никогда не выпускали за ворота одну, и это безмерно её раздражало. Она не была ни ребенком, ни беспомощной принцессой — их с братом вдвоем обучали владению всем оружием, каким только располагали люди госпожи, а арсенал у них был по-настоящему богатый. Так что приставленные охранники, которых она за глаза презрительно звала няньками, выводили её из себя и навевали мысли о плене. Впрочем, дело, возможно, было не в охранниках, а в тех странных снах, что с недавних пор стали преследовать её по ночам. В тех снах её навещал странный мужчина в черных одеждах и сырой воздух сладковато пах гнилью. Недавно Хильда вспомнила, что так пахнет осень, когда опавшая влажная листва уже становится бурой и устилает землю темным ковром. В их краях не было осени, и потому видеть во сне её было странно — так же странно, как горячее солнце и море. Мужчина из её снов постоянно задавал вопросы, ответов на которые у Хильды не было. Он спрашивал: — Помнишь ли ты свою мать? Помнишь, откуда у тебя маленький кривой шрам на левой ладони? Помнишь свою фамилию? Его бесконечные вопросы раздражали Хильду, но заставляли задуматься. Она не помнила ничего до жизни в холодном северном чертоге госпожи. Но из-за мужчины в черном Хильде начинало казаться, что ей есть, что вспомнить. Листья слетали с ветвей как птицы и падали к ногам, выписывая круги. Хильда поймала один резной — он был холодный и влажный, в тонкой сетке светлых прожилок. Глаза мужчины напротив тоже были холодные. Он разглядывал Хильду изучающе, раздумывая о чем-то, и от его пристального внимания становилось не по себе. С виду он был всего на пару лет старше Уббе, но ощущался иначе. Хильда могла бы поспорить на подаренные госпожой жемчужные серьги, что он не был человеком. После снов с ним она просыпалась в холодном поту и с неровно бьющимся сердцем, даже если ничего страшного не происходило. Она просыпалась, но его голос продолжал преследовать её. Он шептал: — Что ты знаешь о ней? Зачем такой, как она, было вас спасать? Что вы вообще делали у того озера, и почему в такой лютый мороз проломился лед, твердый, как земля? Он говорил, и Хильде казалось, что она больна — так тошно ей становилось от его свистящего шепота, не затихающего, кажется, ни на минуту. Он задавал вопросы, но на её собственные никогда не отвечал. Когда становилось совсем невыносимо, она приходила к Уббе. Его тепло и поддержка были необходимы ей, как воздух, но, даже обнимая её, он никогда не был с ней. Все его мысли и мечты были заняты их госпожой, и от того шепот её личного кошмара сыпал семена сомнений на благодатную почву — они взрастали. Хильда еще не осознавала этого, но уже затаила неприязнь, отвратительно мягкую и подвижную, как змеиная шкура. Она подгнивала внутри, как осенние листья. * — Ты хочешь отправиться со мной в горы? — спросила Лагерта. — Конечно, — ответил Уббе без промедления. С госпожой он готов был отправиться хоть на край света, хоть в бездну, не задавая при этом вопросов. Должно быть, она чувствовала это, поэтому всегда предлагала Уббе, а не Хильде, составить ей компанию. Хильда, в общем, гулять с ней никогда не рвалась. Их отношения с госпожой были отстраненные и подчеркнуто вежливые, и ни одна из них не выказывала желания преодолеть выросший между ними барьер. Снег искрился так ярко, что казалось, будто сани едут по бриллиантовому полю. Морозный воздух покалывал кожу, и небо было ярче обычного. Уббе любовался госпожой исподтишка. Мир сосредоточился в плече, которым он соприкасался с её плечом. Лагерта не открывала глаз, но он не сомневался, что она чувствует его внимание, и от этого было неловко, но он не мог перестать смотреть на неё. Свет сиял в её волосах, зажигал молочную белизну кожу, мерцал в серебряных сережках в форме волчьих голов. Запряженные полупрозрачными оленями сани неторопливо везли их по необъятной снежной пустыне, и тишина звенела, как потревоженная струна. Матовые росчерки гор на горизонте казались бесконечно далекими. — Что ты знаешь о жителях гор? — вдруг спросила госпожа. — А там кто-то живет? — удивился Уббе. Лагерта улыбнулась, и его взгляд на миг застыл на её губах. — Тролли. Ледяные великаны. Люди придумали им много имен, пытаясь понять их природу, но так ничего и не поняли. Госпожа открыла глаза, и Уббе снова показалось, что она заглядывает ему в душу. — Они вовсе не так глупы и злы, как утверждают сказки, но с ними действительно стоит быть осторожнее. Они не терпят неуважения к себе. — Мы едем заключать с ними союз? — догадался Уббе. — Верно. Нам стоит быть во всеоружии, когда неизбежное грядет. — Мне казалось, вас не страшит битва. — Не страшит, — согласилась Лагерта. — Но это не дает мне права проявлять халатность. Под моей ответственностью не только жизни. Больше она ничего сказала, и Уббе не решился продолжать расспросы. Сотканные из магии полупрозрачные олени казались хрустальными и не отбрасывали теней. Равномерно нанесенная на небосвод синь была так же молчалива и безбрежна, как окружившая их снежная пустыня. Уббе вдруг показалось, что он крошечный и находится в стеклянном шаре, который госпожа держит в руке. И её синие глаза — небо, а белая ладонь — снежная гладь. И весь его насквозь просвечиваемый игрушечный мир существует лишь до тех пор, пока госпоже не надоело его разглядывать. От этого в голове стало туманно и в ушах зазвенело. Горы приближались. * Хильда умела быть незаметной. Благодаря врожденной находчивости, это позволяло периодически вырываться из-под опеки приставленных к ней охранников. Раньше она могла покинуть комнату через окно, но, узнав о её вылазках, Лагерта заколдовала его, и теперь оно совсем не открывалось. Госпожа обосновала это беспокойством за её здоровье, но Хильда восприняла как еще одно ограничение. «Скоро вы запретите мне дышать», — бросила тогда ей в лицо. Госпожа промолчала, но крылья её аккуратного носа затрепетали, выдавая сдерживаемую ярость. Но потеряв возможность вылезать в окно, Хильда научилась разыгрывать сцены, то усыпляя бдительность охранников, то дуря их. Она быстро бегала и хорошо пряталась — с её тонкокостностью и миниатюрностью это было нетрудно. Да и в огромном замке госпожи было легко потеряться. Внутри он был гораздо больше, чем снаружи, и безошибочно определить дорогу в любой его уголок могла только сама хозяйка. Порой Хильда думала, что они живут не в замке, а в лабиринте. В лабиринте, в сердце которого было спрятано что-то — что-то, сокрытое переплетением коридоров, окруженное бесчисленным количеством ловушек, как вуалью укрытое от глаз магией. Возможно, ей только казалось так. Но неведомая сила влекла её вперед, и Хильда подчинялась ей, чувствуя, что та не позволит ей заблудиться. Она бежала по гулким пустым коридорам с отполированным полом, по широким лестницам из мерцающего лунного камня, мимо арочных окон и дверей, мимо картин и скульптур, изображающих людей, об именах и историях которых она не имела ни малейшего представления. Свечи мерцали на стенах в красивых серебряных подсвечниках, но Хильда не обманывалась живым трепетом пламени — она знала, что их нельзя задуть. Они были вечные, как госпожа, и столь же фальшивые. Сила влекла её вперед, и топот её преследователей давно уже затерялся в переплетениях коридоров, а тишина проглотила эхо. Но остановилась Хильда только когда перед ней выросли врата. Дверьми их нельзя было назвать — заканчивались они где-то в темноте под потолком, и визуально превышали рост самой Хильды в пять раз. Врата были изрезаны знаками, складывавшимися в причудливые узоры, составляющими текст на языке, который был Хильде незнаком. Она касалась их пальцами, прослеживая ломанные острые символы, и чувствовала, что перед ней находится что-то гораздо более древнее, чем сам замок-лабиринт, чем не стареющая госпожа. Больше всего на свете ей хотелось заглянуть внутрь, но на вратах не было скважины для ключа, и они не поддавались, сколько Хильда не толкала их. Было очевидно, что открыть их может только тот, кто знает этот древний язык, но она не хотела сдаваться и тем более не хотела уходить — не было никакой гарантии, что она сможет отыскать врата снова. Кроме надписей на вратах были изображены сцены охоты и, как Хильда разобрала, присмотревшись, — жертвоприношений. Кровь лилась из оленьего черепа на обнаженную женщину, и над головой её сияло солнце. Нетрудно было угадать черты. * Госпожа стояла на скалистом выступе и обращалась к великанам на их гулком косноязычном языке, напоминавшем рокот скатывающихся с гор каменных глыб, сотрясающих пространство в своем неотвратимом стремительном движении вниз. Но даже на этом языке она говорила певуче, и её голос успокаивал Уббе, обволакивая мягким теплым плащом и не позволяя удариться в панику. Великаны были так огромны, что рядом с ними они казались крошечными, как феи из иллюстрированных книжек Хильды, и это остро напоминало о человеческой беспомощности перед природой. Но госпожа не была человеком и не боялась, а Уббе знал, что должен быть сильным ради неё. Суровые лица великанов были грубыми, точно их вырубили из неподатливой каменной породы, но какая-то удивительная мудрость была в их глазах, точно они знали о мире что-то важное — то, что люди давно позабыли. И потому страх перед ними, как страх перед притаившейся стихией, мешался с восторгом в сердце Уббе. И трудно было поверить, что все это происходит по-настоящему, и мысль об игрушечном стеклянном шаре уже не казалась странной. Он не понимал ни слова, но чувствовал, что переговоры проходят успешно. Лица великанов не выдавали их отношения к речи госпожи, но их спокойное внимание и симпатию можно было ощутить кожей — они вибрировали в колком морозном воздухе беззвучной мелодией. Уже на обратном пути к замку Уббе спросил: — Что вы им пообещали? — Мир, — ответила госпожа. — Горный народ знает, чем чреват приход враждебной человеческой армии в наши земли. И ничто они не блюдут так тщательно, как свой покой. Они не позволят хаосу вторгнуться в созерцательную размеренность их жизни. — Они придут нам на помощь? — Они будут на нашей стороне — этого достаточно. Ты видел их сам и знаешь, что они производят сильное впечатление. Уббе согласно кивнул. — То есть, нам нечего опасаться? Госпожа задумчиво поправила серебряное кольцо в форме витых оленьих рогов на указательном пальце. — Пока мы в наших землях — нет. Здесь моя власть почти безгранична, ведь здесь духи моих предков, их жизнь, смерть и кровь — они питают и направляют меня. Здесь мои боги — они укрывают меня в складках своих белоснежных одежд от дыхания южной чумы. А пока я в безопасности, моим людям нечего опасаться. Лагерта внезапно улыбнулась, и Уббе перестал мерзнуть. Пятнадцать лет жизни в её замке не изменили его первого впечатления о ней — он все так же видел в ней богиню. И так странно было плыть сквозь туманно-белую тишину, сидя рядом с богиней на волшебных санях, и любоваться её улыбкой, щедро подаренной ему — простому смертному. Он чувствовал, что не стоит и волоса на её голове. И мог смотреть на неё вечно. * Мороженое — единственное, что не раздражало Хильду в замке госпожи и как-то примиряло её с окружающей действительностью. Каких только вкусов и форм оно не было! На серебряных подносах вырастали замки с драконами, обвившимися вокруг остроконечных башен, и армии с проработанными до мелочей доспехами, мечами и копьями. Леса и горы, корабли и диковинные звери — все это творилось с искусностью, которая и не снилась человеческим мастерам. А главное — все это богатство не таяло. — Ты не лопнешь? — спросил Уббе, с беспокойством наблюдая за сестрой, подвинувшей к себе внушительных размеров холодный цветной замок. — Не-а, — ответила Хильда и, отколупав здоровенный кусок мороженого своей немаленькой ложкой, отправила его в рот. — Ммм. Уббе невольно улыбнулся, наблюдая за отразившимся на лице сестры блаженством. — Ты не поверишь, я видел великанов сегодня. — Гм. — Они совсем не такие жуткие, как в сказках, но действительно кажется, что кто-то вырубил их из скал. Мы с тобой могли бы поместиться на ладони одного из них, представляешь? Увлеченная дегустацией Хильда невнятно промычала что-то, явно его не слушая, но Уббе не обиделся. Пытаться отвлечь сестру от мороженого было заведомо провальной идеей. Особенно, когда все её мысли были заняты нечитаемыми письменами на высоких резных вратах. Но Уббе не знал этого. Подошедшая служанка подлила ему мёда в стакан. Уббе поблагодарил, а Хильда вдруг оторвалась от мороженого, приковавшись к неё взглядом. И даже когда служанка отошла, Хильда все еще смотрела на неё. — Что-то не так? — спросил Уббе, проследив за объектом её внимания. Служанка была маленькая и миловидная, с широкими бедрами и длинными каштановыми волосами. Она улыбалась очаровательно. И тем не менее, на взгляд Уббе, была совершенно обычной. В замке госпожи было много привлекательных женщин, но ни одну из них он не мог бы назвать красивой. Но их с Хильдой вкусы всегда расходились. — Все так, — ответила сестра. — Не обращай внимания. И продолжила ковырять свой мороженый замок, но уже без энтузиазма. — Её зовут Катерина, — вдруг сказал Уббе. — Думаю, ты можешь к ней подойти. Госпожа не будет против. Хильда посмотрела на него так, будто у него вдруг выросли рога. — Откуда ты знаешь её имя? — Госпожа упоминала. Недавно забрала её из деревни. А что? Хильда хмыкнула. — Ты всю прислугу помнишь по именам или только тех, о ком говорит твоя госпожа? — Наша госпожа, — поправил Уббе, помрачнев. — Но я помню всех, если тебе так интересно. И ушел прежде, чем Хильда выдавила из себя извинение. Стало вдруг так горько, что аппетит пропал окончательно и даже служанка вылетела из головы. Но залетела обратно она довольно быстро. Подошла, положила на плечо свою миниатюрную ладошку и улыбнулась. — Выйдешь со мной в коридор? — шепнула. Хильда молча встала и пошла за ней. У маленькой миловидной Катерины была волчья хватка, болью отзывавшаяся в сжатом запястье, и стремительный шаг. Хильда не могла оторвать взгляда от очерченных синей тканью изгибов и чувствовала, что краснеет. Коридор мерцал искусственными свечами, охранники держались на почтительном расстоянии, а Катерина улыбалась, лукаво блестя глазами. Когда она положила ладони на плечи Хильды и скользящим движением повела ими дальше, скрещивая руки за её шеей, у Хильды перехватило дыхание. — Что ты делаешь? Катя встала на цыпочки, и выдохнула ей в губы: — Ничего, что тебе бы не понравилось. Потом она приникла к её рту, и Хильда широко распахнула глаза. Губы у Катерины были мягкие и теплые. Хильда не знала, куда деть руки, и, помедлив, сжала ими талию служанки. — Госпожа позволила мне уйти с тобой, — шепнула Катерина, задевая её ухо губами. — Нам многое надо обсудить — не будем медлить. Где твоя комната? — Пойдем, — сказала покрасневшая Хильда. — Я покажу. Сердце стучало в ушах, и она плохо понимала, что происходит, переставляя ноги на автомате. Когда они оказались за дверью в её комнате, Катерина прислушалась, но из коридора не доносилось никаких звуков. Легкость и игривость в миг смыло с её лица, и она стала серьезной. — Ты нашла врата, — сказала она, повернувшись к Хильде. — Верно? Хильде показалось, что её облили ледяной водой и вытолкнули на мороз. — Откуда ты знаешь? Катины глаза заблестели. — Значит, хозяин не ошибся! Она подошла к Хильде и сжала её ладони в своих. Девушке показалось, что она видит безумие в голубой радужке. — Ты должна найти их еще раз. Это очень важно, если ты хочешь освободиться от влияния Снежной королевы. Ты ведь хочешь? Хочешь вернуться домой? — Я не понимаю, — сказала Хильда. — Причем тут врата? Кто такой хозяин? Что ты знаешь обо мне? Катерина поморщилась. — Мне не велено говорить. Хозяин не терпит непослушания, он перережет мне горло, если я проболтаюсь. — Что ж, тогда я не буду искать никакие врата. Твой хозяин мне не указ. И если он не может объяснить мне, что происходит, пусть делает все сам. А теперь уходи! Катерина упала на колени и обняла Хильду за ноги. — Не гони меня, — жалобно попросила она. — Я всего лишь исполняю поручение и знаю не многим больше тебя. Давай попробуем сначала, я сделаю все, что хочешь. Пожалуйста, Хильда. Хильда смерила её хмурым взглядом. — Все? — спросила. Катерина кивнула, глядя на неё снизу вверх влажными глазами. Хильда усмехнулась, внезапно почувствовав прилив несвойственной ей злой веселости. — Тогда раздевайся. Мне надоело с тобой разговаривать. * Воздух сладковато пах осенней гнилью, и Хильда уже знала, что её голубоглазый кошмар с хищной улыбкой скоро появится в поле зрения. Он уже был здесь — она чувствовала его присутствие. Оно всегда ощущалось скользкой прохладой, словно Хильда обросла второй кожей, но первая отчаянно сопротивлялась наросту и пыталась избавиться от него. Его присутствие хотелось сбросить, как неудобную шаль, но оно прорастало сквозь неё голубоватыми нитками плесени и не собиралось никуда исчезать. — Здравствуй, Хильда, — раздался над ухом ненавистный голос. — Ты вспомнила, кто ты? — Я не забывала, — процедила Хильда. — Разве? В его интонациях сквозила неприкрытая насмешка, и это раздражало Хильду. Она резко обернулась, но за спиной никого не было. Внутри неприятно похолодело, и она сжала кулаки, стараясь не выдавать страха. Только сейчас она заметила, что находится в тёмной хижине, а не в лесу, как обычно. У окна, сквозь которое просвечивал бледный лунный свет, стояла женщина, и это удивило Хильду, потому что раньше в её осенних снах они были с кошмаром наедине. Женщина была высокая и болезненно худая. Шаль скрывала её острые плечи, а длинные прямые волосы ровной волной спадали на спину. Когда она обернулась, лунный свет выбелил её острые скулы и ямочку на подбородке. Хильда готова была поклясться, что уже видела её лицо, но никак не могла вспомнить, где. Внезапно тяжёлые ладони легли ей на плечи, и ужас тошнотой подкатил к горлу. — Кто она? — прошептала Хильда. — Моя возлюбленная, — ответил кошмар. — Прекрасна, не правда ли? Ты очень на неё похожа. Было в его словах что-то неправильное и болезненно очевидное. Хильда никак не могла уловить, что. Или не хотела. — Кто ты? — спросила она вместо этого. — А ты? — Я Хильда. — Хильда — это просто имя. Оно ничего не значит и не объясняет. Кто твои родители, Хильда? Откуда ты? В чем твоя миссия? — Я не знаю. — Ты врешь. Хватка на плечах стала болезненной, и появилось острое желание закричать. Казалось, голова вот-вот разлетится на куски, как тыква под лезвием острого тяжелого ножа. Но она не кричала — просто стояла и смотрела на женщину, похожую на забытый сон и тепло колыбели, на воздушную нежность и солнце, бликующее на солёной морской глади. Потом её затрясло, и сквозь темноту хижины стал пробиваться потолок спальни. — Ты всегда кричишь во сне? — спросила приподнявшаяся на локте Катя. Её тёмные волосы струились по белым плечам шелковыми лентами, а изгиб обнаженного бедра прятался под одеялом. Хильда снова подумала о том, что Катя (а она просила сокращать её имя так) очень красивая. Хотя бы потому, что она горячая, и её жар живой, а не искусственный, как пламя свечей и огонь в каминах госпожи. И пусть Катя могла лгать, но кто не лгал ей в этом замке? Хильда знала, что та отдавалась ей искренне. И реакции тела, её страсть — были честны с Хильдой. Наверное, поэтому вместо «тебе следует уйти» она сказала: — Не знаю. Может и всегда. Обычно некому спросить. Катя откинула волосы с плеча и снова улеглась, притираясь ближе к Хильде, обнимая. — Снилось что-то страшное? — спросила. Хильда закрыла глаза, вспоминая лунный свет, острые скулы, отпечаток тревоги на бледном лице. Вздохнула. — Нет. Кажется, мне снилась мать. * Воздушное белое платье окутывало госпожу, как облако. Уббе кружился с ней в такт глубокой струнно-звонкой музыке, одной рукой приобнимая за талию, а другой сжимая узкую холодную ладонь. Госпожа сама учила его танцевать — еще в детстве. Терпеливо сносила неуклюжесть и медлительность, направляла, повторяла столько раз, сколько было нужно, чтобы он запомнил движение. И теперь, когда в танце он чувствовал себя так же легко, как с мечом в руке, она танцевала только с ним. И это могло бы польстить, но Уббе не гордился тем, что она выбрала его. Он чувствовал себя благодарным. За спасенную жизнь и кров. За каждый преподнесенный урок и взгляд. За доверие, которое она выражала, поручая ему задания и позволяя прикасаться к себе. И Уббе скорее вырезал бы себе сердце, чем предал его. Светлый бальный зал сверкал, как просвечиваемый солнцем кусок чистого льда, а с расписанного сказочными сюжетами потолка свисали изящные хрустальные люстры, напоминающие букеты цветов, которые Уббе видел только в книжках Хильды. Стены зала были увешаны зеркалами, из-за чего он казался огромным и полным людей, хотя они танцевали вдвоем. И даже сверкающий пол отражал их, точно они кружились по водной глади. Когда они танцевали, взгляд госпожи всегда менялся. Она смотрела на Уббе тепло и грустно — нежно. Она вспоминала что-то, но он никогда не спрашивал, что. Пока музыка многослойно обволакивала их, погружая в движение, как в воду, они всегда молчали. Весь мир Уббе сосредотачивался в его руках в эти моменты, и голова кружилась, пока он кружил госпожу, пока не смел спрашивать, чье отражение она видит в его голубой радужке. Когда они танцевали, Уббе был в сверкающем стеклянном шаре не один — госпожа спускалась к нему. И от этого захватывало дух, как от северного сияния, цветными волнами растекающегося по тяжелому черному небу. * — Я вспомнила нашу мать, — сказала Хильда, отдышавшись. Они были во дворе замка, разгоряченные после тренировки на мечах, и мелкие крошки падающего снега таяли в их волосах мгновенно. — Что? — переспросил Уббе, убирая клинок в ножны. Хильда отзеркалила его движение. — Ты слышал. Я вспомнила нашу мать. Она приснилась мне, и я вспомнила. — Погоди, приснилась? — Да! Она так красива, Уббе, так изящна! Её зовут Аслауг и она королева. Она правит солнечными южными землями, и её замок стоит у моря — живого соленого моря! — Хильда… — начал Уббе, но сестра перебила его, не слушая. — Она была так печальна в моем сне. Должно быть, она скучает по нам, ведь мы не виделись так долго. Пятнадцать лет прошло, Уббе! О, Небо! Целых пятнадцать лет. Брат схватил Хильду за плечи и легонько тряхнул, приводя в чувство. — С чего ты вообще все это взяла? Сны — картинки в голове. Они ничего не значат. Мне вот сегодня снилось, что черный дракон проглотил солнце, и все вокруг погрузилось во тьму. И что? Разве что-то изменилось за эту ночь? — Но… — Хватит! Пожалуйста, перестань говорить глупости. Тебе девятнадцать лет, Хильда, пора уже становиться серьезнее. Сестра посмотрела на него так, будто он отвесил ей пощечину, и Уббе отпустил её, отступая. — Неужели тебе настолько все равно?! — крикнула она ему вслед, справившись с шоком. — Это ты глупец, раз думаешь, что твоя госпожа безупречная и добренькая! Она украла у нас семью! Она украла у нас воспоминания! А дальше что? Уббе замер, и Хильда замолчала. Сердце стучало как бешеное и не хватало дыхания. Брат стоял к ней спиной, сжимая кулаки, а она все ждала, что он вернется и согласится выслушать. Но он пошел дальше, так и не обернувшись, и Хильде показалось, что внутри неё что-то разбилось. * Аслауг сидела за столом напротив Хильды и улыбалась. Хильда любовалась ей, чувствуя умиротворение. Мать обладала особенной красотой, которая одновременно привлекала и отталкивала, путала, не позволяя сформировать о себе единого мнения. Но притягивала неизменно. Кошмар, так и не удосужившийся представиться, стоял возле неё, тыльной стороной ладони невесомо касаясь бледной щеки. Он выглядел моложе её матери, но Хильда знала, что на самом деле он гораздо старше. Видеть их вдвоём, почему-то, не казалось странным. — Ты вспомнила, кто ты? — спросил кошмар, и Хильда впервые не почувствовала внутреннего сопротивления его вопросу. — Почти. Отца своего я все ещё не помню. Кошмар коснулся волос Аслауг, и она улыбнулась ему. Что-то кольнуло в груди, но Хильда не придала этому значения. — Скоро у тебя будет возможность увидеться с ним, — сказал кошмар. — Через луну он будет стоять возле стен замка, ставшего тебе тюрьмой. Сердце Хильды пропустило удар. — Не может быть, — выдохнула она. — Так это он… — Идёт войной на Снежную королеву? Верно. — Но почему сейчас? — Потому что всего несколько лун назад нам стало известно, что вы с братом живы. Король искал вас так долго… Но каждый в нашем королевстве был уверен, что вы давно уже в Небесном чертоге. Твоя мать очень страдала. Кошмар положил ладонь на плечо Аслауг, и та снова улыбнулась, точно была приучена реагировать на голос и прикосновения, но не понимала происходящего. Хильда нахмурилась, понимая вдруг, что её бледность слишком неестественная. Трупная. По спине прошла холодная дрожь. — Моя мать… — сказала Хильда. — Что с ней? Кошмар посмотрел ей в глаза, и Хильде показалось, что её пригвоздили к месту, пришили к скамейке ледяной иглой. — А я разве не сказал тебе? — нарочито удивленно спросил он. — Она ведь уже восемь лет как мертва. — Нет, — прошептала Хильда. Мечта о счастливом воссоединении в одно мгновение превратилась неаккуратную кучку пепла. Хильда хотела вскочить из-за стола, но тело не слушалось. Ужас сковал горло. Кошмар усмехнулся и погладил Аслауг по голове. Её глаза превратились в чёрные провалы, и из правого мерзкой розовой лентой выполз червь. Хильда хотела закричать, но не могла открыть рот. Кошмар заговорил снова. — Снежная королева убила её горем, забрав вас с братом. И твоего отца она тоже убьет, если ты ничего не сделаешь. Пока вы у неё в заложниках, он ничего не сможет противопоставить ей всерьёз. Так что, Хильда? Ты так и будешь беспомощной заложницей, или наконец сделаешь хоть что-нибудь? Хильда захрипела, пытаясь вытолкнуть из онемевшего горла хоть звук. В глазах почернело от боли, и мир раскололся. Просыпаясь, она слышала, как он смеется. * Хильда не могла отвести глаз от Лагерты. У неё трещала голова, под глазами темнели круги, она чувствовала себя больной и уставшей. И глядя на госпожу, она испытывала ненависть такой силы, что с трудом удерживала себя от того, чтобы схватиться за нож и броситься к ней. Только осознание, что поступи она столь глупо и опрометчиво, отомстить за мать не получится, несколько остужало пыл. Хильда знала, что её сердце заледенело бы быстрее, чем она успела приблизиться к госпоже хотя бы на метр. Но тогда никто не заставил бы ту заплатить за их с братом сломанные судьбы, за отнятую семью, за горе, которого не вынесла их прекрасная мать. Королева, конечно, заметила пристальное внимание Хильды и остановила её в коридоре, когда та шла в библиотеку, в которой за девятнадцать лет привыкла прятаться от всех печалей и невзгод. Среди уставленных старинными томами стеллажей ей было спокойно. Шелест страниц быстро возвращал ей душевное равновесие, а иллюстрации она и вовсе могла рассматривать часами. Но Лагерта остановила её, и Хильда сжала кулаки, резко втянув воздух носом. — В чем дело, Хильда? — спросила госпожа. — Я вижу, ты на меня за что-то обижена. Девушка резко обернулась, не скрывая гнева. — Я все знаю, — объявила звонко, и её голос эхом отскочил от стен коридора. Лагерта подошла ближе, движением руки приказав охранникам-тюремщикам Хильды убраться прочь. Её льдисто-голубые глаза внимательно изучали девушку, и пусть внешне королева оставалась непроницаемо спокойной, Хильда чувствовала её напряжение. Так напрягается зверь, чуя приближение охотника. — Все ли? — спросила Лагерта. Хильда вздернула подбородок. — Представьте себе. — Что ж, — ответила госпожа, невесело усмехнувшись. — Это было лишь вопросом времени. Но позволь мне дополнить твое знание. Ты же хочешь видеть картину целиком? Хильда подозрительно прищурилась, пытаясь понять, в чем подвох. Госпожа не стала дожидаться её ответа. Она развернулась и поплыла по коридору — неспешно, с достоинством. Хильда никогда не могла идти на каблуках так, и потому не носила их. Но не значит, что не хотела. Любопытство пересилило, и она поспешила за Лагертой, совсем как в детстве. Комната, в которую ее завела госпожа, была пыльной. Пока Хильда осматривалась, Лагерта подошла к картине на стене и сдернула с неё тёмно-синюю бархатную завесу, обнажая суть. Из прямоугольника массивной серебряной рамы на Хильду посмотрел Уббе — так ей показалось в первое мгновение. Но у брата никогда не было таких лукавых глаз и ярких одежд. — Это Рагнар, — сказала Лагерта, отвечая на её невысказанный вопрос. — Когда-то мой жених. Сейчас король южных земель. Твой отец. — Жених? — переспросила Хильда, нахмурившись. — Представь себе, — усмехнулась Лагерта, возвращая ей фразочку. Но потом она снова посмотрела на портрет, и веселость схлынула с неё как волна с берега во время отлива. — Мы встретились по воле Неба, и я полюбила его. Любовь ослепила меня. Я…обманулась. Позволила себе поверить в искренность его обещаний. Но он не любил меня — ему было только любопытно, какого это — вскружить голову ведьме, приручить женщину, способную разрушать города по щелчку пальцев. К тому же, ему, как королю, нужен был наследник, а я не могу родить ребенка. Лагерта замолчала, задумчиво коснувшись рамы пальцами. — И? — поторопила Хильда, не удержавшись. Госпожа обернулась, окинув её долгим нечитаемым взглядом. — Он обещал жениться на мне, при условии, что я пообещаю никогда не причинять вреда ему и его королевству. А потом нашел себе другую женщину — человеческую, плодовитую и безопасную. Лагерта поморщилась. Хильда вглядывалась в её лицо внимательно, пытаясь уловить малейшее изменение, почувствовать лукавство или фальшь. Но видела только муку, с которой та вскрывала старую рану. — Твой отец разбил мне сердце, — продолжила госпожа. — Он обманул меня. Предал мое доверие. Причинил нестерпимую боль. И все, чего я хотела — чтобы он страдал так же, как я страдала. Клятва на крови не позволяла мне убить его. Убивать его жену было бессмысленно, потому что он никогда не любил женщин — только пользовался ими. И быстро нашел бы себе новую, ничего не почувствовав. Поэтому я решила забрать у него наследников, которых он так ждал. Лагерта отвернулась от картины, ловя цепкий взгляд Хильды. — Я собиралась убить вас — это бы разрушило его. Когда он был с вами в одной из смежных моим территориям земель, я выманила вас к озеру. И сделала так, чтобы треснул лед. Хильда сжала кулаки, вспоминая нестерпимый холод, темную воду, сонливость, вытеснившую ужас. Сердце застучало, и она почувствовала, что задыхается. — …но я не смогла. Не смогла позволить вам умереть. Вы не были виноваты в том, что ваш отец разрушил меня. К тому же, Небо оставалось глухим к моим мольбам о ребенке. Лагерта подошла к Хильде, но та почти не видела её сквозь горькую соленую пелену. — Поэтому я вытащила вас из-подо льда, отогрела и забрала к себе. Я решила вырастить вас как своих детей, дать вам все, что я дала бы родным детям. Я надеялась, что смогу передать тебе свое знание, когда придет время, — Лагерта ласково коснулась щеки Хильды, стерев слезу большим пальцем. — И ты думаешь, что это оправдывает тебя? — спросила та, отдернувшись. У Хильды дрожали губы, дрожал голос, и горло сводило спазмом. Было так горько и так странно. Казалось, что она распадается на части. — Нет… нет, не думаю. — Хорошо. Потому что я ненавижу тебя! Хильда выбежала из комнаты и помчалась по коридору, не разбирая дороги. По пути она чуть не сбила удивленного Уббе, но не позволила остановить себя. Вырвалась из замка и рухнула в снег, содрогаясь от рыданий. Тошнило. * — Это правда, что даже Солнце в вашей власти? — спросил Уббе, прогуливаясь с госпожой по заснеженной аллее. Белый ковер шуршал под ногами, но оставленные позади следы быстро исчезали под свежим слоем падающей с неба холодной пыли. Госпожа придерживала его за локоть, и Уббе приноравливался к её неторопливому шагу. — Нет, — улыбнулась Лагерта. Никто не властен над Солнцем. Но я умею с ним договариваться — в нашем роду это знание передается по женской линии. — Колдунов мужчин не бывает? — Почему же, бывают. Но в наших землях дар передается от матери к дочери. Поэтому и знание передается от женщины к женщине — уже много веков как. А ты хотел бы уметь колдовать, Уббе? Он неловко улыбнулся. — Вы сказали, что умеете договариваться с Солнцем. Что это значит? Госпожа усмехнулась. — Посмотри на небо, Уббе. Какое оно? — Голубое, — ответил он, подняв голову. — Светлое. — Светлое, верно. Но почему? — Потому что день. — Раньше большую часть года дня не было в наших землях, — сказала Лагерта. — Здесь царила непроглядная ночь. Солнце уходило на долгие месяцы, и людям приходилось тяжко. Но потом одна колдунья — первая Снежная королева — научилась возвращать его. Что, по-твоему, есть магия? — Чудо? Лагерта мягко улыбнулась. — Магия — это всегда разговор с миром. Я обращаюсь к земле, окутанной снегом. К озерам, скованным льдом. К небу, которое смотрит на нас. Мир прорастает сквозь меня, как я прорастаю сквозь мир. И моя внутренняя энергия, моя сила, моя кровь — взаимодействует с энергией мира, его силой и кровью. Так рождается то, что ты зовешь чудом. Первая из принятых людьми северных колдуний сумела договориться с Солнцем. И каждая последующая колдунья из нашего рода ответственна за поддержание этого договора. Потому мне незачем держать своих людей в страхе. Они знают, что обязаны мне многим. Госпожа замолчала, давая Уббе время свыкнуться с новой информацией, думая о чем-то своем. Потом вдруг протянула ладонь, и над ней из тонких серебристых нитей выросла фигурка охотника, бегущего за волком. Уббе рассмеялся от неожиданности, и она улыбнулась. Сказала: — Жаль, что ты родился мальчиком. Я бы могла передать свои знания тебе. Но в мужчине невозможно разжечь белую искру. Уббе посмотрел ей в глаза — долго, нечитаемо, странно. — Очень жалеете? — спросил негромко, встав вплотную, прикипев взглядом к губам госпожи. Она положила ладонь ему на грудь, ловя стук сердца. Её глаза смеялись. * Хильду лихорадило. Она горела, но ей было холодно. Тело ломило. Сны мешались с реальностью, переплетаясь картинками, как корнями деревья. Все, чего Хильда хотела, — провалиться в успокаивающую безмолвную темноту, но та темнота, в которую падала она, не была ни успокаивающей, не безмолвной. Она была живой и кишела тварями, которые клацали челюстями и тянулись к ней, пытаясь ухватить крючковатыми когтями. В этой темноте пахло чем-то удушающим и неестественным, и Кошмар с растворившимися в черноте белков зрачками, склонился над столом, пришивая руку неподвижно лежащей девушке с Катиным лицом. Из этой темноты на неё провалами вместо глаз смотрела мать. И тянула руку, желая коснуться лица. Образы мелькали так часто, смешиваясь и просачиваясь друг в друга, наслаиваясь и искажаясь, что Хильда переставала понимать, что видит. Она бежала, кричала и рвалась. Она стояла на месте и молчала. Она видела черного дракона, проглатывающий зависшее над замком солнце, и дрожащую белую землю, ломающую льды как кости в попытке выйти наружу. Из себя. Хильда смотрела на все это изнутри — из студеной темной воды озера, в которое провалилась в детстве. И единственное, что разбавляло нестерпимый холод, сжавший её в железных тисках — горячая ладонь брата. Он все еще держал её за руку. Спустя пятнадцать лет, несмотря на разлад и пошедшую трещинами душевную близость. Возможно, он был с самого начала прав, подозревая в ней болезнь. Хильда была больна. Телом, головой и душой. Хильда была отравлена просочившимся в её сны трупным ядом, сомнениями и злостью, которая гнила внутри, не имея возможности выйти наружу. Наверное, ей действительно стоило прокричаться — кричать до хрипа, саднящего горла, сорванного голоса. Наверное, ей стоило с самого начала все рассказать и потребовать ответов. Наверное, это Кошмар украл её голос, чтобы она не сболтнула лишнего. Хильда бежала по тесным серым лабиринтам, и его смех преследовал её, эхом отскакивая от стен, цепляясь за подол её платья. Хильда плакала, но слезы не приносили облегчения. Хильда пыталась дышать, но в лабиринтах не было воздуха — только едкий тошнотворный запах. Выхода не было. Она попалась, как заяц в капкан. Медвежий. * Когда сестра открыла глаза, Уббе почувствовал ни с чем не сравнимое облегчение, и прижался губами к её костяшкам, на миг зажмурившись. Сидящая с другой стороны кровати Катя тоже выдохнула. Хильда смотрела на них странным мутным взглядом, но Уббе не придал этому значения, списав на последствия болезни. — Хочешь пить? — спросил и поднес стакан к губам сестры, когда та утвердительно кивнула. — Сколько времени прошло? — выдавила из себя хрипло, опустошив стакан. Уббе переглянулся с Катей. — С момента, когда ты перестала открывать глаза, двенадцать дней. Как ты себя чувствуешь? Хильда задумчиво помолчала, уставившись на Катю. Сестра была непривычно спокойная и какая-то чужая, но Уббе отмел мысли об этом. — Мне лучше, — ответила она. — Но я все еще чувствую слабость… Не хотела бы разговаривать. — Конечно, — спохватился Уббе и встал, отпуская её руку. — Не буду тебя больше тревожить. Катя, пойдем. — Нет, пусть она останется, — сказала Хильда. Уббе посмотрел на сестру удивленно. Катя подсела ближе, и Хильда ухватила её за запястье, не желая отпускать. — Как скажешь, — ответил брат, еще секунду посмотрев на них с сомнением. Дождавшись, когда тяжелая дверь закроется за ним, Хильда поманила Катю пальцем. Та наклонилась ближе. — У тебя ведь есть кое-что для меня, не так ли? В глазах Кати загорелось понимание. Она улыбнулась. * Снег падал медленно. Лагерта стояла в саду, вытянув руку перед собой. Снежинки не таяли в её ладони, по крупице собираясь в снежный холм. Бледное солнце еле заметно пробивалось сквозь плотную ткань мутно-белого неба. — Госпожа, — раздался голос за её спиной. Королева обернулась, с удивлением встретившись с напряженным взглядом Хильды. — Слава Небу, ты очнулась! Лагерта подошла ближе и протянула руку, чтобы коснуться её предплечья, но удержала себя, будто опасаясь, что это отпугнет Хильду. — Не рано ли ты вышла на улицу? Ты все еще выглядишь нездоровой. — Да, я чувствую себя неважно, — сказала Хильда, чуть поморщившись. Она была бледна неестественно, с темными кругами под глазами и бескровными губами, страшно похудевшая. Лагерта смотрела на неё с беспокойством, а Хильда в ответ с чувством вины. Казалось, что её придавило каменной плитой, и эта ноша не дает ей сделать вдох. — Я пришла сказать, что… мне жаль, — продолжила она, и брови госпожи подскочили вверх. — Я не должна была высказываться так резко. Вы много сделали для нас с братом. Вы…в каком-то смысле стали нам матерью. — Хильда, — выдохнула Лагерта и подошла-таки ближе, коснувшись её щеки, отведя за ухо спадающий на лицо локон потускневших русых волос. — Что ты. Я понимаю твою боль и твой гнев — ты имеешь на них полное право. Хильда подняла глаза от заснеженной земли, снова поймав взгляд госпожи. — Понимаете? — переспросила негромко. — Ну конечно, — улыбнулась Лагерта и обняла Хильду ласково, как обняла бы мать. Хильда впервые позволила ей сделать это. — Извините, — прошептала еле слышно. — Мне правда жаль. Но прежде, чем Лагерта успела ответить, вспышка ослепительной боли пронзила её раскаленной иглой. Хильда отступила, и госпожа схватилась за живот. На голубом платье стремительно расползалось багровое пятно. — Хильда… — пораженно прошептала Лагерта. Девушка попятилась, вытирая о бедро клинок с крупным рубином в перекрестье. Лагерта пошатнулась, чувствуя, как по венам расползается огонь, проступающий сквозь бледную кожу угольно-черными полосами. Боль от зачарованного клинка была ослепляющая. Колдунья упала на снег, задыхаясь. Она еще была жива, но укрытая в лезвии смерть уже по-хозяйски изучала её тело изнутри. Когда в глазах немного прояснилось, она увидела искаженное ужасом лицо Уббе, склонившегося над ней. — Госпожа… нет, пожалуйста, нет. Что я должен сделать? Как вам помочь? Умоляю, скажите, что это поправимо! Он шептал беспорядочно, подложив ей под голову свой плащ, пробуя зажать рану, стирая слезы с её лица. — Кто это сделал? Я убью его, госпожа! Я не оставлю это просто так…я… — Уббе, — перебила она его, улыбаясь сквозь боль, пытаясь отогнать раскаленную темноту, подбирающуюся все ближе, заслоняющую собой небо. — Это неважно, неважно… Пожалуйста, не плачь. Мне уже не помочь. Не страшно… Лучше поцелуй меня. Её подрагивающая ладонь легла ему на щеку, и он накрыл её руку своей, склонившись к губам, целуя её нежно и яростно, пытаясь удержать, отобрать её у смерти. Но когда он отстранился, взгляд госпожи уже был неподвижен. Уббе затрясло от боли, прошившей каждую молекулу в его тела. Лагерта лежала в снегу, как ледяная статуя, испещренная черными трещинами, а он склонился над ней, перемазанный в её крови, ослепший от слез, и выл, как раненый волк. Солнце погасло, но он даже не заметил этого. Это не имело значения.