Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелёно-бледный,
Скука, холод и гранит...
У зелено-бледного неба, затронутого поволокой вечернего тумана, снижают яркость на фильтре Петербурга: последний отблеск алого солнца как тлеющий огонек на конце затухающей лучины вспыхивает в вате облаков. Вольфрамовая нить уличных фонарей раскаляется добела и поджигает своим светом подолы сверкающих платьев и крышки трещащих, как цикады, фотоаппаратов. И слыша этот треск и прикрывая глаза-окна тяжелыми бархатными гардинами - старинный дом под оккупацией чешуи ложного дракона беззвучно вздыхает. Пока ламинированная гладь карты рубашкой вверх ластится к зеленому вельветовому покрытию стола, свежие мазки карминовой штукатурки не дышащим пластырем гноят рану невольного пленника. Властная рука сковала Петербургом бушующую стихию гранитными тисками, как арестанта загоняют в угол пластами сырых бетонных плит, чтобы воздвигнуть империю. Горящие демоническим огнем цифры на счетах и глаза при скрепляющем договор рукопожатии связывают человеческим жизням руки, по венам которых струится лава. Чтобы воздвигнуть Империю. Неуслышанная Фемида проливает слезу за слезой: кровавые капли пропитали каждую клетку этого города: никто из шумной толпы не видит, как на стенах расползается тлетворное пятно в виде кровавого креста. И пока толпа пляшет, растрясая старинные половицы. Пока толпа смеется азартным смехом в искрящихся отблесках хрустальных, выглядящих здесь вульгарными, люстр. Пока толпа вдыхает испарения аплодирующих пузырьков шампанского . Вековая. Открытая. Незаживающая. Рана.