Блудный сын

Шум и гам в этом логове жутком Но всю ночь, напролёт, до зари Я читаю стихи проституткам Порчу взлетными обе ноздри

Это могла бы быть идеальная история дружбы. Дима встретил Мирона в одиноком две тысячи восьмом, вписавшись на хату к знакомым рэперкам, известным только между такими же малозначимыми рэперами, как и он сам. До этого про Мирона он слышал разве что про его европейские скитания, рассказанные на прокуренной кухне у друзей в гостях, да и о том, как тот ровно стелит на бит и имеет неебаться широкий кругозор. Диму это тогда не особо впечатлило. Ровно до тех пор, пока ему не включили «Лондон против всех». Паренёк был реально неплох, хоть и копировал западный стиль, но так ведь делали все, даже он сам. Диму впечатлили и двойные рифмы, и флоу, но больше всего его впечатлил голос. Мирону потом ещё не раз прилетят в диссах предъявы за писклявость и они в шутку сами придумают ему женский псевдоним Оксана, но это будет потом. А тогда он просто молча незаметно съебал, оставляя друзей в кумаре и одиночестве кухонных дискуссий. Всю неделю крутил на повторе тречок еврейского иммигранта. А найдя ещё и другие, заслушивал их до дыр, гоняя на репите в наушниках и жил с этим голосом так, будто это его собственный внутренний. Бамберг был знакомым и по-юношески злым. Диме нравилось здесь всё: от соседей-барыг до офисных планктонов, скупающих у этих же соседей дурь, дабы расслабиться и повеселиться на выходных. Дима и сам не заметил, как сдружился с Рахилем и стал приторговывать травой, чтобы иметь хоть какие-то деньги и платить за съем конуры. Рахиль выглядел, как совершенно карикатурный араб-иммигрант. Такого можно встретить в переходе или в забегаловке, где продают вкусную шаурму и отвратительный мерзкий кофе в пакетиках. Всегда в чёрной тонкой куртке, застегнутой до подбородка, всегда с надвинутыми на большой нос густыми бровями, всегда пытающийся дружелюбно улыбаться, но выглядело это страшно из-за желтоватых кривых зубов. Объединяла их только общая любовь к овощной шаурме, конопле и деньгам — то есть ко всему зелёному. Квартира у Димы была реальной конурой-студией и кроме дырявого прожжённого сигаретами матраса да мольберта с незаконченной картиной там толком ничего и не было. Работать для лохов — так он решил для себя ещё с детства. А значит нужно было искать либо что-то для души (как музыка или рисование), либо что-то прибыльное (как наркоткоторговля) и быть в этом успешным. Но уходить целиком в мир дурмана он не собирался. Так, иногда гонял в офисный центр по пятницам, заранее договорившись с клиентами и забирая бабки на месте. А потом всё заработанное тратил: спускал на подарки местным кралям, чтобы те потом разложились нагишом на его узком старом матрасе прямо на полу между мольбертом и обшарпанной стеной без окна, либо шиковал в выходные в каком-нибудь вип-клубе, голодая после таких выходов в свет ещё неделю до следующей пятницы. В очередной раз собираясь на попойке у друзей и слушая их грёзы о будущей славе и рассказы кто кого и как поимел на этой неделе Дима едва не уснул, когда его слух резануло такое знакомое имя. — Мирон позвал в Лондон к себе. Говорит, есть варик на студию пробиться и записать по треку, если сможем на этих выходных сорваться. Тут Дима мгновенно встрепенулся и вклинился в диалог: — А он чё, вписать сможет даже, если поехать? Витя, известный под ником СД, даже глаза разинул от такой смены настроения у своего друга. — Ну да, он же один живёт. Я был у него пару месяцев назад. Хата маленькая на самой окраине, но нам люкс и не нужен. А так потусим ещё на выходных у него и домой. У Димы сразу внутри всё ожило, загорелась мысль лампочкой над головой. Не долго думая, он предложил взять билеты с завтрашней крупной получки от продажи товара и сразу же поехать. Витя, конечно, не ожидал такое скорости развития событий, но отказываться не решился. Шанс выпадает не каждый день. В пятницу вечером Дима уже застегивал молнию на своём небольшом рюкзаке, взяв только смену белья и пару футболок плюс свой блокнот для эскизов и текстов, без которого никуда не уезжал, и отправился на вокзал. Поехать они решили вдвоём с Витей, так как остальные слились, сославшись кто на работу в понедельник, кто на нехватку бабла и семью. Встретились с СД на вокзале. Было уже темно и ночь выдалась прохладной. Дима застегнулся на все пуговицы своего дорогого, но повидавшего виды пальто, купленного на первую хорошую прибыль с продажи травы. Деньги тогда были и правда хорошие, но не сказаться на бюджете такая покупка не могла и весь оставшийся месяц после этого он воровал еду в магазинах и стрелял сигареты у друзей. Всё в угоду моде. Витя был в своей дутой синей куртке — зимой и летом одним цветом. До поезда оставалось всего ничего и они поторопились на платформу, лишь бы не опоздать и не проебать потраченные на билеты почти что последние деньги. В поезде они оказались практически одни за исключением тучных женщин, по всей видимости уезжающих в гости к родственникам, и парочки офисных работников со стеклянными глазами и одинаковыми наборами внешних характеристик, начиная от начищенной до блеска обуви и заканчивая портфелем под рукой. Они с Витей смотрелись тут нелепо и не к месту, но кого это ебало вообще? Они заняли свои сидячие места, поезд тронулся и, попиздев недолго о жизни, Дима заткнул уши наушниками, а Витя сонно уткнулся в сложенные на груди руки и уснул. За окном не было видно ничего, бушевала ночь и электрический жёлтый свет отражался в стекле, отсвечивая тусклые намеки на пейзаж. В ушах уже родной голос Мирона нескончаемо читал выученные Димой текста наизусть. Сон сморил и Дима сам не заметил, как уснул, привалившись к оконной раме вагона. Да, это могла бы быть идеальна история дружбы. Голос Мирона нёс Диму по Лондону — к самому Мирону. Витя плёлся позади, говорил что-то об адресе, билетах на автобус и пиве, которое с них причитается. Мирон ожидаемо жил в самой залупе. Они поднимались по лестнице, звеня бутылками, вглядывались в цифры на обшарпанных дверях. Звонок вдавил Витя, а Дима остался стоять чуть позади, когда из дверного проёма высунулся чей-то длинный нос, лупатые глаза с длинными ресницами, да улыбающийся рот. Хозяин квартиры пропустил их гостеприимным жестом в узкий коридор с плохо поклеенными обоями, говоря: — Проходите, проходите, — в том, как он выглядел и как звучал чувствовалась некая напряжённость и неуверенность. Он был не той птицей. Он был не из тех, кто забивает косяки, бьёт татухи у другана на хате по пьяни, бьёт ебала в клубе и там же, в туалете, кончает в рот какой-то расфуфыренной шмаре. Он был просто не из таких, но отчаянно не хотел, чтобы его разгадали. Хотел вписываться. — А я, кстати, Мирон, — сказал, а затем явно мысленно себя укорил, ведь его гости и так знали, к кому пришли. Дима отодвинул стул на кухне, будто это была его кухня, отставил принесённое пиво и глянул исподлобья. Глубоко, пронзительно, оценивающе. Будто одними глазами проверял на вшивость. — Шокк, — представился. В соседней комнате Витя перекидывался приветствиями со своими лондонскими кентами, которые были кентами Мирона. Сам Мирон решил, что стоять глупо. Не глупо будет угостить мрачного Шокка сигаретой и выпить за знакомство. — Слышал твои треки, — и Мирон попытался не выдать удивления, однако выразительные брови слегка изогнулись. — А, решил ознакомиться, чтобы знать, к кому едешь. И стоит ли ехать вообще, — смешок. Дима подумал: «Нет, решил приехать, чтобы знать, с чем ознакомился. И ехать стоило однозначно». Но он об этом жиду не сказал (очевидно — жиду. Не нужно было даже имя спрашивать, вся выразительность, фактурность лица не могла этого спрятать). — Ага, типа, — Дима усмехнулся, — ты неплох. Почему-то он не мог сказать о том, как ахуел от услышанного, как отточенные рифмы вбились в башку, как рвано, свежо, живо всё это было. Но Мирон ждал от него похвалы, будто манны небесной. Ждал, хоть не хотел показывать. — Агрессивно, сильно, технично. Я нихуя не понял половину текста, но тут дело во мне, — он хмыкнул, и Мирон отразил улыбку. Мирон даже изогнулся, будто кот, что подаётся навстречу ласкающей руке. «Что за залупоглазая ляля», — пронеслось в голове. Лялями Дима обычно называл девочек, которых трахал. Тут это слово было неуместно и возникло оно непроизвольно, спонтанно. Просто Мирон улыбался скромно, благодарно и открыто. Не криво, не нагло, не по-быдлански. Это подкупало и завораживало. А ещё у Мирона на подоконнике рядом с пепельницей лежали Гегель, Лавкрафт и ещё чёрт знает кто. Мироновы губы сжимали сигарету, он курил, предавая большое значение этому факту, запрокидывая голову и выдыхая дым в потолок, вытягивая губы. Порнушно, как девочка. Как ляля. — Что? — линии бровей стали резче. Дима откровенно залип, и Мирон это заметил. Когда в дверях появилась голова СД, а за ней ещё несколько голов, Шокк взмахнул полупустой бутылкой пива. — За знакомство? — ещё какое-то время взгляд Мирона пятнышком чувствовался на щеке, а затем Витя завёл привычный для всех присутствующих разговор о уёбищности русского хип-хопа. Полилось говно, полетели панчлайны, зазвенел жидовский смех. Тот день, в последствии ставший началом их дружбы, Дима запомнил на всю жизнь. Опустошив все запасы принесённого с собой пива, естественно пришлось бежать в ближайшую круглосутку за добавкой. Из кухни все плавно перетекли в достаточно вместительный зал. В квартире Мирона места было не особо много, но в целом и вещей было мало, как и у Димы. Этакий европейский минимализм с налётом нищеты. Большой диван, раскладывающийся 2х2 для вечных лондонских скитальцев-друзей Мирона и такое же большое, но не раскладывающееся, кресло, которое было любимым и своего рода уютным гнездышком самого хозяина квартиры. Иногда он даже засыпал прямо на нём, не удосужившись расстелить диван или хотя бы накрыться одеялом. Низкий журнальный столик, добытый на блошином рынке, был явной гордостью и стоял нагруженный книгами, черновиками текстов и почти закончившимися гелевыми ручками, а ещё пустыми пакетами с крошками чипсов на дне, банками пива, которое пили здесь ещё до приезда Димы, и грязными тарелками, в которых до этого, по всей видимости, была лапша быстрого приготовления. В самом дальнем углу комнаты рядом с широким окном стоял ещё один небольшой письменный стол, тоже видавший виды, с многочисленными сколами и абсолютно не вписывающийся по цвету в незамысловатый минимализм квартиры. На нём лежал старенький ноутбук Samsung с закрытой крышкой, ещё парочка книг с торчащими веером разноцветными закладками, какие-то канцтовары вроде наполовину сточенных карандашей и неоновых хайлайтеров, пустые жестянки редбулла да в общем-то и всё. Дима внимательно вглядывался в каждый предмет интерьера, вылавливая взглядом отличительные черты, встречавшиеся раньше названия повсюду разбросанных книг (здесь вот потрепанное старое издание «The catcher in the rye», вон там сборник Маяковского и полное собрание сочинений Бродского, а на столе мелькают затёртым корешком труды Дугина), грязные тарелки бирюзового цвета в чёрную крапинку, на журнальном столике разводы от пролитого алкоголя и всё такое настоящее и реальное, такое знакомое, как будто Дима и сам здесь жил, но забыл. Дима был отвратительно трезвый, и это не могло не злить. Напиться хотелось ужасно, но пиво почему-то не брало совсем. Лондонская братия Мирона окончательно слилась часам к трём ночи. Остались только они с Димой, да Витя СД с Женей No Limit’ом, уже конкретно набравшиеся и залипающие в телефоны. Витя включал какие-то треки со своей старой Motorola, давая послушать всем, а Женя комментировал понравившиеся строчки, которые успевал обработать в залитом алкоголем мозгу. Дима сидел рядом с ними на диване, переодически поглядывая в их сторону, но пропуская мимо ушей их трёп. Мирон так вообще залипал, но пиздел без остановки, периодически подбираясь на своём кресле, когда осознавал себя сползающего с него. Размягчённый алкоголем его рот просто не закрывался. — Завтра надо пораньше встать, потому что в студию нас записали к девяти, я хотел выбрать другое время, но у них цена тогда в два раза дороже, а у меня пока с деньгами напряг, вот и решил не искушать судьбу и брать то, что дают. В конце концов, какая нам разница, правда, пацаны? Мы же проснёмся нормально? Ну, тут недалеко все равно идти — я туда быстрым шагом за десять минут дохожу. Хочу записать новый сингл, у меня тексток родился на днях. А ещё… Дима слушал этот лихорадочный монолог и не смел даже перебить говорящего. У жида так глаза горели, блестели цветом мокрой рыбьей чешуи. Дима всё смотрел, пытаясь в открытую не пялиться, хотя получалось явно хуёво. Благо хозяин рыбьих глаз был уже в той кондиции, когда эти игры в гляделки не замечаешь, да ещё и такой сконцентрированный на своей идее фикс, что казалось, будь в этой комнате он один, все равно не прекращал бы трещать без остановки. У Мирона сквозь прутья вен на руках чувствовался внутренний жар к действиям, натуральное горение и полный чердак идей. Мирон весь горел, и Дима, глядя на него, заглядывая в чистые голубые глаза, начинал гореть сам. Это чувство было для него как будто из прошлой жизни: оттуда, где не нужно было торговать наркотиками, чтобы прожить ещё день, где не нужно было отстаивать свои права кулаками, где не нужно было постоянно грести и плыть против течения, лишь бы хоть на какое-то время забыть об отсутствии настоящего дома и одиночестве пустой съёмной квартиры. В один момент Мирон перестал выдавать поток слов наружу и посмотрел на Диму в упор. — Я говорю, — продолжил Мирон, увидев непонимание в глазах Шокка — пора, наверное, на боковую. Завтра же рано вставать, чтобы успеть воплотить в жизнь наши Наполеоновские планы и попытаться не умереть на ходу от недосыпа. Витя с Женей недовольно помычали, но сами были рады уже расходиться. Женя жил в соседнем доме, так что идти ему было недалеко, хоть Мирон и предложил заночевать на диване с ними тремя, дабы не попасть ни в какие передряги по пьяни, как он умеет. — Да не, пацаны, вас и так тут трое на одном диване. Ну нахуй, я лучше в своей полуторке один вытянусь и высплюсь в кайф. Завтра туда сразу подъеду, — и подмигивая Мирону, делая жест звонка, прикладывая руку к уху — на связи, Мир. Проводив Женьку и отодвинув журнальный столик в угол, чтобы расстелить диван, они по очереди пошли умываться в ванну и переодеваться перед сном. Дима в ванную комнату попал последний. Включил воду и долго смотрел на голубую плитку напротив под зеркалом. Цвет взбитого масляного крема с морской водой. Сладко-солёный. В самой ванне места было не больше, чем в кабинке общественного туалета. Глубокая ванна, раковина сбоку от неё и коврик мохровый под ногами, как плюшевый. На раковине одинокая зубная щетка (тоже голубая) в простеньком пластмассовом стакане и кусок дешевого мыла без мыльницы. Внутрь шкафа за зеркалом Дима лезть не стал — показалось как-то неправильно так разглядывать и впитывать в себя всё окружающее хозяина квартиры, хоть и интересно было пиздец. Когда Дима спустя пятнадцать минут всё-таки вышел из ванной, свет был выключен, и Витя уже спал отвернувшись к стене, глубоко дыша и тихонько похрапывая. Оставшись в футболке и трусах Мирон лежал посередине, накрытый отдельным от Вити одеялом, только пятки торчали. Он, кажется, еле держался, чтобы не уснуть и дождаться Диму. Или так только показалось. — Ложись давай, чё стоишь в проходе? Меня уже рубит, — сонно прошептал Мирон, и Дима не стал медлить, аккуратно залезая под одеяло и поворачиваясь спиной к еврею. Дышалось тяжело и как-то нервно. Всё-таки дома у себя Дима редко спал с мужиками в одной кровати. Друзья у него с ночёвкой не оставались, так как места в квартире было мало даже для него одного, а ночевать у других Дима любил ещё меньше, чем спать в одинокой прокуренной хате. Такое случалось только когда он напивался до отключки и утром обнаруживал себя с кем-то из корешей на прожженном сигаретами диване практически в обнимку из-за нехватки места. Ноу хомо. Досчитав до десяти, Дима обнял подушку, закрыл глаза и сам не заметил, как провалился в лапы Морфея. А проснувшись, он зацепился сонным взглядом за чужие светлые ресницы, спокойные и неподвижные во сне. Лицо Мирона почему-то оказалось очень близко, буквально в нескольких сантиметрах, и Дима мог почувствовать его дыхание, мог очертить линию губ, бровей, носа — всего этого фактурного лица. Он почувствовал странный зуд в пальцах, молящий о прикосновении. Желающий попробовать это лицо на ощупь, разомкнуть пухлые губы… Дима дёрнулся, как от удара. От осознания нелепости и противоестественности своих мыслей. «Эй, перед тобой не тёлка, не ляля, не ебабельная девица. Перед тобой полузнакомый парень и в перспективе — хороший товарищ. Поумерь пыл». Как это обычно бывает, он успокоил себя тем, что давно никого не трахал и поставил мысленно пометку наведаться в местные бары. Надо будет только спросить у Мирона... Взгляд упал на часы. Затем рука сама потянулась к чужому плечу, сжала, потрясла. — Эй. Нам пора вставать, — Мирон пошевелился, заёрзал. — Уже? Сейчас же только… — Половина девятого. Вставай, Миро, — имя обожгло губы. Дима и сам подивился тому, как оно, слишком личное и близкое, завертелось на языке. Наверное, так вчера говорил кто-то из Мироновых друзей. Не мог же Шокк сам это придумать. Жид на фамильярное обращение никак не отреагировал. Потёр только свои лупатые глаза да стал тормошить Витю, который спал, как убитый. Когда со стороны СД послышалось ответное пожелание пойти нахуй, Мирон встал с кровати и поплёлся в ванную. Где-то на третьем шаге его нагнала тошнота. — Ох, — он выдохнул. В ванной сунул лицо под кран, пытаясь быстро прийти в себя. — Мутит? — сам Дима чувствовал лишь слабые отголоски выпитого. В конце концов, вчера они даже не нажрались как свиньи. — Немного. Почему-то хотелось что-то сделать: принести Мирону таблеточку, провести рукой по спине с лопатками-крыльями, видными под футболкой, коснуться тонкой шеи, потрепать по короткому ёжику волос и уточнить, всё ли хорошо. «Всё очень нехорошо, Дима. Очень», — подумалось. Они собирались впопыхах, завтракали сигаретами, а Мирон — таблетками от больной головы. И на студию они таки опоздали. Ну, как студию. Это было крохотное подвальное помещение с какой-никакой звукоизоляцией, облезлым диваном из кожзама, микрофоном, допотопным компом, колонками и каким-то забитым татухами хуём, с которым Мирон обнялся. Хую представили их с Витей, и они все мялись на проходе, пока не поняли, что можно сесть на диван из кожзама. Пока настраивалась вся немногочисленная аппаратура, они с СД успели раздобыть омерзительный растворимый кофе и теперь упорно давились им. Хуй, который назвался Максом, сообщил, что где-то в шкафу есть печенье. И именно тогда, когда Дима развернул пакет, Мирон надел наушники, им с Витей шикнули — «не шумите». Жид молчал несколько секунд, настраиваясь. Его лицо как-то неуловимо изменилось, стало сосредоточенным, едва ли не агрессивным. Включили бит, Мирон опустил ресницы, качнул головой, отсчитал несколько тактов и затем… Нет, чуда, безусловно, не произошло. Это не было райское пение херувимов. И даже не была какая-то невероятная читка. Голос у Мирона часто давал петухи и срывался почти на писк. В таких местах он хмурился, прокашливался и просил поставить «вот с этого места, Макс». Иногда он сам путался в своём хитровыебаном тексте и тогда хмурился ещё сильнее. В остальном это было просто феерично, смело, ново, сильно и агрессивно. Как глоток свежего воздуха. Дима поймал себя на том, что качает головой в бит, что следит за быстро двигающимися губами Мирона. Праведно ахуевает от его панчей. Судя по тому, что в смятые и исписанные бумажки Мирон почти не смотрел, текст был выдрочен до какого-то просто невозможного состояния. Кажется, это было то, что Мирон называл: «накидал тут новый тречек, хуй знает, что получится». Хуй знает, да. Они встретились глазами. Дима улыбнулся, впервые в момента их встречи — дружелюбно. Мол, всё супер, ебашь. Пока они не прерывали зрительный контакт, Мирон — Миро не сбивался и читал ещё злее, с ещё больше отдачей, как будто Дима вёл его через бит. Направлял. Когда забитая рука Макса нажала на стоп, а голова его кивнула, Мирон откашлялся. — Ну, для первого раза… — он снова посмотрел на Диму в неосознанном поиске одобрения. Почему-то сначала именно на Диму. Шокку показалось, что его вдавило в диван, он разогнулся, поднялся на ноги, становясь немного, но всё же выше Мирона. В голове крутилось всякое разное, как и тогда, когда он впервые послушал жидовские треки. Нет, сейчас это было сильнее и ярче. Но Дима вновь лишь ухмыльнулся и предложил: — Покурим? Витя отказался и Дима не стал анализировать, почему внутри него что-то заискрилось от перспективы остаться с жидом наедине. На плечи накинули куртки, открыли подряд несколько дверей, стали под навесом — моросило. Дима нашарил зажигалку, прикурил себе, а затем поднёс лепесток пламени к сигарете Мирона. Затянувшись, тот сообщил: — От похмелья тяжело читать, — он оправдывался. Затем сам корил себя за это. Дима видел, как менялись эмоции на его лице, чувствовал невообразимую тягу похвалить, сообщить, как сильно ему понравилось, на самом деле, метафорически потрепать по холке. Или не метафорически. — С похмелья ты читаешь лучше, чем все те все шалавы, которых в русском рэпе пруд пруди, — вот так. Хвалить получилось только через оскорбления кого-то другого. Мирон просиял. Одними глазами, но глаза были такие большие и выразительные, что не заметить было просто невозможно. Захотелось получить ещё разряд этого электричества, и Дима добавил: — я бы выебал с тобой один бит, — смешок. — Это ты типа предлагаешь фит? М, сексуально, — он рассмеялся. Забычковал одну сигу, сразу же вытащил из пачки следующую, прикурил. Они стояли близко, дождь усиливался, Мирон неосознанно — неосознанно же? — жался ближе к Диме. Хотелось спрятать его за пазуху, отогреть и унять дрожь, которая всё усиливалась. — Замёрз? Докуривай эту и пошли. Может быть, я тоже что-то почитаю. Миро кивнул. Он вдыхал дым жадно, горящая каёмка сигареты ползла вверх на глазах. Шокк вдруг понял: «он всегда курит так жадно и много, чтобы прокурить голос. Чтобы не звучать пискляво». Сколько он выкурил вчера за вечер? Пачку? Полторы? В любом другом случае Шокк бы озвучил свою догадку, высмеял, как он это умел — зло и профессионально. Сейчас ни одно оскорбление или едкое замечание не ложилось на язык. Пухлые губы Мирона выдохнули последнее облачко дыма, он обнял себя руками, как делали тёлки, ляли, по утру завернувшись в Димины рубашки. Мирон взялся за ручку двери. — Пошли? Пока их не было в студии ничего не поменялось. Зашли они посреди зачитывающего свой куплет Вити. Тот агрессивно махал руками и как будто зачитывал фристайл, воспроизводя подряд первые пришедшие в голову слова. Мирон тихо прыснул в кулак и Дима, оглянувшись на него, сам не смог сдержать улыбки. Главное, что Витя был доволен собой и зашедшие друзья даже не смутили и не сбили его настрой. Устроившись на облезлом диване они с Мироном неловко столкнулись коленками друг с другом. Дима поёрзал, подобравшись, но отсаживаться не стал, а Мирон как будто не заметил даже этого или сделал вид, что не заметил. Закончив, Витя с радостной улыбкой отошедшего от похмелья и выполнившего свой долг человека подошёл к ним, снимая наушники после фразы Макса «Записано!». — Бля, я так наполняюсь каждый раз, когда такая хуйня происходит. Чувствую прям внутреннюю силу и ощущение, что горы могу свернуть и концерт в Олимпийском хоть щас дать, — радостно тараторил Витя. Мирон с Димой переглянулись и снова спрятали смешки в кулак. Дима похлопал Витю по плечу: — То ли ещё будет, мужик, но ты бы хотя бы сначала клуб на сто человек собрал, а потом на Олимпийский метил. Закончив на этом Дима встал и сам пошёл к микрофону. Витя занял его место, а Мирон между тем потянулся к оставленному печенью и начал тихо хрустеть им в предвкушении. Записываться в компании Мирона, смотрящего с таким неподдельным интересом, было неловко, а главное боязно ошибиться. Дима сделал глубокий вдох, надел наушники и закрыл глаза. Решил не видеть разочарования в случае чего в глазах жида. Тот всё-таки сейчас в первый раз услышит Димин рэп. Пошёл бит, Дима качал головой и не открывая глаз записал куплет с припевом на одном дыхании. Слова лились, как по маслу, как будто сидели очень долго внутри него и ждали выхода наружу. Ненависти в строчках хватило бы на всю армию противников, будь они сейчас не на студии, а на войне, и слова резали фантомных врагов, как мачете. Закончив, Дима открыл глаза и первым делом наткнулся взглядом на восхищение в широко распахнутых голубых глазах. Выдохнув, Дима уже даже не слушал, что говорил Макс и как хвалил его за запись с первого раза, и не обратил внимание на похлопывания по спине от Вити. Только когда Мирон сам встал с дивана, отложив печенье в сторону и сказал ему простое: — Охуенно, Дим... Нет слов. Ты крут, — и Дима наконец-то вспомнил, как нормально дышать, сделал глубокий вдох и на выдохе улыбнулся, тихо отвечая: — Да это хуйня... Старое. Расслабившись после записи и с явно хорошим настроением ребята попрощались с Максом, который оказался не таким уж и мудаком, как Диме вначале показалось, и поехали в ближайший дешёвый бар, куда Мирон, по его словам, любил заглядывать. Никаких экскурсий к Биг Бену и в центр Лондона даже не намечалось — жид оказался трушным жителем подземки и не тусил по туристическим маршруткам и друзей туда тоже не водил. Бар назывался Cahoots и был в стиле ретро из английских военных драм. Оказалось, что это заброшенная послевоенная станция на западе Лондона. Спустившись на старомодном деревянном эскалаторе ребята оказались на вымощенной плиткой ж/д платформе, протянувшейся вдоль вагонов старого поезда. Внутри этих вагонов, собственно, и находились залы, где всё, начиная с униформы барменов и официанток и их старого английского акцента и заканчивая стилизованными ретро-вещичками в интерьере создавало атмосферу сороковых годов. Место было явно популярное у местных забулдыг, но Мирону оно нравилось из-за негромкого джаза на фоне и спокойных постоянников, не доебывающихся до тебя по пьяни. А ещё здесь было дешевое пиво и старые классические коктейли, которые тоже ему были по душе. Диме это место тоже понравилось. Он любил винтаж и чувствовать жизнь в вещах с историей, поэтому медленно проходил по залу до барной стойки, касаясь кончиками пальцев стоявших вещей и разглядывая старые граммофоны и пластинки по пути до выпивки. Мирон летел по залу, будто на крыльях, казалось он знал это место, как свою квартиру и мог хоть с закрытыми глазами найти и туалет, и стойку бара. У Вити тоже глаза загорелись, когда они оказались внутри, но ещё больше они стали гореть от предвкушения холодного светлого нефильтрованного. — Здесь я и обитаю, когда не хочется находиться одному в своей конуре, — между делом сказал Мирон, усаживаясь за стол в углу, поздоровавшись до этого за руку с ребятами на баре. Диме стало как-то очень грустно от этих простых и понятных слов. Он почувствовал душевное родство с Мироном, потому что испытывал нечто похожее, ощущая внутри пустоту, от которого хочется убежать не только из своей пустой квартиры, но и из самого себя. Заказали они себе каждый по пиву. В зале были заняты ещё два столика, но людей практически не было — ещё не вечер. Мирон снова начал говорить об их сегодняшней записи и хвалил Диму, от чего тот смутился и попытался перевести тему. — Нет, Дим, я серьезно. По поводу фита — охуенная идея. Я так вдохновился, что мне сразу в голову пару строк пришли и я их записал в блокнот, который ношу с собой всегда. В следующий раз приедешь и запишемся вдвоём, че думаешь? У Димы радостно искры в глазах заиграли. Он распрямился, осознавая, что жидок его сейчас буквально позвал в гости к себе во второй раз. — Звучит пиздато, я и сам не шутил, когда про фит говорил. Всё-таки у меня твой первый микстейп уже до дыр затёрт в плеере, — выдал Дима, осекаясь на последнем слове. У Мирона на секунду в глазах мелькнуло любопытство и... что-то ещё. Он отвел взгляд и Дима так и не смог разобрать, что это была за эмоция, но запечатлел у себя этот момент в голове накрепко: глаза как будто стали ярче, взгляд открытый и... ранимый? Как будто владелец этого взгляда вдруг испугался за свои эмоции, за то, что их могут не принять и высмеять, поэтому сразу же спрятал их, засунув вглубь себя, и надел сверху маску спокойствия и равнодушия. Тут неловкое молчание нарушил Витя, влезая в диалог со своим: — А со мной фит когда? Я вообще-то на фристайле делаю круче, чем вы со своими годами заученными текстами. Мирон с Димой переглянулись, а после втроём уже добродушно посмеялись над этим. Казалось, уже тогда их что-то роднило. Что-то катастрофически отличало это знакомство от множества предыдущих, которых приходилось заводить Диме. И хотелось задержаться здесь, в Лондоне, в этом состоянии родства как можно дольше. «Надо бы поехать домой», — крутилось в голове в последующие дни. И не думать о том, что дома пусто, чуждо и совсем не так. Не так, как должно быть дома. Он говорил об этом Мирону, рассказывал, что нет у него дома никакого, что он как сорняк, и тот кивал понимающе. Мирон, переживший двойную эмиграцию, везде чужой смотрел на него с жаром, а по пьяни однажды шептал: — Мы с тобой вечные скитальцы, брат, — и слово «брат» засело теплом где-то у Димы в грудине. В этот же день Дима обнаружил себя обнимающим Мирона в туалете бара. В самом безобидном смысле этого слова, потому что стоять самостоятельно жид уже не мог, равно как и самостоятельно отлить. «В какой момент расстегнуть штаны другому мужику стало благородным делом?» — пронеслось у Димы в не менее хмельной башке. К счастью, делать этого не пришлось, потому что Мирон решил проблеваться. Дима так и остался стоять позади. В этом его помощь, вроде как, была не нужна — у жида даже не было достаточно длинных волос, которые надо подержать. Димин взгляд стал считать трещины на кафельных плитках туалета. Затем Мирон долго умывался, практически подставляя лицо под кран. Руки Шокка всё тянулись к нему, хотели придержать за острые локти, лечь ладонями на лопатки. Они были близко. Вся лондонская братия Мирона в непостоянном составе (часть этих людей Дима до сих пор не знал по именам) осталась за пределами этого туалета и внимания. За пределами воспоминаний. Было неважно всё, кроме того, как рвано и резко Мирон дышал. Как не отстранился, когда Дима, пьяно качнувшись, уткнулся ему в плечо. Люстра туалета раскачивались над их головами. Надо было оставить его, но жид не пытался уйти от прикосновения — он поднял взгляд и встретился с Димиными глазами в зеркале. Зрачки его были огромные, всегда ли они были такими? Пухлый рот приоткрыт, по шее стекали капли воды, впитываясь в ткань рубашки. Кадык ходил под кожей. Мирон называл его теперь братом, а Дима чувствовал, как в животе сворачивается тревожный комок, желающий, жаждущий чужого тела ещё ближе. Дима чувствовал отвращение к самому себе. Он пообещал себе, что завтра уедет. «Завтра. Надо только взять билеты, два билета. Да Витю предупредить, а то он проебёт...» Это всё будет завтра. А сегодня Мирон качнулся назад, так что Дима почувствовал линию его позвоночника, его тепло, нежность его шеи, в которую случайно уткнулся нос. Руки хотели жида обнять, и Дима им это позволил, потому что это было прощание. — Миро, — губы касались кожи за чужим ухом. Тело в Диминых руках вздрогнуло в ответ, — мне надо уехать, Миро. «И отпусти его, и уходи. Пока ещё всё это в рамках дружеских отношений», — подумала голова. А губы добавили: — Ты приедешь ко мне? — Мирон соображал плохо, его пьяное обещание не должно было быть выполненным, но: — Да, — сказал он на выходе, почти на стоне. Затем кивнул несколько раз, чтобы наверняка. Они с самого начала не были в рамках дружеских отношений. С тех самых пор, как Шокк глотнул пива на чужой крохотной кухне и обратил внимание, как облачко сигаретного дыма выдыхается из чужого рта. — Ты же обещал мне фит, бро. Кто выебет рэп-игру по гланды, если не мы? — Дима усмехнулся. Фраза возвращала в реальность, она далась почему-то тяжело. — Никто, — Миро тоже ухмылялся, — только мы. И от прикосновения не уходил. Духота тесного помещения и близость чужой кожи сразу вытеснились тёплым вечерним дождем, когда Димой с Мироном всё-таки вывалились из бара. Друзья рассосались также неожиданно, как и появились. Витя написал воодушевляющую смску на Димин кнопочный самсунг: «Ушёл к Женьку встречаемся завтра в 15:10 на вокзале Кэннон-стрит билеты у меня». Без знаков препинания, без остановок. Вывалил постфактумом эту информацию и свалил. Ну и ладно. Приятна была эта Витина организованность. Надо же, и билеты взял, и предупредил о своём местоположении. Лишь бы сам не опоздал завтра. Голова была туманная, но свежий воздух сразу вынес всю дурь и прояснил происходящее. Мирон держался за водосточную трубу, пытаясь снова не наблевать, но выглядел каким-то мечтательно-задумчивым. Дима глянул на свои наручные часы — настоящие (украденные) Rolex, которые он сам себе подарил на свой двадцать седьмой день рождения. Это было в тот год, когда ему хотелось умереть молодым, как завещал Кобейн, ну либо жить вопреки. Он всё-таки выбрал второй вариант и пришлось доказать всему миру и самому себе, что он ещё на что-то способен, и если двери на его пути не открываются сами, то он их выбьет с ноги, зайдёт, как к себе домой, и заберёт все, что захочет. Это было в прошлом году. А сейчас было почти восемь вечера. Долго же они пробыли в этом злополучном баре. Вспомнив про полуживого напарника, Дима подошёл обратно к Мирону и обнял, закидывая его руку себе на плечо, поддерживая за талию (там кожа даже через футболку горячая и рёбра можно прощупать не сжимая ладони). Мысли были шальные и бегали от одной к другой, Дима не успевал их ловить. Главной целью сейчас было всё-таки добраться пешком до дома. Благо, бар находился рядом с квартирой, где жил жидок, и тащить его на себе было не долго. В конце концов, Дима и сам был не в лучшем состоянии, но уже чувствовал себе посвежее и яснее. Путь до дома занял у них больше времени, чем планировалось, но они никуда не опаздывали, так что с перекурами и остановками на поблевать (Димино дорогущее пальто Acne теперь нуждалось в химчистке, на что Мирон извинился, а Дима сказал простое: «Похуй. Это проблемы завтрашнего меня», — и улыбнулся) они всё-таки добрались до пункта назначения. Ввалился в квартиру Мирон с громким уханьем и казалось мог весь дом себе на нос уронить. Дима по-доброму смеялся с него, заталкивая в ванную, на ходу снимая обувь и скидывая пальто на пол. Мирон смог только дотянуться и включить кран, а сам остался стоять, не залезая в ванну. Дима зашёл следом, зачем-то прикрывая дверь. Оказавшись в замкнутом пространстве среди голубого кафеля и стоя босыми ногами (носки он скинул вместе с обувью ещё в коридоре) на махровом коврике, Дима вдруг ясно понял, что всё это время делал не так. Он был не в том месте, не с теми людьми. Оказывается всё было так просто. Надо было всего лишь не убегать от себя, а отпустить и оказаться здесь. Озарение выстроило мысли в ряд, как парад планет, и Дима глупо таращился в голубые ясные глаза напротив, не смея даже вдохнуть. Места было так мало, что они с Мироном стояли чуть ли не нос к носу. Жидок заваливался немного вбок, влажными глазами бегал по Диминому лицу, как будто искал в его двухдневной щетине и набитых на скорую руку партаках ответы на вопросы мироздания. Шум бегущей воды резонировал с бегущими в голове у Димы мыслями, Мирон облизал свои губы и в следующую секунду Дима заткнул свой внутренний голос, чтобы взять лицо напротив в свои широкие ладони и прижаться губами к чужим губам. Губы Мирона были сплошь мясо. С трещинками, влажные от слюны. Дима оттянул зубами на пробу нижнюю пухлую губу и Мирон дернулся, сразу возвращаясь ещё ближе, блуждая руками по Диминой груди. Захотелось очертить весь этот большой говорливый рот языком и Дима не стал стопорить себя. Он как будто не целовал, а выбивал себе право на любовь. Кусал, ощетинившись, защищая свои чувства, и сразу же зализывал, осознавая, что здесь не будут бить за провинности, дёргать поводок и стравливать. Рычал в зубы после смягчаясь и давая рукам Мирона себя гладить и приласкать. Оторвавшись от пухлых, задёрганных красных губ, Дима поднял глаза и подумал, что нет никакого смысла возвращаться в дом, который и не дом вовсе. Дима подумал, что он вечный странник, сорняк, Vagabund. Только теперь Мирон загнано дышал в плечо, и это что-то значило. Значило, что завтра из Лондона Витя уедет один.