***
Олег не спит — ему нужно быть рядом, когда Сергей очнётся. В голове навязчиво крутятся обрывки фраз Разумовского перед тем, как тот отключился. Он разговаривал не сам с собой, а будто бы с другим человеком. У него раздвоение личности? Что с ними сделали доктора? Его пытали? Над ним ставили опыты? И чем его накачивали? Олег холодеет от жутких картин, которые подкидывает воображение. В горле встаёт ком. Он вытряс из начальства всю правду о спецоперации, в которой участвовал. Его письма, как оказалось, аккуратной стопочкой лежали в дальнем ящике стола. Они все были для Серёжи — больше Олегу некому было писать. Он выводил кривые строчки, рассказывая о том, какое жаркое в Сирии солнце и какие яркие на небе звёзды. Может, только эти письма, где он никогда не рассказывал о крови и порохе, не дали сойти Олегу с ума. В последнем своём письме Олег написал, что хочет оставить службу и принять должность начальника безопасности, которую давно предлагал ему Разумовский. В то же время Сергей разваливался на части, будучи уверенным, что Олег погиб. Ресницы Серёжи чуть заметно подрагивают, через секунду он открывает глаза. Олег сидит на его постели и сдавленно, виновато улыбается, не находя слов. Он ждёт чего угодно — радости или злости, объятие или пощёчину. Вместо этого Сергей смеривает его чужим, безучастным взглядом, и отворачивается, каркнув бессильное: — Олег мёртв. Я больше на это не поведусь. Хватит. Я хочу спать. — Я жив. И я здесь. Мы сбежали оттуда, ты больше туда не вернёшься. — Олег касается ладонью его плеча и мягко поглаживает, но Сергей раздражённо стряхивает его руку. — Отстань от меня, — с отвращением выдавливает он. — Ты меня не узнаёшь? Ответом ему — затравленный, уставший взгляд исподлобья. Взгляд живого мертвеца. Сергей не поджимает губ, как часто это делал раньше, не хмурит брови. Его лицо похоже на посмертную маску. Слова застревают у Олега в горле и жалят язык, как суетливые, бестолковые пчёлы. Все, что ему хочется сказать и спросить — неправильно, бессмысленно и как-то искусственно. Сердце стискивает железный кулак, вина свинцом оседает в лёгких. Олега не было рядом, пока Серёжа вёл проигрышный бой со своим разумом. Олега просто не было. — Я больше никогда тебя не оставлю. — Я больше тебе не верю. Ведь ты умер, — он улыбается дрожащими губами, но глаза его стекленеют. По его маске покойника вдруг будто бы проходит трещина. Он резко садится на кровати и хватается руками за волосы, начиная раскачиваться из стороны в сторону. — Точно… ты умер… умер-умер-умер, господи, пожалуйста, оставь меня… когда ты уже прекратишь… Заткнись! Он выплевывает последнее слово совершенно не своим, далёким голосом, отчего Олег невольно отшатывается. Сергея передергивает, и он затихает, возвращаясь к безучастному выражению лица. Волков сползает по кровати, садится перед его постелью на корточки и осторожно тянется к выбившейся прядке, закрывающей его левый глаз. Грубая хватка пресекает эту попытку: — Пожалуйста, — рука Разумовского тяжела, как сталь, но в глазах читается тупая боль. — Прости, — Олег уже не уверен, за что извиняется — за отчаянную попытку достучаться или за все остальное. Он не успевает коснуться даже тончайшей пряди, и лишь молча опускает руку, чувствуя, как пальцы Сергея медленно разжимаются вокруг его запястья. Сдавленным голосом Олег добавляет: — Тебе надо отдохнуть. Поговорим утром, если захочешь. Олег встаёт и делает несколько шагов к двери, как вдруг тяжёлую, душащую тишину разрезает тихое и неверящее: — Ты… так просто уйдёшь? — Ты сам сказал оставить тебя, — пожимает плечами Волков. — То есть, ты не собираешься убеждать меня в том, что без тебя я никто? Что мне без тебя не справиться? — Что? Я никогда такого не говорил, — Олег хмурится. — Я не понимаю. Почему ты меня слушаешь? — Потому что ты попросил. Я никогда не сделаю того, чего ты сам не захочешь. — Это какая-то новая уловка, да? — сквозь сжатые зубы цедит Сергей. — Нет никаких уловок. Хочешь верь мне, хочешь нет, но я — это я. Олег Волков. — Думаешь, мне не хочется тебе верить? — шелестит Сергей одними губами, быстро моргая. Его голова всё чаще невольно дёргается вправо, дыхание неровное, взгляд расфокусированный — ищет, за что бы зацепиться, но не находит. — Если я… если я хоть на секунду тебе поверю, т-то больше не смогу собрать себя заново. Я и так сумасшедший с этим… этим м-монстром у меня в голове! Я не понимаю… где реальность… где сон… где заканчивается он и начинаюсь я… я бы хотел… х-хотел… С каждым словом, с каждым вдохом, Сергея колотит всё сильнее. Он говорит, а усилий для этого прилагает столько, будто бы пытается передвинуть гору. Ещё секунда — и он перейдёт ту тонкую, едва видимую черту между тревогой и истерикой. Олегу страшно хочется взять его лицо в свои руки и успокаивающе погладить бледные, впавшие щёки, на которых когда-то были рассыпаны созвездия из веснушек. Но он не делает этого, боясь, что это только усугубит предпаническое состояние. Олег присаживается рядом, не нарушая личного пространства. — Нет-нет-нет, Серёж, послушай, посмотри на меня. Сергей поджимает губы, жмурит глаза, и всё же поворачивается к нему. — Хорошо, хорошо, вот и смотри на меня. Так, давай, как там было?.. — Олег, коротко прочистив горло, чуть фальшиво начинает. — Куда подует ве-етер, туда и облака-а. Помнишь эту песню? Из Электроника. Ты его обожал в детстве. Продолжение помнишь? По ру… — По руслу протекает послушная река, — тихо лопочет Серёжа, зажмуривая глаза. — Нет, смотри на меня, — тот нехотя слушается и распахивает глаза, в которых чёрными дырами блестят огромные зрачки. Олег продолжает: — Но ты человек, ты и сильный, и смелый. — Своими руками судьбу свою делай, — Сергей хватает ртом воздух, — иди против ветра… а дальше как… —…на месте не стой, — подхватывает Олег. — Пойми-и, не быва-ает… —…дороги простой, — заканчивают они вместе. — Легче? Сергей коротко кивает, шумно выдыхая. Его тики замедляются, дыхание постепенно выравнивается, взгляд проясняется. У него случались панические атаки раньше, ещё тогда, когда они были подростками. Олег не нашёл ничего лучше, кроме как сосредоточить Серёжу на чем-то отвлечённом, но знакомом. Иногда они читали детские стишки наизусть, иногда пели дурацкие песни из мультиков, пару раз даже анекдоты травили. Сергей всегда говорил, что голос Олега его успокаивает. Видимо, всё ещё работает. — Если это была уловка, то она была хороша, — он морщит лоб и с трудом отрывает взгляд от глаз Олега. — Это не уловка. — А если это сон, то мне не хочется просыпаться, — продолжает Сергей. Олег понимает, что он говорит все это не ему, а себе. — Когда ты проснёшься, я буду рядом. Обещаю. — Не обещай, — качает Сергей головой и заглядывает в глаза. — Я могу поверить. — Тогда я пообещаю ещё раз. Столько, сколько потребуется. — Ты обещал не умирать. Я тебе больше не верю. Олег не выдерживает его пристального, мёртвого взгляда, и первым отводит глаза. От бессилия рука сама собой сжимается в кулак. — Позволишь мне остаться? — Как будто у меня есть выбор, — зло усмехается Сергей. — Если ты скажешь мне уйти — я уйду. — Уходи, — пожимает плечами Сергей. От недоверия, сквозящего в его голосе, щемит в груди, но Олег послушно встаёт, понимая, что для него есть все основания. Произошедшее с Сергеем не было его виной, но он всё равно ощущал себя так, словно к ногам привязали камень. Волков не хочет представлять себя на месте Серёжи, и всё же в голове крутится мысль: что стало бы со мной, если бы ты умер? Я бы, пожалуй, тоже сошёл с ума. Олег встаёт с кровати под жалобный скрип её внутренностей, бросая напоследок: — Если тебе что-то понадобится, я буду за соседней стенкой. Он надеется, что Серёжа его остановит. Олегу многого стоит не оборачиваться, закрывая дверь. И он не оборачивается.***
Сергею давно не снились такие хорошие сны. По правде говоря, он и не помнит, когда в последний раз ему снилось что-то кроме кошмаров. Все они были по-садистски изощренные, многослойные, похожие на лабиринт. Кажется, что ты выбрал нужную тропинку и скоро вырвешься, когда как на самом деле только глубже заходишь в чащу. Хорошие сны — они всегда простые, в отличие от кошмаров. В них мертвецы оживают и поют тебе песни, в них хочется верить, в них хочется остаться и тихо умереть от счастья. Он просыпается глубокой ночью от шума мигалок. Вскакивает с постели, подходит к окну и смотрит на улицу сквозь щель в жалюзи. Полиция уже давно проехала мимо, но Сергей не может оторвать взгляда от пустынной ночной улицы. В попытке собрать мысли в кучу, он прислоняется к стене и сползает по ней вниз, утирая рукой пот со лба. Он слабо помнит побег из тюрьмы. Кажется, он её поджег. Птица опять взялся за старое и показал ему Олега, бегущего к нему сквозь пламя. Тот подхватил его на руки и вытащил из огненной ловушки, в которую Сергей сам себя загнал. А после Разумовский ничего больше не помнил, кроме сна. Он даже не был уверен, как оказался здесь и в какой стране сейчас находится. Может, и нет его здесь. Может, все это сон внутри сна из другого сна, а на самом деле он сидит в камере и пускает слюни под транквилизаторами. Но он подумает об этом потом. Сначала надо отыскать, есть ли здесь что-то, в чем содержится спирт. Призраком он выскальзывает из полумрака спальни в коридор, но дверь вдруг упирается во что-то, что не даёт ей полностью отвориться. Точнее, в кого-то. Олег. Ещё один сон? Пульс ускоряется. На мгновение он закрывает глаза, представляя, что это не сон, что всё это происходит на самом деле. Сергей чуть наклоняет голову набок, внимательно всматриваясь в лицо спящего Олега. Его черты расслаблены, только между бровей пролегает складка. Он спит чутко, но Серёжа ещё ребёнком научился быть тихим. Странно. Он никогда не видел, чтобы Птица в обличии Олега когда-нибудь спал. Сергей сглатывает. Если это Олег, если это и правда его Олег, то… как? Он что, просто бросил его, а теперь вернулся из чувства вины? «Приносим свои искренние соболезнования», — он сжёг письмо с этими жестокими, бездушными словами в мусорном ведре, и в тот самый момент в его хрупком разуме появилась пробоина, сквозь которую в сознание пробралась Птица. Больше никаких писем ему не приходило. Ни единой весточки. Сергей лучше всех знает: если бы Олег захотел дать знать, что он жив, то нашёл бы способ. Но он бросил его. Если, конечно, закрыть глаза и представить, что это — его Олег. Волков едва заметно вздрагивает и распахивает глаза, похожие на два туннеля в небо. Трёт глаза, подавляет зевок, разминает затёкшую шею. Такие привычные жесты, которые почти стёрлись из памяти. — Опять кошмары спать не дают? У нас ещё есть время до утра. — А что утром? — на самом деле, Серёжу мало это волнует. Он не может оторвать взгляд от шрама на руке Олега, которого раньше никогда не видел. — Самолет. Мы сейчас в Беларуси, следующий пункт назначения — Штаты. Я закончу там кое-какие дела и мы пересечем границу с Мексикой. Если доберёмся, то нас больше никогда не найдут. — Почему ты спал под дверями? — Сергей морщится. Глупый какой-то вопрос. — Мне так спокойнее. Хочу быть рядом на всякий случай, — Олег поднимается с пола и потягивается. — Вовремя ты опомнился, — усмехается Сергей, издавая то ли смешок, то ли всхлип. Та злость, что так долго копилась на Олега пополам с горем, вырывается наружу. И Серёже не хочется останавливаться. Уж во сне он может себе позволить злиться на Олега за то, что тот ушёл. — Хочешь быть рядом? Раньше надо было думать. Понравилось на войне? Здорово, наверное, было стрелять в людей! — Это была спецоперация. Мне не сказали, что… — Знаешь, что? Мне плевать. Я слишком долго пытался тебя понять. Постоянно тебя оправдывал. Он ищет своё место в жизни, говорил я себе. Он вернётся ко мне, он всегда возвращается, он обещал мне, что не умрет. Однажды ему надоест и он останется со мной, — Олег молчит, плотно сжав челюсть, и даже не смотрит на него. — Почему ты молчишь? Сказать нечего? — Ты всё ещё считаешь, что я ненастоящий? — чистые голубые глаза пронзают Сергея в самое сердце. Так похожи на настоящие, что можно восхититься собственной памятью. Наверное, перед смертью он увидит те же глаза. — Уже не уверен, — честно признаётся Сергей. — Серёж, послушай… — А ты знал, что тебя похоронили? — Разумовскому хочется уколоть его побольнее. Хочется заставить чувствовать вину. — Со всеми, блять, почестями! И я был там. Ёбаный Рубинштейн вытянул из меня клещами эти воспоминания и, видит бог, лучше бы я этого не помнил. Он погрузил меня в гипноз. Заставлял переживать это снова и снова, пока у меня даже слез не осталось. Я видел твой гроб и крест. Ты сможешь заставить меня развидеть это? — Не смогу, — его честность режет без ножа. — Только не делай такое лицо. — Какое? — Как у побитой собаки. — Послушай. Извинения тут бесполезны, словами делу не поможешь, но… но я сделаю всё, чтобы помочь тебе. Мы найдём врачей и убежище, и я буду с тобой, пока тебе не станет лучше. И я останусь, если ты меня не выгонишь. Я никуда больше не уйду. Никогда. — Говоришь совсем как он, — бормочет Серёжа в полном замешательстве, уже не понимая, во что верить. — Откуда этот шрам? — Сослуживец полоснул ножом. — За что? — За то, что я не давал ему кинуться спасать раненого товарища. Он всё равно побежал. Оба мертвы. — А ты выжил. Да или нет? — Да. — Тогда поцелуй меня так, чтобы я тебе поверил, — Сергей позорно сдаётся. Он всегда был романтиком и верил, что если чего-то очень сильно захотеть, то оно претворится в жизнь. На руках Олега болезненно пульсирует нежность, когда он берет в широкие, мозолистые ладони лицо Сергея. Мягко дотрагивается своими губами до его губ, так осторожно и трепетно, как Птица в его обличии никогда не умел. И мир вокруг вдруг становится ярче, а ощущения — острее. Серёжа словно давно умер, а теперь, наконец, воскрес. Если бог есть, он здесь: в пульсации вен, в жадных вдохах и в дорожках слёз на впалых щеках. Сергей отвечает не сразу, но, опомнившись, отчаянно вжимается в губы Олега, алчно, голодно, ненасытно. Он бестолково шарит руками по его спине и плечам, чувствуя панику Птицы где-то на краю сознания. Птица боится Олега, а Серёжа с Олегом не боится никого. — Ты жив, ты жив, ты жив, пожалуйста, только не исчезай, только не бросай меня снова, я не выдержу, я не выдержу… — тараторит он, смаргивая слёзы. Сергей ощупывает его лицо, шею и руки в попытке убедиться, что Олег реален. Улыбка дрожит на губах, когда он целует новый шрам между большим и указательным пальцем. — Ты настоящий. Да или нет? — Да, — Олег утирает его горячие слёзы, целует щёки, трётся носом о его нос. Сергей утопает в нежности и впервые за долгое, очень долгое время ощущает себя в безопасности. Где-то на языке всё ещё горчит страх того, что всё это — очередной обман. Но сердце чувствует, оно знает: этот запах, запах дома, подделать невозможно. Когда Птица притворялся Олегом, на подкорке своего воспалённого мозга он знал. Просто не хотел верить. И если завтра он проснётся, то поблагодарит свой разум за сладкую, краткую передышку в бесконечном кошмаре, каким представляет из себя его жизнь. — Я проснусь и ты будешь рядом. Да или нет? — Да. — Всё будет хорошо. Да или нет? — Да. — Ты не лжёшь мне. Да или нет? — Да. Всегда да. И Сергей ему верит.