Орхидеи бывают красными...

       1. Хардин думает, что жить дальше можно. Отпустить Тессу — тоже. Жил ведь раньше без неё, без чувств к ней, и дальше сможет. Он сомневается первое время, смотрит, как она удаляется в пелене непогоды, — и не поймешь, что то за звук: грохочущий дождь или всхлипы — но пытается поверить, что так, в общем-то, будет лучше.        Хардин думает, что Тессы в его жизни больше нет и жить дальше шанс есть.        Через неделю Хардин задыхается и в лязге каторжного кашля отхаркивает кровавые орхидеи.        Ни в какой литературе — ни в «Великом Гетсби», ни в «Гордость и предубеждение» — о таком не говорится, но он почему-то не предается сомнению, что хорошим это не окончится.        2. О Ханахаки Хардин узнает случайно, а вместе с тем теряет последнюю надежду убедить себя, что Тесса для него была лишь временной забавой. Он смотрит на неё мельком, смотрит на то, как она держит за руку Ноя, — и когда эти двое успели отношения восстановить? — а потом целует его. Нежно, трепетно, но требовательно так.        И сама Тесса в его руках — этакая фея, самая настоящая фарфоровая куколка, яркая-яркая. Она могла принадлежать ему одному, не Ною. Никогда в жизни. Она могла целовать его, могла ходить за руку только с ним. Просыпаться в одной постели Хардин тоже мог только с ней.        Однако вместо этого он получает стервозную Молли, усевшуюся ему на колени без всякого стеснения.        — Харди, а почему ты меня не целуешь? — спрашивает она в один момент, мерзко так, потянув его к себе за воротник.        Целоваться с Молли отвратительно. Спать с ней — тем более. Так скажет, пожалуй, любой, но если кто-то скажет такое просто посмотрев на неё, то Хардин сделает это по собственному опыту.        Хардин напоминает себе, что это, в общем-то, она виновата в том, что Тесса смотрит на него с презрением. Хардин напоминает себе, что хочет скинуть её со своих колен, обозвать всеми неприличными словами и избить при всех до крови и треснувшихся рёбер.        Но вместо этого он боковым зрением смотрит на одну девушку, проверяет, чтобы она обязательно смотрела, и, скрыв омерзением, впивается Молли в губы.        И отшатывается от неё одновременно с ней же, когда девушка перед ним с ужасом взирает то на полосу крови, что тянется от его губ до подбородка, то на кровавые орхидеи, которые он откашлял ей на блузку.        3. Через два месяца, когда горло скребет от кашля, когда глаза увлажняются от боли, Хардин перестает укорять себя в том, что он, возможно, виновен в случившемся между ним и Тессой. К собственному удивлению отмечает, что во всём — почти — виновата лишь она. В том, что он так страдает — тоже.        Он выплёвывает орхидеи во время завтрака, в туалете, да даже во сне. Сжимает зубы, вспоминает все проклятия, которые только знает, и жалеет, что не может мысленно послать их Тессе.        — Хэй! — за ним слышится знакомый голос. — Хардин, верно? Выглядишь… не очень.        Мать твою, чел, ты серьёзно?        За собой он находит, чёрт его дери, Ноя. И, конечно же, Тессу, которую он обнимает за плечо.        Раньше так делал только Хардин.        — Ты… в норме? — как можно менее принужденно спрашивает Тесса.        Он сужает глаза и пытается скрыть презрение, охватывающее в одно время с желанием обвинить её во всех бедах и с конечной опрометчивой фразой, что лучше бы она в его жизни не появлялась.        Хардин хочет сказать, что ненавидит её.        Хардин молчит.        4. «Один, два, три»        Хардин думает по ночам, что счёт поможет, что заснуть, хоть на короткий миг, получится.        «Четыре, пять, шесть»        Но он всё равно просыпается, когда горло снова саднит, а на одеяле вскоре оказываются розово-багровые лепестки, чуть ли не соцветиями вырывающиеся из него, рвущие стенки гортани до крови и мяса.        Хардина, в общем-то, спасти до смехотворности просто. Достаточно того, чтобы Тесса плюнула на свои гордость и обиду, подошла к нему и приняла обратно.        Но Тесса молчит и игнорирует как его, так и его страдания.        Возможно, думает, Хардин, она уже всё знает, замечает мельком, как он плевался кровавыми цветами, но всё равно ведёт себя подобно немой звезде.        «Семь, восемь, девять»        Подушка окрашивается в ярко-красный цвет.        Ещё одна бессонная ночь и ругань соседа за стеной, сетующего, что ему мешают спать.        5. Уголки рта подрагивают. Слабо-слабо.        Хочется истерично засмеяться, но всё, что вырывается со рта — очередной кашель. За ним — орхидеи. Много-много орхидей.        Хардин, на деле, ни о чём не жалеет, когда воздух становится чем-то далёким. Это не та жизнь, которую хочется пройти заново. Не та, о которой можно мечтать.        С разведёнными родителями, с дурной репутацией и любимой девушкой, которая давно не его — это не то, чего можно мечтать.        Орхидеи бывают красными, да. Их можно дарить любимым, ими можно пополнить коллекцию цветов, ими можно кидаться по улице и вопить, как прекрасна жизнь.        «Ими можно умирать» — отрешенно думает Хардин, державший на дрожащих руках сонму кроваво-красных лепестков.