Alive

- Все люди такие… агрессивные? – спрашивает Ричард, конечно, прекрасно зная ответ. Он встретил слишком многих людей во время различных расследований, чтобы делать такой глупый вывод. Тем более – озвучивать его. Сейчас ему хочется только поддеть человека, взбешённого всем подряд. День не задался: Гэвин плохо выспался и всё утро ворчал. Вызовов не было, но он пнул Ричарда по ноге, когда тот заметил, что детектив мог бы заняться заполнением отчётов по старым делам или отправлением уже напечатанных в архив. Больно не было, но намёк он понял: этим надо заниматься самому или ждать, когда у напарника будет подходящее настроение. Если оно вообще когда-нибудь бывало у него подходящим. За всё время, что они работали вместе, Ричард не мог припомнить такого эпизода. В обед Гэвин выбрался из участка, чтобы взять себе кофе, и какой-то подросток толкнул его, катаясь на скейте. Весь кофе оказался у детектива на одежде, и он, не стесняясь в выражениях, пообещал, что этот будущий преступник ещё окажется за решёткой. На слова о том, что не стоит учить детей нецензурной лексике, Гэвин фыркнул: - Да он этой лексики больше меня знает. А потом в интернете ещё парочку новых ругательств изобретёт, вот увидишь. Второй стаканчик, к счастью, не повторил участь первого, но осадок всё равно остался. А под конец их вызвали. Гэвин матерился всю дорогу до места преступления, перемежая это с зевками, говорил, что собирался отоспаться в тёплой кровати, а теперь непонятно, насколько всё это затянется. Он вскидывает голову, когда слышит вопрос, и огрызается: - Нет, только я. Проблемы? - Никаких, - вежливо отзывается Ричард и выходит из машины. - Все люди скорбят так… эмоционально? – что-то ворочается внутри Ричарда. Что-то неприятное и… болезненное? Он не должен испытывать боль. Он на это попросту не способен. Но трубки скручиваются в один большой узел, причиняя как минимум дискомфорт, и Ричард испытывает желание уйти. Просто развернуться и уйти. И заставить себя забыть это, стереть из памяти. Это слишком легко сделать, когда ты сам контролируешь, что хранится у тебя в голове, можешь создать сотни папок и навести полный порядок. По датам, названию, тематике – любой файл доступен, любой беззащитен перед твоим решением. Дело, которое им поручили, закончилось трупом ребёнка. Плохого парня обещали разобрать на части и изучить, почему появилось отклонение, но сына миссис Кавендиш это уже не вернёт. Светловолосый мальчишка улыбался ей теперь только с фотографий в семейном альбоме, щеголяя дыркой от выпавшего зуба. Так солнечно, как будто его это совершенно не заботило. Всё ещё впереди, уверяла его мама, новый вырастет. Вырос бы, если быть точнее. Они стояли на кладбище, и Ричард понятия не имел, что у Гэвина есть хоть какая-то одежда, помимо небольшого набора футболок под свою куртку с капюшоном и пары джинсов. Но сейчас Гэвин был непривычно тих и куда больше угрюм, облачённый в чёрный костюм, который будто давил на плечи. Гэвин горбился и, было видно, заставлял себя смотреть на то, как миссис Кавендиш выла, словно раненый зверь, и рвалась туда, куда опускали гроб. Мистер Кавендиш изо всех сил держал её, прижимал к себе и пытался что-то говорить, но она наверняка не слышала его, крича, чтобы Томас вернулся. Её маленький мальчик Томми, который мечтал стать космонавтом и играл со старенькой игрушкой Базза Лайтера, популярной ещё в девяностых. - Каждый переживает потерю близкого по-своему, - хрипло, словно простудился, отвечает Гэвин. И это заставляет задуматься о том, терял ли когда-то близких он. И как он это переживал, если этот травмирующий опыт имел место в его жизни. Но Ричард ничего не спрашивает, понимая: даже если Гэвин не испытал это сам, за время работы он не раз мог посмотреть на то, как это случалось у других. И от этого становится ещё неуютнее. После похорон Гэвин подходит к миссис Кавендиш и просит прощения. Она на грани потери сознания: истратившая уйму сил, потерявшая голос от криков, побледневшая и похудевшая с того момента, как ей сообщили о смерти сына. В её глазах Ричард видит столько эмоций, что перегруз может случиться от одного только этого зрелища. В них ненависть, бесконечная боль, частичка понимания, тяжесть нового, опустевшего мира и усталость. Она просто качает головой, словно говоря, что не имеет смысла извиняться. Ничего уже не имеет смысла. И Гэвин кивает, молча отворачиваясь, уходя. В тот вечер он идёт в бар, и Ричард не читает ему нотации. Он уходит в свою маленькую квартиру, выделенную государством после того, как андроиды добились равных прав, и долго сидит у окна, пытаясь понять, уложить это в своей голове и в то же время не допустить перегруз системы. - Все люди такие… - Ричард замирает, думая, какое слово подобрать. Он видел Гэвина пьяным и разбитым, как раз после того дела. Пьяным и счастливым, когда по случаю Нового Года устроили празднование в участке, и он шутил больше обычного, раскраснелся, немного потерял координацию и налегал на зелёные оливки, насаженные на зубочистки. Хмурым и недовольным (как это ни печально, большую часть времени). Полным решительности и хитрым, готовым “поиграть”, как он сам выразился. Весёлым. Задумчивым. Очаровательно сонным, когда Гэвин заснул на диване в комнате отдыха участка, а проснулся при первых же шагах других людей. Он вообще очень чутко спал, и за этим явно скрывалась какая-то травма. Излишняя напряжённость. Он вмещал в себя столько всего, что Ричард не переставал удивляться. Всё это переплеталось внутри него и в определённые моменты выбиралось наружу, открывая его с совсем другой стороны. Раньше Ричард не верил, что люди многогранны, как об этом писали в некоторых источниках. Но, наблюдая за одним только Гэвином, он убедился, что так и есть. И каждую эту сторону он бережно сохранял в своей памяти. Но как теперь все эти воспоминания объединить во что-то одно, прекрасно всё описывающее? Как можно охарактеризовать Гэвина одним словом, при этом не прибегая к лексике, которую использовали криминальные элементы? Тот смотрит на него хмуро, явно ожидая какого-то подвоха. Или эпитета вроде “глупые”. Но именно в этот момент Ричарда осеняет. - …живые? Гэвин замирает, перестав раскачивать стул, и изучает его лицо через два стола и голографические мониторы. Что он ищет, Ричард не знает, но с каким-то странным трепетом ожидает конца этого анализа. Видимо, всё-таки отыскав что-то, одному ему ведомое, Гэвин внезапно расслабляется, откидывается назад и смотрит до странного ласково, нежно. Непривычно. Ричард не помнит у него такое выражение лица. И по привычке сохраняет этот кадр в памяти, делает фотографию, не смея даже моргнуть. - Нет, - отвечает Гэвин, - некоторые андроиды тоже. А затем хитро щурит глаза. Ричард, кажется, впервые уверенный, что правильно понял, несмело улыбается в ответ.