Как в сказке

«Наконец-то псы Бакуфу научились работать», — вот о чем подумал Такасуги. Он еще не успел пробудиться от тревожного сна, а на него уже навалилось семеро бешеных псов. До меча было не добраться; впрочем, он бы отбился и от семерых и без меча, если бы у него вдруг ужасно не зачесалась рука, просто невыносимо. Не стоило отвлекаться, да и отвлекся он всего на мгновение. Этого мгновения хватило, чтобы получить хорошо поставленный удар под дых. — Ну, вот мы и встретились, Такасуги Шинске, ублюдок, — сказал Хиджиката Тоширо, тяжело дыша и сплевывая кровь. Такасуги хотел ответить чем-то равноценным, но снова помешала резкая боль в руке — такая, словно выдирали кусок мяса, хотя на него всего лишь надевали наручники. Звуки доносились как сквозь мутное стекло. Кажется, Хиджиката зачитал ему права, или это был кто-то другой? Или никаких прав у него не было? Он хотел сказать, что нельзя назвать встречей нападение стаи бешеных собак, и не мог произнести ни слова. А потом мутное стекло превратилось в мутные воды. Когда Такасуги пришел в себя, то обнаружил, что он находится один в комнате для допросов. Значит, псы Бакуфу ему не приснились. Ноги его были прикованы к кольцу в полу, а руки скованы спереди, и он вполне сумел разглядеть иероглифы на внутренней стороне левого предплечья. И этот ужас ему тоже не приснился. Вот уже двадцать семь лет, как на левой руке Такасуги ничего не проявлялось, он не думал, что когда-нибудь это произойдет. Почему именно при таких обстоятельствах? Почему именно такое имя? — … нет, это раздражение ни с чем не спутать, — объяснял ему когда-то давно Гинтоки. — Если понимаешь, что из тебя наживую выковыривают что-то, то это то самое, солумейтное. Соулмейтное? Тебя и твоего солумейта объединяет боль — в честь великой радости вашей встречи; вы впервые прикасаетесь друг к другу, и это ужас как больно! И они называют это счастьем! Я бы вот не хотел такого счастья. Хотя… Такасуги с живейшим интересом слушал откровения Гинтоки. В Академии ни про солумейтов, ни про соулмейтов ничего не говорили, как и дома. Хотя ничего предосудительного Гинтоки не рассказывал: просто прояснял, как устроен этот мир. — Не думал, что ты боли боишься, — поддел он Гинтоки. — Вот еще. Просто счастье — это счастье, а боль — это боль. Ты… кстати… когда мы… ты ничего не?.. А, ладно. Гинтоки сосредоточился на онигири и продолжил после того как доел. — Ну а потом, когда слово напишется у тебя на руке, ты узнаешь имя того, с кем тебе… — С кем мне что? — спросил Такасуги, но Гинтоки выразительно смотрел ему за спину. Там стоял Шоё-сэнсэй, и улыбка его не предвещала ничего хорошего. — О чем это вы говорите? Гинтоки, мне показалось, что ты сегодня ленился. Почему бы вам не позаниматься вместе? — Да что с ним заниматься! — проворчал Гинтоки, тем не менее хватая боккен. — Жду тебя в додзё, Короткосуги-кун. Такасуги быстро проглотил оставшийся онигири и, проходя мимо, незаметно коснулся руки Шоё-сэнсэя, но никакого раздражения не почувствовал. Не он, что ли? Да, не он. Удивительно. Если бы это был Шоё-сэнсэй, Такасуги бы стерпел любую боль! И вот теперь, много лет спустя, в ожидании допроса Такасуги разглядывал болезненные иероглифы на своей руке. Такое, наверное, случается только в сказках, исполненных искрометного юмора и иронии. «Хиджиката Тоширо». Лязгнула дверь, и появился долгожданный соулмейт. Такасуги все ждал, когда же осознание счастья настигнет его, но от вида Хиджикаты он испытывал разве что бешенство, впрочем, довольно-таки слабое. Долбанное соулмейтство всю здоровую ненависть свело на нет. Хиджиката сел напротив, закурил. Такасуги он, разумеется, курить не предложил. Одет он был не по форме: в одной рубашке, даже без жилета, левый рукав рубашки в крови, но это ничего не значило. Мог пораниться, работа у шавок правительства трудная. Так что пока было непонятно, проступили или не проступили у Хиджикаты сокровенные знаки. Бывало ведь и такое, что имена не совпадали. Он искренне надеялся, что их внезапное соулмейтство, одностороннее или нет, не будет темой беседы. Хиджикату, конечно же, интересует другое. Хиджиката выкурил три сигареты подряд и все это время рассматривал Такасуги в упор странным изучающим взглядом. Такасуги долго сохранял на лице невозмутимое выражение, но в конце концов улыбнулся нежнейшей из своих улыбок. Хиджиката словно этого и ждал. Он зло улыбнулся, задрал окровавленный рукав и показал Такасуги соулмейтные иероглифы: их сложно было разобрать из-за царапин. Должно быть, сильно чесалось. — Вот что, Такасуги Шинске-сан, — сказал Хиджиката. — Расскажи-ка мне, что это за хрень такая? Почему мы тебя брали ввосьмером, а эта херня появилась только у меня одного? Такасуги приподнял бровь в знак удивления. Хиджиката был родом из деревни, но не мог не знать о таких элементарных вещах, как соулмейты. Впрочем, и сам Такасуги этим не интересовался и ничего бы не знал, если бы не Гинтоки. — Это знак соулмейта. Проявляется, когда встречаешься с ним. Что, впервые с таким столкнулся? Вот мы и встретились, как ты и сказал. Не почешешь мне руку как соулмейт соулмейту? У Хиджикаты дернулась щека, но он промолчал, протянул было руку к своему имени, коснулся пальцами и сразу одернул. От его прикосновения чесаться почему-то перестало. — А, соулмейты. Точно. Как я мог забыть про эту хрень, которая не имеет ни малейшего отношения к моей работе? Я подумаю, что с этим делать, а ты… соулмейт хренов, пока посиди здесь. Если будет чесаться, подай знак. Сого… капитан Окита будет следить за тобой, он поможет. Тон его был саркастичным, но выражение лица оставалось скорее озадаченным. — Сакэ принеси, официант, — так же саркастично отозвался Такасуги. Хиджиката вернулся с какими-то бумагами, принес чай, табак и кисэру. Курить со скованными руками Такасуги прежде не доводилось, однако он быстро освоился. Хиджиката молчал и, похоже, ждал, когда Такасуги сам начнет разговор. — Ну и что мы будем с этим делать? — спросил Такасуги, затягиваясь в очередной раз. Отличный крепкий табак, у его соулмейта есть вкус, надо же, по виду и не скажешь. — Как что? Меня тут просветили, что соулмейты должны часто друг к другу прикасаться, чтобы нормально функционировать. Обещали, что мигрень пройдет и вообще тонус повысится. Так что я принял решение: будем трахаться по понедельникам. Для здоровья. Такасуги как раз в это время выдыхал дым, но все же закашлялся, и Хиджиката заботливо похлопал его по спине, как и подобает соулмейту. Подлил чаю. — А ничего лучше ты не придумал? — А что может быть лучше, чем трахаться с тобой? Я считаю, мне повезло. Ну и если отбросить лишнюю скромность, тебе — тоже. Как соулмейту заместителя Шинсенгуми, тебе полагается иммунитет от правительства Бакуфу, так что никто не будет больше тебя преследовать. Хотя и тебе придется свои дела вести иначе, но мы этот вопрос решим. Возможно, в постели, поглядим. Насколько я вижу, с тобой трудно иметь дело. Может быть, станешь сговорчивее в другой обстановке. Такасуги слушал весь этот бред с сомнением в душе и все курил, курил, курил. А мир все не схлопывался, и сон не кончался. Хиджиката говорил с мягкой, задумчивой улыбкой, как будто бы это был не Хиджиката Тоширо, демонический замкомандующего Шинсенгуми, а какой-то… Бансай как-то рассказывал о второй личности Хиджикаты. Такасуги подумал бы, что сейчас перед ним эта самая личность, но понимал, что разгадка проще. Кто бы мог подумать, что этот пес Бакуфу настолько умеет владеть собой и троллить с самым невинным видом. Стоило ему подыграть и разыграть растерянность. — Хиджиката, — начал Такасуги. — Везением будет, если мы окажемся в одной постели и выйдем оттуда живыми. А еще, Хиджиката… — Да, Шинске-кун? Еще чаю, Шинске-кун? Хиджиката определенно переигрывал. — Уже Шинске-кун? — Шинске-доно? Такасуги отложил в сторону кисэру. — Достаточно. У тебя неплохо выходит. Но ты что же, серьезно сейчас предлагаешь мне просто взять и начать трахаться? Мы даже незнакомы. Хиджиката перестал издевательски улыбаться и принял суровый вид. — А чего ты ожидал? Такие правила в этом мире. Для соулмейтов знакомство не роляет. Впрочем, мы были знакомы заочно. У меня, к примеру, есть неплохое досье на тебя. Но это неважно. Как только мы встретились и произошел эффект узнавания — все. Раньше можно было враждовать в свое удовольствие. А теперь придется трахаться, без вариантов. Не нужно волноваться, я не девственник. Все умею… — Это меня волнует в самую последнюю очередь. — А в первую что? — усмехнулся Хиджиката. — Скажи еще, что ты по бабам. — То есть проблемы Эдо резко перестали тебя интересовать, когда ты узнал, что я твой соулмейт? — Ты — мой единственный шанс на нормальную личную жизнь. А про проблемы Эдо, которые ты устраивал... Ну что же, придется тебе изменить образ жизни. К тому же, после того как начнем регулярно заниматься сексом, тебе больше не понадобится успокоительный табак. Вот я до тебя дотронулся, и у меня прошла рука, а представь, что будет, когда... — Смотрю, у тебя давно секса не было. Ты нездоров или это принципы? — Конечно. Секс без соулмейта лишен смысла. Хиджиката был так пафосно серьезен, что Такасуги невольно рассмеялся. — Что смешного? Ты так не думаешь? Какие у тебя предпочтения? — У меня? Спасибо, что решил об этом спросить… — Конечно, ты же мой соулмейт. Я обязан у тебя спрашивать такие вещи. — Предпочитаю быть сверху, ты как? — М-м-м-м, кажется, ты меня не понял. Я о другом. О том, что бездуховный трах — это не ко мне. Духовность прежде всего. И раз ты мой соулмейт, с тобой мне будет комфортно, даже если ты предпочитаешь цепи, наручники, всякое такое. А если бы ты был просто преступником, тогда бы… Он выразительно посмотрел в распахнутое на груди кимоно Такасуги и надолго залип. Такасуги скучающе изучал его в ответ. Хиджиката, несомненно, был довольно привлекателен как мужчина, но было столько «но». Характер, образ мыслей, хотя, несомненно, в постели можно отбросить все, что мешает. — Не отвлекайся. Тогда бы? — Тогда бы я просто тебя трахнул. Бездуховно. — Даже если бы я был против? — А ты бы был? Это был долгий поединок твердости взглядов, и длился бы он вечно, если бы у Хиджикаты не зазвонил телефон. По его односложным ответам и раздражительным жестам можно было догадаться, что Сасаки Исабуро все же разузнал об аресте Такасуги. Значит, его либо отпустят, либо переведут под контроль Мимаваригуми. Закончил разговор Хиджиката тем, что швырнул телефон о стену, и телефон — надо же! — уцелел. — Планируешь операцию по поимке опасного мудака, ночей не спишь. А потом один звонок другого мудака — и… все летит в… о, пожалуйста, разговаривайте с ним вежливо, Хиджиката-сан… все летит в… семь холодных адов! Хиджиката схватил со стола кисэру и демонстративно сжал зубами — так сильно, что мундштук треснул. Любитель непрямых поцелуев, подумал Такасуги. Надо же, сколько сюрпризов в один день. — Восемь, — поправил Такасуги. — Холодных адов восемь. Хиджиката расхохотался и угрожающе встал. Возможно, не стоило его злить, он ведь и без того зол. — Холодных адов восемь, блядь, — со злостью повторил Хиджиката. — Ты так хорошо осведомлен! Знаешь, какие у меня проблемы из-за вот этой херни? Мне мозги выебали все начальники! Сам великий сёгун не знает, что делать с тем, что на моей руке теперь красуется твое имя! И его ничем не срезать, не выжечь! Восемь, блядь, холодных адов! — Знаю, ведь у меня такие же проблемы. Хиджиката в ответ нервно засмеялся. Что-то было не так. Неужели его освобождение застопорилось из-за внезапно раскрывшейся соулмейтной связи с замкомандующего Шинсенгуми? Если это так, тогда Сасаки Исабуро оказался в сложной ситуации и не сможет ни освободить его, ни… Хиджиката между тем успокоился и подобрал с пола треснувший телефон. Пододвинул принесенные им ранее бумаги к Такасуги и достал ключи от наручников. Ключи от цепи на ногах он доставать не спешил. — Начальство хочет, чтобы я, как твой соулмейт, взял тебя на поруки… Шинске-доно. Если ты согласен, подпиши. Если не согласен — тоже подпиши. Прозвучало так сказочно, что Такасуги поплохело. Воображение рисовало мрачные картины совместного быта с Хиджикатой. Но он отбросил оцепенение. Это просто формальность. Хиджиката никогда на такое не согласится. Значит, надо подписать, и тогда его переведут в элитную тюрьму. — Так про регулярный секс это были не шутки? — уточнил он на всякий случай. Но Хиджиката его сомнения развеивать не собирался. — А как же. Должна же у меня быть моральная компенсация. Подписывай давай. Такасуги перечитал документы несколько раз и не нашел никаких скрытых смыслов. Его, особо опасного преступника, действительно брал на поруки Хиджиката Тоширо, его официально подтвержденный соулмейт. Он поставил подпись. Все равно для него эта бумага ничего не значила. Хиджиката сравнил его подпись со своей надписью на руке, и, разумеется, они не совпали. — Мне пока некогда тобой заниматься, — проворчал Хиджиката, — посидишь в отдельной… элитной камере, к ночи тебе сделают именной браслет. Если что-то понадобится в течение дня помимо пищи и воды, говори сейчас. — Душ, врач, телефон, туалет. Книги, музыка, тишина. Внимание. — Сколько мороки с тобой, — усмехнулся Хиджиката и вышел из комнаты для допросов. Такасуги закрыл глаза. Похоже, его освобождение откладывалось на неопределенный срок. Это ничего. Пока нужно восстановить силы, да и привыкнуть к новым ощущениям — тоже. Он обязательно сбежит, с отслеживающим браслетом или без. Рука снова заболела. Соулмейство оказалось весьма затруднительным и неприятным бременем. И похоже, Хиджиката был того же мнения. В этом они действительно — родственные души.