***
1943 год Ефросинья тяжело вздохнула. Девочки только-только смогли уснуть. Они беспокойно ворочались на кровати. Такие маленькие, а мир уже показал им всю свою жестокость. Она никак не могла их защитить от войны, что уже дышала в спину. Слухи из соседних городов рождали тревогу. День другой и вражеская армия будет совсем близко. Вот уже неделю они живут на чемодане, готовые бросить все и бежать дальше на север, где еще не так удушлив запах смерти. Решать что-то надо сейчас - голод грозил сморить их семью скорее, чем дуло автомата. Последнюю неделю они держались на щи из трав и мелкой картошки, которую выгребли из последних запасов. Девочки не заметили в еде перетертого мяса и хрящей. Старый плешивый крыс застрял лапой в мышеловке и тихо пищал, когда попался Ефросинье на глаза. Ценное мясо, дрожащими руками, женщина тщательно соскребала со шкуры. Хрящи порубила до крошки и разварила в клейкую кашу. Щи растягивали долго, как могли. А этим утром женщина уже поила детей пустой водой и молила всех известных богов, чтобы дали силы, пережить это время. Перед глазами стояло видение: ее маленькие доченьки, 2-х летняя Нелечка и 3-х летняя Людочка, жмутся друг к дружке под кроватью. Девочки нашли там несколько хлебных корок. Рассосали и просят еще: "Хеба, хеба хоцю". Женщина всхлипнула. Знал бы кто, как душу рвет от невозможности дать им этого хлеба! В соседнем доме, с уже покосившейся крышей, жила соседка, баба Тася. После переезда с Урала, она была первой хорошей знакомой семьи. И только ей Ефросинья могла доверить самое дорогое. На стук вышла полная женщина, с печатью печали на лице. - Здравствуй, Фрося, проходи. Угостила бы тебя чаем, да сама знаешь, - недовольно пожевав губу, произнесла хозяйка дома. Еще до войны они проводили свободные вечера за чаепитием. Кажется, это было в прошлой жизни. - Нам нужен хлеб. - В городе больше негде купить и обменять. Кабы ж колхозы поделились, да им тоже предложить надо чего. Мне знакомка говаривала, что там у них запасов своих... хоть роту прокормить. - За тем и пришла к тебе. Я пойду в Константиновку. 10 часов хода туда и обратно. Но девочек с собой взять не смогу, они не осилят дорогу, - Ефросинья сжала в кулак подол платья, сама будто закаменела. - Возьми их к себе на это время. Плотная дама переменилась в лице всего на секунду. После она всплеснула руками. - Да я же с детьми ни разу не оставалась! - Они тихие и проблем не доставят. У них на это нет сил. Мне нужно уйти, Тась. - Женщина молитвенно подняла руки к груди. - Очень нужно! Ну что хочешь. Тебе тоже принесу еды. Хлеба? Может удастся крупы взять! Не молчи же, Тась! Что? - Погоди, успокойся. Пригляжу я за девочками. Чай за 10 часов не развалюсь. Ну-ну. Тише, - приобняла Тася соседку. Крупа и в самом деле вся уже закончилась. Пока Ефросинья утирала повлажневшие глаза, Тася сбегала в погребок и достала меховой воротник. Она бережно завернула его в неплотную газетную бумагу. - Возьми, меха у меня немного в закромах осталось. Попросишь мне крупы и хлеба, сколько хватит. А я уж присмотрю за твоими. - Спасибо, пойду сразу, как соберусь. Меха заняли почти половину холщового мешка. От себя Ефросинья собрала бязевые полотна, что были в доме. Те остались еще с шитья пеленок девочкам, а теперь помогут им выжить. Наскоро перемотав все бумагой, женщина поцеловала дочерей. Ей было тяжело уходить. Она долго стояла на пороге и всматривалась в лица малышек. Лишь спустя время женщина смогла отправиться в дорогу. Идти пришлось через поля и мелкие заводи. В не самых оживленных местах тракта несколько раз, солдаты подвозили усталую женщину, поделились скудными пайками, когда та едва не теряла сознание. В колхозе было все так же напряженно. Но здесь дышалось немного легче и люди не выглядели настолько заморенными. Ткани и мех удалось сторговать за 5 буханок и мешок пшена. Даже соль отдельно отсыпали и дали кислых яблок в дорогу. Ранней весной хорошо росли только они. Смутная тревога обретала черты по мере приближения к городу. На дорогах стало больше военных, что двигались к ее, Ефросиньи дому. "Беда" - набатом било в висках торопящейся женщины. "Беда" - заполнило ее сознание, при виде оцепленного города. Дома, где остались ее девочки. "Беда" - твердило заполоненное дымом пожаров небо. Она обещала вернуться всего через десять часов. Она смогла вернуться через целых 7 месяцев.***
Небо окрасила алая заря, а мороз за ночь усилился. Протоптанные дороги, разнесенные слякотью, застыли. Невысокая женщина отправилась в свое еженедельное паломничество, провожаемая усталыми взглядами мальчишек военных. Они ее уже не останавливали, знали в лицо, сочувственно качали головой на немой вопрос. Четвертый месяц город захвачен. Немцы отстреливают всех, кто подбирается с низины. Но женщина все равно подходила опасно близко к невидимой черте небытия. Временами Ефросинья не хотела просыпаться - так она могла представить, что весь пережитый ужас всего лишь сон. Утро разбивало ее надежду, как хрупкую розу на морозе. Седые пряди хорошо видны в сколотом зеркале, как и осунувшееся за эти месяцы лицо. В доме тетки, где она временно поселилась, всегда пахло удушливо сладко. От болезни, пожилая женщина не вставала с кровати. Она нуждалась в постоянном присмотре. Ефросинья разрывалась между теткой, помощью солдатам, ведением хозяйства и еженедельными походами к границе. Лето вступало в силу. В рядах военных говорили о скором освобождении захваченного города. Надежда охватывала людей. И Ефросинья позволила себе поверить, поддаться радостному оживлению.***
Первыми за баррикадами показались разоренные дома и трупы. Своих, чужих, тела успели только убрать с дорог, но хоронить будут позже. Ветер донес запах гари. На улицах потеряно бродили изможденные люди. Они с узнаванием смотрели на свои дома. Одни спешили проверить, оставленное в спешке имущество. Другие крепко обнимали потерянную семью. Ее дом был распахнут настежь. Слои пыли, опавшей листвы и почему-то сброшенный с кровати матрац. Здесь давно не было людей. Одеял нет. Эта мысль не давала покоя женщине, пока она стучалась к соседке. Не дождавшись ответа, Ефросинья проверила заднюю дверь, заглянула во все окна. Никого. Все тот же старый, покосившийся дом, оказался заперт на все замки. Женщина присела на крыльцо, блуждающий взгляд остановился на тяжелых облаках. Напряжение последних дней лопнуло, как пузырь. Внутри осталась звенящая пустота. Ее девочки могли спастись, уйти с Таисией... И она будет верить в это. Женщина обошла каждый угол их района, с потрепанной и чудом сохранившейся семейной фотографией. Только спустя неделю, когда в дом на другой стороне дороги вернулся подслеповатый дед Василь, немногое удалось прояснить. - Девочек забрали, когда объявили эвакуацию. - Шамкающе произнес Василь. Он нахмурил кустистые брови и внезапно рявкнул, - бросила их эта прошмандовка! Собрала манатки, дом закрыла и сбежала. Даже не глянула, как они там. - Да как же, Тася же... обещала... Где же они делись тогда? - А вот так! Видел я, их забрали. Те, что деток брошенных собирают по домам, да с улиц. Я с ними прошел на восток, к Вороново, а там мы разминулись. В Вороново было грязно и тихо. Среди слякотного двора не было ни души. За домом в сарае послышалось копошение. Ефросинья вмиг похолодевшими руками открыла двери. Дети разных возрастов, кое-как закутанные в одежду и одеяла, толпились вокруг костерка. К ней навстречу вышла сухопарая женщина и что-то спросила, но Ефросинья уже не слышала за шумом собственного сердца. Людочка обернулась, спустя мгновение узнавания, прошептала: "Мама". Дрожащими руками женщина притянула к себе девочку. Малышка в ее руках была худой - скелет, обтянутый кожей. Большие глаза влажно блестели. У нее на шее болталась привязанная бутылочка с водой, а через плечо намотано одеяло. Гнойные струпья покрывали голову и терялись в грязной одежде. В волосах копошились вши. Плеча коснулась чужая ладонь. - Вы забираете девочку? - С ней должна быть еще одна, помладше, моя Нелечка... - охрипшим голосом сказала взволнованная мать. Женщина отвела взгляд. А после повернулась, гневно произнося: - Еды на всех не хватало. И некоторые были балластом. Забирайте эту и скажите спасибо, что вообще видите дочь. Ефросинья не смогла выдавить и слова, только кивнула. Это не то, что она хотела знать. Сейчас ей надо было позаботиться о ребенке. Дорога прошла как в тумане. Перед глазами стояла пелена. Ефросинья будто оказалась в кошмаре, где она застряла на железнодорожных путях, а из-за поворота уже слепили фары тяжелого состава и уши закладывал гудок. Женщина ничего не могла сделать, только беспомощно замереть, ощущая неизбежность. Она привела ребенка домой. Но ничего не стало лучше. Люда слабела с каждым днем. В городе удалось отыскать медсестру, но та устало разводила руками. Нужных лекарств не найти. Оставалось только по старинке поить ребенка березовым настоем, давать дышать парами лука и надеяться на милость судьбы. Гнойники от этого не заживали, казалось, даже больше воспалялись. В отчаянных попытках поправить здоровье своей дочке, Ефросинья не замечала проходящих дней. Девочка угасала.***
Чистая питьевая вода была в колодце в нескольких километрах за городом. Заправив поседевшую прядь за платок, женщина перехватила ведро и пошла по привычному маршруту. Жар у Люды не спадал уже третий день. Леонид писал, что вскоре вернется. Осталось протянуть до 12 числа - вместе они смогут вытянуть дочь из лап костлявой. Солдат в чужой форме стоял, нагнувшись над колодцем. Он жадно черпал воду рукой из ведра. Ефросинья не замедлила шага, не стала прятаться или уходить. Маузер рассек воздух и остановился напротив головы женщины. Не поднимая глаз, она поставила ведро на колодец, привязала к нему веревку, и скинула вниз. Всплеск воды заставил солдата нервно дернуться. Он что-то страшно прокричал на немецком, затряс рукой с винтовкой. Ведро мерно покачивалось на веревке, пока Ефросинья поднимала драгоценную воду вверх. Ее внутренности сковал липкий страх, но лицо не дрогнуло от этих криков. Мир будто замер. Еще через пару секунд за подлеском послышались мужские голоса. Солдат обернулся на шум. Поколебавшись, резким движением оттолкнул женщину и побежал в другу сторону. Когда компания местных мужиков оказалась у колодца, враг уже скрылся с глаз. Снова поднимая ведро вверх, ощущая покалывание сбитыми ладонями, Ефросинья беззвучно плакала. Привычно скрипнула входная дверь. Ведро упало на дощатый пол, с гулким звуком отскакивая в сторону. Под сбитой простынкой бледная, вспотевшая девочка едва дышала. Ефросинья застыла над малышкой.***
Она никогда не сможет съесть больше, чем нужно, никогда не сможет взять в руки хлеб. До самого конца, даже когда Ефросинья будет умирать в окружении внучек и детей, ее будет преследовать застывшее восковой маской худое детское лицо. Лицо той, которую она не смогла сберечь, жизнь которой не смогла удержать в своих руках.