From Grace | Неблагодать

Нириц как раз закончил проверку стержней-рекордеров и поправил освещение, когда явился Траун. Остановился в дверном проёме, бесстрастно оглядел помещение для казни, отметил новые устройства, которые техники Нирица устанавливали всё утро. Взгляд Трауна остановился на Нирице. Тот без особого энтузиазма переступил с ноги на ногу и встал по стойке смирно. — Сэр, — сказал он. — Всё готово к казни. Траун, слегка нахмурившись, отвернулся. — Не думаю, — он задумчиво коснулся одной из ламп. — Вы намерены записать казнь и распространить в голонете, чтобы смерть агента Каллуса стала устрашающим примером. — Да, сэр, — с заминкой сказал Нириц, чуя неодобрение командира. Траун обернулся к нему, приподняв брови. — У вас не было такого приказа, — мягко сказал он. Нириц сглотнул; у него вдруг пересохло горло. — Это стандартный образ действий при казни предателей, сэр, — сказал он. Траун какое-то время стоял молча, сложив руки за спиной, и глазел перед собою на глухую дюрастиловую стену. Камера ничем не отличалась от прочих помещений в арестантской; на корабле не было специального зала казней, так что Нириц приказал подчинённым подготовить для этой цели пустую камеру, которая находилась поближе к моргу. Он планировал поставить Каллуса к той самой стенке, на которую в данный момент смотрел Траун. Нириц украдкой оценил выражение лица старшего капитана. Казалось, тот уже видит труп Каллуса у стены. На лице Трауна было мрачное почтение — Нириц видел такое только раз в жизни, когда его люди обнаружили труп врага, павшего благородной смертью в бою. Одни гомонили радостно и удивлённо, другие, проходя мимо, прицельно пинали ногами мёртвое тело. Но Нириц и его тогдашний командир замерли на обочине, и на лице командира Нириц увидел тогда то же печальное чувство сродства, которое видел сейчас на лице у Трауна. Сродство? Нириц содрогнулся. Опасное слово, и лучше его держать при себе, а виденное запомнить молча. — Неэффективный план, — сказал Траун. — Сэр? Траун повернул голову, вперившись в Нирица своим странным нечеловеческим взглядом. — Нет причины казнить его здесь, — сказал он, лениво указывая вокруг на оборудование для записи. — Приберите это помещение, публичной демонстрации не будет. Каллус будет казнён в морге. Нириц прикусил язык, кратко кивая в знак повиновения. Траун командующий и имеет право поступать с пленником, как ему заблагорассудится — однако утверждённый метод казни уже есть, а имперские предписания существуют не просто так. Если Траун этим навлечёт на себя гнев Императора, не снесёт ли карающий меч и голову Нирица тоже? Он покачал головой, притворяясь, будто не чувствует на спине струйки холодного пота. Нет, сказал он себе. Императора не волнуют подобные вещи.

***

Стены завода затянул дым. В воздухе висела удушливая вонь горящих обломков и жжёной плоти. Штурмовики с бластерами наготове продвигались вперёд в поисках джедая, единственного оставшегося врага; их белые начищенные сапоги топали по лужам органики и полусвернувшейся крови. Каждый шаг сопровождался липким рваным треском. В центре зала ждала менее значительная цель. Раненый человек, в сознании, волосы все в крови из раны на голове. Он лежал на теле мёртвого ласата, уткнувшись лицом в плечо нелюдя, сжимая его в объятиях — жутковато похоже на жест любви. Художественная аранжировка, думал Траун. Он держал эту мысль при себе, пока шла запись, но в частном порядке отметил, что образ взывает к чему-то в его душе. Кадрирование, освещение, телесная память дыма и крови — благородство несостоявшегося героя, ласата, пережившего резню — пережившего дело рук того самого человека, который теперь защищал собой его труп — для того лишь, чтобы пожертвовать жизнью ради безнадёжного дела. Картину портило только одно, и это был Каллус. Было бы лучше для всех, если бы он сгорел дотла, если бы его смогли идентифицировать только по клочьям ДНК, как Джарруса и Врен. На нём была форма агента Имперской службы безопасности, обгоревшая, в пятнах крови. В смерти ласата, решил Траун, есть некое грустное благородство, хотя при жизни он не был воином чести — однако в имперце, который жертвует идеалами ради мимолётной прихоти, нет ничего достойного восхищения. Каллус смотрел вызывающе даже сейчас, притянутый ремнями к смотровому столу в морге. Траун стоял в углу помещения и с бесстрастным лицом наблюдал, как палач поднял бластер и подвёл дуло Каллусу под челюсть. Траун хотел бы сделать это сам; импульс, как зуд, копошился под кожей, но он не мог определить причину. Потребность в мести за предательство, задевающее его лично? Товарищи Трауна приняли бы такое объяснение безо всяких суждений, но ему оно не казалось истинным. Он мог бы легко обосновать, почему хочет сам нажать на спуск. Он видел, что Нириц ещё не вполне ему доверяет, знал, что обращение с этим конкретным заключённым может склонить мнение Нирица в его пользу. Морг маленький, тихий, скрытый от посторонних глаз. Никто не узнает, кроме него самого, Нирица и палача. И Геры, когда он ей скажет. Станет ли для неё хоть небольшим утешением то, что жизнь Каллуса оборвал не палач, а бывший коллега, тот, кто уважал его и доверял ему до его измены? Или же кровь на руках у Трауна вызовет у неё лишь презрение? В пристальном взгляде Каллуса он видел что-то от самого себя. — Ваши последние слова будут записаны и переданы вашим близким родственникам, — сказал палач. «Он был когда-то замечательным приобретением для ИСБ», — с сожалением подумал Траун. Даже если бы Каллус сейчас отрёкся от своих действий, он никогда больше не принёс бы пользу Империи. Так или иначе, настал момент, когда отрекались многие, когда они позволяли себе попросить пощады. Каллус сломается сейчас, чувствуя дуло бластера кожей — или же не сломается вообще. Траун ожидал второго. Он не был разочарован. Когда палец палача напрягся на спуске, предатель закрыл глаза, и его губы шепнули: — Зеб… Последним словом Каллуса стало имя его любовника-ласата.