Ад пуст

Ад пуст и в пустоте своей отвратителен. Я слоняюсь по нему без дела бледной тенью самой себя прежней и лишь изредка пригождаюсь, чтобы сделать перевязку или несложную операцию. Раненых здесь не так много: Мальбонте просто не выгодно оставлять их в живых. Меня тоже пытались убить, но напоминает об этом только тянущийся от левого плеча к позвоночнику шрам и утратившее функциональность переломанное крыло. Геральд говорил, что оно обязательно восстановится. Хотелось бы верить. Какой из меня демон, если даже взлететь нормально не получается?! Морщусь в приступе боли, захлёстывающей с каждым неосторожным движением, кусаю губы до крови, но не кричу. Кто я такая, чтобы кричать здесь, когда Люцифер там совсем один, в эпицентре небесно-адовой мясорубки? Мысли о Люцифере заполняют собой всю мою вечно болящую голову. Я забываю поесть, путаюсь в сплетениях коридоров, по которым хожу каждый тянущийся бесконечностью день, потому что только и делаю, что думаю о нём ежесекундно, чёрт возьми. думаю, думаю, думаю тяжёлыми, точно освинцованными, мыслями. Ад холоден, отчего все эти бесчисленные аналогии с его жаром и пламенем вдруг резко какие-то лишённые смысла. Исчезнувшая суета утянула вслед за собой градус за градусом, не оставив ничего кроме щекочущего кости холода. А Люцифер, уходя, забрал то тепло, что текло по синим венам под моей кожей. И теперь не могу согреться ни изнутри, ни снаружи, кутаясь в бесформенное тряпье. Иногда осторожно прокрадываюсь в тронный зал, будто бы кто-то может запретить. Окидываю его впитывающим взглядом и тихо смеюсь, только совсем без радости. Люци, неужели тебе так нужен был этот злосчастный стул? Трон словно смотрит на меня с осуждением, а я на него — как на пафосный хлам. Мне всё здесь хочется со злости превратить в серую пыль, чтобы потом ещё пару недель выкашливать её из забитых лёгких. Но вместо этого позволяю себе закружиться в каком-то ужасно неловком танце, вслушиваясь только в соревнующийся с сердцем стук каблуков, что гулким эхом атакует стены. Меня ловят в кольцо чужие руки, так внезапно и до пелены перед глазами, перед которыми и так всё кружится, вертится, летает. Прикусить бы свой идиотский язык, посмевший обозвать эти руки чужими. Чувствую вкус железа во рту, который постепенно возвращает меня в реальность, отрезвляя, чтобы опьянить ещё сильнее. — Люци? — мой не верящий взгляд намертво вкован в серость кожи, в пружинистые вены и перекаты мышц. Я помню их совсем другими: в пару раз меньше, изящнее, не такими когтистыми. — Всё кончено, Ости, — шепчет срывающийся в громовые раскаты голос, заставляя болезненно-сладко зажмуриться, — Мальбонте проиграл, — подбородок Люцифера касается моей макушки. — Ты получил её? — Да, в самый разгар битвы, — Люцифер отвечает буднично, слегка устало, и прижимает моё дрожащее тело ближе к своей груди, точно выбитой из мрамора. Его энергия проникает в каждую клеточку, каждую частичку той тьмы, что сгущается под рёбрами и, кажется, называется «душой». Хочется поставить время на паузу, чтобы секунды перестали так мучительно быстро бежать. Мне так хочется… — Ости, — он произносит моё имя, слегка растягивая слоги, будто бы на вкус пробует, — как твоё крыло? — сильные пальцы скользят между перьями, но почему-то впервые не больно. — Всё хорошо, — слова даются с трудом, потому что мне аху-и-тель-но: в груди всё передавлено и перемешено в одно не поддающееся словесным описаниям чувство, пока слёзы обжигают слизистую, предательски скатываясь вниз по щекам. Неужели всё в самом деле кончено? — Посмотри на меня, — вроде бы король ада, а просьбы мягкие, умоляющие. Медленно разворачиваюсь и замираю, когда вижу тебя таким величественно огромным, когда глаза твои сверкают всеми огнями преисподней, когда сама я маленькая, вся переломанная. — Прости, тебе, наверное, неуютно, — щелчок пальцев заставляет казавшуюся непробиваемой кожу полопаться, разлетевшись в широкие лоскуты, а передо мной снова мой Люцифер, улыбающийся самой ехидной улыбкой на свете. Мы целуемся жадно, до сладкой стали на языке, лихорадочно скидывая рваную одежду на пыльный пол. Ухмыляюсь собственным мыслям, так стремительно меня покидающим с каждым прикосновением кожи к коже: Ад больше не пуст, потому что здесь нас теперь как минимум двое.