с.

Он пьяно вваливается в свою квартиру, зацепившись ботинком за какую-то металлическую хрень. Грохот. В ушах неуловимый звон. А потом — вешалка на полу, закатанные глаза, ну и… Есеня. Выдыхает, приседает, поднимает. Действует, одним словом. Вообще не реагируя. Будто задача ее — чинить, поднимать, склеивать. А он наоборот — разрушением занимается. С самого детства, ну и по этот момент. Противоположности притягиваются, вроде как. Тут уже у кого какая философия. В общем-то, ну и похер на философию, главное не растворить эту полупьяную полу-трезвую сказку сейчас. — Ты спать? — спрашивает Есеня, разуваясь рядом. Под светом желтого уличного фонаря видно ее свежий кровавый синяк на скуле, чуть ниже линии носа. Это, блять, поражает. Судьба — та еще сука, если решила, что можно просто так взять и усыпать ее лицо и тело гематомами. Меглин обещает себе разобраться с этим позже. Если не получится — хотя бы самому прикоснуться к этому синяку чуть ниже линии носа. Если позволит. Это небезопасно, это — танец на острию ножа, не иначе. Он разводит руками. Потом все-таки кивает, ну и тупо бредет к своей кровати. — Сними ботинки, Меглин. — Ага. Он игнорирует ее и падает в одежде на покрывало. Закрывает глаза. Она все еще стоит минуту у входной двери — одинокая, призрачная, сломаная. Ей лично сказать-то хочется: знаешь, я принёс немного соли для твоих незаживающих ранок и глупая, ты просто ещё не знаешь — соль это лучшая из субстанций Но в реальности получается так (по факту): — Не стой там, как статуя. Сон не идет. Ауру портишь. Она фыркает. Сдвигается с места. Даже беззвучно, но реально можно уловить тот тупой скрежет внутри нее, пока она двигается — это словно по стеклу ведешь чем-то острым. Недурно, Стеклова. — Тут около кактусов соль рассыпана. В приметы не верю, но зная тебя… Меглин все еще не открывает глаза. Тихо говорит: — Соль лучше песка, утекающего сквозь пальцы, и лучше земли, в которую нас зароют. Лучше воды, которая льётся в горло. — Чего? Она почему-то садится на кровать, снимает носки. Потом кофту. — Лучше крови, кипящей в твоих сосудах. — Почему ты говоришь об этом? Она ложится — метр разница. Не трогает. Не дышит. Просто лежит. По факту. Рядом. Через минуту все меняется — приближается, касается головой спины Меглина. Близко. По-особенному. И так больно. Он дает ей мгновение. Потом отстраняется. Смотрит ей в лицо — долго. — У тебя есть своя половина. Она выдыхает. Слышно, как где-то глубоко внутри расходится сердце по шву. Она стойко принимает его слова. Молчаливая война длится недолго, поэтому, когда Родион укрывается одеялом, с ее рта слетает: — Почему? Он укутывается с головой. Говорит: — Потому что ничто иное не способно тебе помочь. Они засыпают. 1. Она сбивает локоть об асфальт. Она бежит за убийцей — точно, тонко понимая, что для достижения цели нужно всего пару усилий. Бежать быстрее. Смотреть дальше. Протянуть руку — ухватиться. Вывернуть сустав из его тела. Прижать коленом к земле. Удостовериться, что он не повернется, не вырвется из ее хватки, словно зверь, которого долго держали в клетке. Она сбивает локоть об асфальт. Кровь выступает неровно, глупо — на фоне раны, где-то на уровне линии заката, Меглин стреляет в убийцу. Тот падает. И все это так обычно. Как будто все реально смертны. Такие уязвимые, такие- — Ты живая? Есеня смотрит на то, как кровь неровными дорожками стекает вниз, как ее охватывает сила тяготения, ну и под кроссовками образуется небольшая лужа. — Стеклова. Она зажмуривается. Больно. Больно, понимаешь? Так. Больно. — Да. Меглин вытирает рукой лоб. Он хмурится. В его машине на передней панели рассыпана соль. Есеня садится внутрь, она не хочет говорить с ментами — особенно, с отцом, — потому закрывает окно и касается лбом стекла. Так нужно на секунду отвлектись. Так нужно на секунду исчезнуть. Меглин — измеряет ее, словно какой-то блядский прибор. Он садится рядом, за руль, он смотрит только вперед. Есеня кривится, когда случайно задевает локоть. ну же, спроси меня, посмотри как я, не дай ни одной капли больше упасть вниз — Тут рассыпана соль, Родион. — Ага. Он протягивает руку — касается соли указательным пальцем. Вокруг машины суета. Они — в центре катастрофы. Прямо сейчас. — Зачем принес соль? Он облизывает палец. — Я принес тебе соли, чтобы сдобрить все твои ссадины, язвы и ранки. Есеня выдыхает. Она не понимает. Нихера не понимает. — Я не понимаю. — Это не от того, что желаю тебе беды или даже смерти, — он заводит мотор; машина тут же трогается с места. — Соль это пища богов, это белое золото, это слёзы христовы… а слёзы важнее плоти его и крови. Какая-то бессмыслица. Господи Боже-ж мой. Они выруливают на нормальную дорогу. — Почему ты не прикасаешься ко мне? Он делает вид — не слышит. Он отгораживается. Он — пропадает. Отключается. Научил бы. Реально. Соль растворяется пол лучами солнца. 2. У него случаются припадки. У нее случаются тревожности. Они — друг для друга, не иначе. Вот ты открываешь глаза. Вот ты смотришь на то, как он бегом одевается. Как носится по квартире, словно хаос. Вот ты и перебираешь себе часть этого хаоса. Вот он смотрит на кактусы. Смотрит долго, с любовью. На тебя он так смотреть не стал бы. Ты не какая-то принцесса из сказки, которой положено встретить счастливый конец, да и это не сказка — это хуевые эпизоды жизни, а жизнь — сука, она оставляет эти глупые синяки на теле. Она крошит внутренности и выпаливает сердце. И вот он подгоняет тебя, говорит бегом, говорит уже, говорит садись. И ты ведешься. И тоскливо тебе становится, это тоже. И смертельно тебе становится когда с ним случается очередной припадок. И смотришь ты на то, как выбирается он на улицу, как кричит он. И рвет изнутри от того, что- пожалуйста, не уходи от меня. А так и будет. И первый опыт бьет сильнее всех — она уже выучила. Потому что раньше были зайчики — а с зайчиками и трах был пустой. И пусто в голове тоже было. А теперь другое. И беречь это надо, прятать. — Отойди, — хрипит Меглин, а она не уходит. Берет за плечи, держит. И крепко так. Так, как нужно. Потому что — любит. — Я принёс тебе соли затем, чтобы ты сотворила новую соль и наплакала новых рек, — говорит, падая на асфальт. — Родион, нет. Остановись! А он и не думает. — Чтобы сочилась из старых ран твоих новая кровь, омывая всё, придавая всему первозданный вид и сакральный смысл. Потому что однажды ты станешь пресной, затем и вовсе высохшей, как рыбёшка на жарком солнце. Но пока что я здесь, поэтому ничего не бойся. Есеня начинает плакать. Дождь прячет все под своей водой. — Подставляй под щепотку соли, — едва говорит Меглин. — свои порезы. 3. День Рождение и есть Днем Рождения, потому что в этот день рождается новое. Сперва — он смотрит долго. И только на нее. Вокруг праздник, пацаны пьют. Целый, мать его, отдел пьет. Охуеть. А ему все равно — приходит и оставляет поцелуй на ее губах. Дарит книгу. Это уже само по себе иронично. Она не ведется. Она все понимает. Потом они едут в машине. Она болтает постоянно. Она скрывает все волнение за болтовней. Когда заходят внутрь квартиры — он вешает кепку на вешалку. Ничего не падает. Никто ничего не поднимает. — Ты права, все просто. Поцеловать ее. Расстегнуть платье. Испугаться, что сделаешь что-то не так. Испугаться, что пустил ее слишком глубоко в свое сердце. Откинуть мысли. Почувствовать ее ладошки у себя на животе. Придавить ее к матрасу. Снять одежду. Позволить ей трогать себя. Позволить коснуться себя. Снять ремень. Принять отвагу и сделать из себя опять двадцатидвухлетнего. Отдаться ей. Есеня пропускает стон, когда его рука накрывает ее грудь. Когда он сжимает пальцы. Когда второй рукой он касается ее внизу — мокро и горячо. А потом — внутрь. И целовать его сейчас — это принять то, какой он есть. И заранее отрубить себе голову, потому что скоро его не станет. А потом послать все нахер — прижаться к нему, тесно-тесно. Чтобы кожа — одна, ну и на двоих. А потом податься вперед, чтобы теперь был он внутри. И двигаться ему навстречу так, словно завтра конец света. А завтра конец света. Потому что все меняется. И локоть задеть — раз плюнуть. И целует о, будто задача его — чинить, поднимать, склеивать. Противоположности притягиваются, вроде как. Они ловят оргазм почти одновременно. 4. Он пьяно вваливается в свою квартиру, зацепившись ботинком за какую-то металлическую хрень. Грохот. В ушах неуловимый звон. А потом — вешалка на полу, закатанные глаза, ну и… Есеня. — Я принесла тебе соли, Меглин. — Поставь ее на столе, возле кактусов.