Глаза Сони

Соня мягко затворяет за собой дверь спальни, где спит Винсент, — заботливо укрытый одеялом, разметавшийся по постели, с непривычно-спокойным и умиротворенным лицом. На подушке рядом — водопад осторожно расчесанных золотистых прядей, перетянутых красным атласом ленты. Соня знает, что господин не проснется, и без боязни может позволить себе заботу о нем — ее усилиями он спит крепко и не видит сейчас снов, которые так ненавидит. Потому что его сны — почти всегда кошмары. Соня ступает неслышно — и Деймос не сразу ее замечает, сидя на диване спиной к двери. Вздрагивает, но виду не подает, тут же самодовольно ухмыляясь, — и совсем не страшно, что она этого никогда не увидит. Бледные, тонкие веки ее соединены крупными стежками синей нити, сквозь которые подрагивают длинные серебристые ресницы. Соня не позволяет Охотнику за головами даже касаться ее глаз — говорит, что если она откроет их, то случится что-то непоправимое. Но никогда не говорит что — и Деймос снова растягивает губы в излюбленной ухмылке, потирая мелкие кровоточащие ранки от укусов на пальцах. Мышка, как он ее издевательски-ласково зовет, имеет острые зубки и нестандартные средства демонстрации того, что глаза ее трогать не стоит. Они совершенно разные, почти контрастные, но под этим «почти» скрывается слишком много. Соня — всегда тихая, неуклюжая и сонно-встрепанная: короткие, стриженные под каре светло-синие пряди со стальным отливом никогда не лежат как надо. Зато серый шелковый сарафан чуть выше колена на тонких бретельках всегда аккуратно и красиво сидит на хрупкой фигурке. В человеческой форме золотистый ключ, торчащий обычно из спины Цепи, уменьшается и украшает изящную цепочку браслета на запястье. Вот только шов через всю спину — той же нитью, что и на глазах, — остается. Соня невысокого роста, миниатюрная, как фарфоровая куколка (и, к слову, такая же бледная), — своему контрактору едва достает до плеча, а Деймосу даже не дотягивает до ключицы. Охотник за головами и правда очень высокий — к тому же, носит сапоги на внушительном каблуке. Черные брюки, такого же цвета рубашка — с вечно расстегнутыми верхними пуговицами. Непонятно зачем болтающийся на шее вызывающе-ярким пятном красный галстук — он даже завязан неправильно, но Деймос не позволяет Соне его поправлять. На руке браслет с прицепленными к нему пятью мелкими косточками — кажется, фалангами человеческих пальцев. Пшеничного цвета волосы до лопаток обычно собраны в высокий хвост и перетянуты черной лентой — иногда Соня исподтишка заставляет Охотника заснуть минут на пять, заплетает ему аккуратную косу и потом прячется где-нибудь за шторой, негромко хихикая и наблюдая за реакцией проснувшегося Деймоса. Правда, тот без труда ее находит и потом в отместку не дает спать — недолго, конечно. Несмотря на все усилия Сони, Винсента слишком часто мучают кошмары. Он с криком просыпается, неизбежно будит и Эхо, а Цепям приходится исчезнуть. Но сегодня у их контрактора хорошая ночь: усердно отгоняемых Соней мучительных снов нет — и не будет до самого утра. — Эй, Мышка, ну покажи-и-и мне свои глаза… Наверняка они у тебя красивые. Правда, что страшного случится? — тянет Деймос, снова заводя свою излюбленную песню и сдергивая присевшую на подлокотник Соню к себе на колени. Та слабо сопротивляется, но все же утыкается прохладным кончиком носа в его шею — опять же в контраст ей, он всегда теплый-теплый… Как кровь тех, кого он убивает по приказу их общего контрактора. Охотник задумчиво водит пальцами по рельефно проступающему сквозь тонкую ткань сарафана шву на спине — Соня недовольно поводит плечами: щекотно. Деймос фыркает и нарочно не прекращает — в отместку за молчаливый отрицательный кивок головой: ответ на очередную просьбу. — Ты невыносимо упрямая, Мышка, ты знаешь об этом? — он не выпускает ее, несмотря на то, что та снова дергается и стремится вывернуться. Знает, что на деле уходить она совсем не хочет. Сама случайно обронила как-то, что у него теплые руки и в них уютно. Губы Деймоса трогает уже не ухмылка — улыбка: искренняя и довольная, как у греющегося на солнце кота. — Кто бы говорил… Дурак. Мне надоело тебе каждый раз повторять — нельзя! И вообще, пусти уже… — Соня ворчит едва слышно, практически себе под нос, но все равно прижимается к груди Охотника, сонно жмурясь, и греет холодные пальцы на его плече: она всегда мерзнет — даже сейчас. Мягкий летний ветер, что колышет занавески, проникая в распахнутое окно, кажется ей прохладным и заставляет зябко ежиться, а Деймоса — вновь улыбаться и обнимать крепче. Внезапно Соня поднимает голову и спрашивает — что удивительно, первый раз, хотя именно этот вопрос логичным было задать уже давно: — Зачем тебе так хочется увидеть мои глаза? Тот задумывается на секунду, но тут же выдает уверенное и на удивление спокойное: — Я же сказал, что просто так хочу. Соня фыркает и несильно прикусывает его ключицу — Деймос прекрасно знает, что это значит молчаливое «Дурак» и смеется, взъерошивая и без того взлохмаченные волосы Цепи. Но внезапно замолкает и осторожно, чтобы та не заметила, тянется кончиками пальцев к трепещущим серебристым ресницам и тонким бледным векам. Получает очередной — уже довольно болезненный — укус, а Соня выворачивается из его рук и уходит на балкон, по-прежнему не говоря ни слова. Охотник нехотя поднимается и идет за ней. Соня сидит на перилах, болтает ногами и ежится от холода, одной рукой растирая предплечье. Ветер шевелит встрепанные пряди, что в свете полной луны еще сильнее отливают серебром. Вот дурочка… Все равно от него не убежит. Еще никто не убегал. Да и как только не навернулась отсюда… С ее-то неуклюжестью. Здесь высоко… Ну точно дурочка. Деймос подходит сзади, бесцеремонно сгребает упирающуюся Цепь на руки и ставит перед собой на пол. Одной рукой ловит тонкие запястья и удерживает за ее спиной — крепко-крепко, а во второй сжимает прихваченные с журнального столика любимые ножницы Винсента. Едва слышно лязгают лезвия — он наклоняется, шепчет что-то на ухо и с осторожностью перерезает аккуратные стежки, стараясь не задеть нежную кожу. Соня дергается, изворачивается как может — и рука Деймоса едва не срывается, но все же не оставляет царапин. — Тише, Мышка, ничего страшного не случится… Ты разве не хочешь посмотреть на меня? А увидеть своего обожаемого Винсента? — Охотник с нескрываемым презрением и ноткой ревности выплевывает имя контрактора — он вообще особенно их господина не уважает, за что всегда получает от Сони. — В конце концов, и в мире тоже есть на что взглянуть. Мышка, ты же даже не видела, каким красивым может быть ночное небо... Закончив с нитями, он с металлическим звоном роняет ножницы на пол и теперь уже просто мягко обнимает дрожащую как осиновый лист то ли от холода, то ли от подступивших к горлу слез Соню. — Ну, Мышка… Открой глаза… — та жмурится и отрицательно мотает головой, тихонько всхлипывает и судорожно пытается вывернуться, но Охотник держит хоть и бережно, но крепко. Осторожно перебирает пряди челки, очерчивает тонкие брови, гладит виски и скулы, не касаясь пока век. Луна мягко играет в сине-серебристых волосах Цепи, выцветшим золотом путается в длинных, собранных в хвост прядях Деймоса. Они замирают на пару минут — Соня все еще мелко дрожит, глотая слезы, а он прижимает ее к себе и пальцами приподнимает подбородок, заставляя поднять на него все еще плотно зажмуренные глаза. Не выдерживает — касается сжатых, подрагивающих губ своими, обводит кончиком языка, вынуждая разомкнуть, и углубляет поцелуй. От неожиданности Соня распахивает глаза и тут же пытается зажмуриться обратно, но уже не может — слишком манит то, что она видит: довольная ухмылка Деймоса, его же красные, почти почерневшие из-за расширившихся зрачков глаза и запутавшиеся в его волосах лунные нити. Тот ловит себя на мысли, что оказался абсолютно прав, — у его Мышки и правда очень красивые глаза. Стеклянно-прозрачное серебро, расплавленная сталь за пеленой слез — завораживает. — Вот видишь, и совсем ничего… страшного… Правда же… Мышка? — последние слова Деймос произносит с явным трудом, опускаясь на пол и закрывая глаза, не в силах противиться сковывающей тело слабости. Теплые руки разжимаются, подгибаются колени, Охотник погружается в сон — и уже никогда не проснется. Соня прижимает пальцы к губам, сдерживая тонкий отчаянный вскрик, и оседает куклой с подрезанными ниточками рядом под тяжестью наливающихся свинцом мышц. Она знает, что на следующее утро Эхо не добудится господина Винсента, а на балконе найдут — нет, не трупы — всего лишь два браслета: один — жутковатого вида, громоздкий и крупный из человеческих костей и другой — тонкую изящную цепочку с золотым ключом на ней. Прежде, чем ее веки вновь опустятся окончательно, Соня поднимает глаза и первый и последний раз в своей жизни видит кобальтовую небесную вуаль, усеянную звездами, и старается запомнить ее, запечатлеть, как на фотографии, — потому что в Бездне неба она уже не увидит. Зато она обязательно найдет Деймоса — и расскажет ему, что все-таки видела небо, и оно и правда очень красивое. А еще она скажет ему, какой же он дурак. И обязательно — обязательно! — снова поцелует.