I Want to Write You a Song

— Луи? Зейн хлопает Луи по плечу, и тот, вздрогнув, просыпается, подпрыгивая на пластиковом стуле. Он бросает на друга сочувственный взгляд. — Мы с Найлером идем в «Нандос» вниз по улице. Ты тоже должен пойти. Луи крепче сжимает большую руку Гарри. Раньше они много смеялись над тем, как выглядят крошечные руки Луи по сравнению с руками Гарри. Но теперь Луи не смеется. Все, о чем он может думать, так это о том, как неуместно выглядят эти большие, сильные руки по сравнению с маленьким и хрупким Гарри, лежащим на больничной койке. — Лу? Его внимание снова переключается на Зейна, и он встряхивает головой, чтобы прояснить мысли. — Прости, я задумался. — Ничего. У тебя слишком много всего на уме. Зейн пристально смотрит на Луи, оценивая его нынешнее состояние. Он сидит, ссутулившись, на жестком пластиковом стуле, одной рукой приобнимая Гарри, а другой рисуя бессмысленные узоры на коже его руки. Он явно не переодевался с тех пор, как Гарри привезли сюда три дня назад, и, судя по его мешкам под глазами и красному оттенку самих белков глаз, было понятно, что и не спал он тоже. Гарри, однако, выглядит гораздо хуже. Длинные кудри спадают спутанными завитками на подушку. Брови сильно нахмурены, даже во сне. Его подключили к ста одному аппарату, и никто не знал для чего они, но все боялись спросить. Они оба на мгновение замирают, тяжесть в воздухе ужасно давит. В комнате было бы тихо, если бы не равномерное дыхание Гарри и ровное биение его сердца. Видеть своих друзей в таком состоянии так душераздирающе, и Зейн боится, что может начать плакать. Однако он борется со своими инстинктами, вместо этого стреляя Луи улыбкой. Выражение лица Луи немного смягчается. Улыбки Зейна так действуют на людей, а его теплые карие глаза прорезают самую холодную атмосферу. — Пойдем с нами, — снова пытается Зейн, — Разомнешь ноги, подышишь свежим воздухом. Луи отчаянно качает головой. — Я не могу оставить его, Зейн. Если что-то случится… пока меня не будет здесь… — Я понял, — он кладет руку на плечо Луи. — Поверь мне, никто тебя не винит. Но ты должен заботиться и о себе тоже. Мне принести тебе что-нибудь поесть? — Немного кофе. Зейн вздыхает. Он имел в виду еду, но не стал спорить. Вместо этого он кивает, направляясь к двери. — Я скоро вернусь, хорошо? ————— На четвертый день Луи начинает терять надежду, что Гарри когда-нибудь проснется. Эта мысль приводит его в ужас. Ему еще так много нужно сказать младшему парню. И он начинает делать это. — Эй, Хаз, — его голос хриплый и надтреснутый от недостатка использования. — Не знаю, слышишь ли ты меня, но я все равно поговорю с тобой, хорошо? Конечно, он не отвечает, но Луи это не останавливает. — Надеюсь, сейчас тебе не больно. Я бы хотел забрать всю твою боль. Затем он быстро меняет тему разговора на случай, если Гарри слышит его. Ему нужны позитивные слова. И, честно говоря, Луи они нужны не меньше. — Я с нетерпением жду этого лета. Каждый день мы будем ходить на пляж. Будем есть мороженое и целоваться на песке. Ты, наверное, будешь игнорировать меня, когда я скажу тебе нанести солнцезащитный крем и в итоге ты все равно получишь ожог. Он протягивает руку и проводит пальцами по спутанным волосам Гарри. Луи такой нежный, болезненно нежный, что у него самого болит голова. — Ты всегда был таким упрямым. И я скажу тебе «Я же говорил», но все равно буду втирать тебе алоэ вера на плечи, как и всегда. Луи грозит серьезная опасность расплакаться, слова по-прежнему льются из его рта ровным потоком. — Может быть, мы проведем на пляже целую ночь. Под звездами. Мы могли бы развести костер и накормить друг друга сладостями, как и всегда. И я буду жаловаться на то, что ты пережарил зефир, как и всегда, но я открою тебе секрет. Я люблю твой пережаренный зефир. Всегда любил. Просто мне нравилось доставать тебя. Гарри сжимает руку Луи в ответ. — Ты придурок. Я знал, что тебе нравятся мои сморы*. (* — американский десерт, состоящий из печенья, зефира и шоколада, который, по традиции, готовят на огне)