***
Сынмин не плакса. Он всегда был умным и зрелым для своего возраста. Так говорили ему учителя в его старой школе, когда остальные ввязывались в глупые драки с другими детьми, например, однажды он не хотел делиться своим любимым карандашом, но в итоге все равно поделился, только чтобы Чхве Субин перестал плакать по этому поводу. Но здесь, в пригороде, все по-другому. Это мельница слухов. Сплетни быстро распространяются среди соседей, особенно когда у Старика Чона уже есть своя дурная репутация. Поэтому, когда в подвале его ветхого дома внезапно поселяются девятнадцатилетний и десятилетний подростки, это не что иное, как корм для голодных семей. Поэтому после окончания летних каникул Сынмин должен был предвидеть, что в новой школе к нему подойдет пухлый тринадцатилетний подросток с брекетами и скажет: — Эй, новенький! Ты сирота, да? Его одноклассники начинают смотреть на них, отступая от своих собственных пузырей разговоров, чтобы послушать их. Сынмин поджимает губы и продолжает молча записывать названия созвездий на полях тетради. — Что? Думаешь, ты слишком крут, чтобы говорить со мной? — насмехается он, подтаскивая стул, чтобы сесть поближе к нему и напевает, — Сирота! Сирота! Сирота! Сынмин прячет сжатые кулаки под партой и сдается. — Я не сирота. — У тебя даже нет настоящих родителей. Конечно же, это делает тебя сиротой, — отвечает он, как ни в чем не бывало, — Что ты такого сделал, что твои родители больше не хотят тебя видеть и отправляют тебя к кому-то вроде Старика Чона? Разве вы не знаете, что Старик Чон — большой жирный гад? — Он скоро узнает, — присоединяется кто-то, и все дружно смеются. Гнев — это быстрое пламя, которое пожирает его изнутри и разгорается в лесной пожар, но Сынмин молчит. Он изо всех сил старается не выдать своих чувств. Он закрывает глаза и заглушает все голоса, и к тому времени, когда учитель возвращается, все уже возвращаются на свои места. Занятия продолжаются как ни в чем не бывало, но и насмешки тоже. Каждый раз, когда учитель выходит из класса на перемене, злые комментарии возобновляются. Сынмин старается не обращать на это внимания, потому что он умеет это делать, но в том, как люди смотрят на него, есть что-то унизительное. Это только усиливает одиночество, которое он чувствует от того, что его не замечают. Сынмин не плакса. Он не плакал на похоронах и не плакал, когда его сестра вымещала на нем свое горе. Но он также не любит злиться, как его отец, поэтому вся злость выливается в слезы, и вот так однажды после школы он оказался плачущим в туннеле детской площадки. Он подавляет свои звуки и пытается заглушить рыдания, пока не чувствует, как они давят на грудную клетку. Сопли капают у него из носа, и он вытирает их мокрым рукавом. У него закончились сухие места на рубашке, чтобы использовать их для лица, и теперь он чувствует себя мерзко и противно во всем теле. — Блять, — ворчит он, повторяя слова своей сестры, когда она портит подводку для глаз. — О, — говорит незаинтересованный голос, — это ругательство. Сынмин вздрогнул. Он поворачивает голову в другой конец туннеля и видит, что там сидит тот же злой и глупый мальчишка и жует жвачку. Он смотрит прямо на Сынмина, не обращая внимания на его сопливое лицо, но Сынмину все равно неловко, что его поймали, поэтому он прячет лицо в руках и отворачивается. — Уходи, — говорит он. — Хорошо. Сынмин из любопытства заглядывает ему через плечо, но тут же хмурится, обнаружив, что мальчик все еще там, упирается ногами в металл и играет с резинкой на запястье. — Уходи — это глагол, — объясняет Сынмин, — Это значит, что ты должен оставить человека в покое и перестать его беспокоить. — Я оставляю тебя в покое, — отвечает он, — Мы остаемся одни в одном месте. — Это даже не работает так. — Нет, работает. — Нет, не работает. Мальчик вздыхает. Он смотрит на него, скучающими глазами, оглядывая Сынмина с ног до головы. — Ты отвратительный плакса. Сынмин чувствует, как его нижняя губа выпячивается, и он отворачивается, уткнувшись лицом в руки. Он и так расстроен. Теперь мальчик, которому он помог, ведет себя с ним странно, и Сынмин понимает, что ему придется вечно иметь дело с ним и со всеми остальными в классе. Он скорее поделится своими любимыми карандашами с Чхве Субином, чем будет иметь дело с этим. Сытый по горло, он больше не сдерживает своих рыданий. Сынмин рыдает в своих объятиях, его плечи трясутся, и он слышит панические заикания из конца туннеля, скрежет ботинок, затем тишина, и Сынмин думает, что мальчик убежал, пока не чувствует, что перед ним кто-то стоит. — Я просто был честен, — бормочет мальчик, неловко похлопывая его по плечу, — Все плачут, даже я. Сынмин фыркает и вытирает нос о штаны. — Спорим, ты уродливее, самый уродливый, уродливеющий плакса. — Конечно, — говорит мальчик, соглашаясь. Он роется в глубоких карманах своих шорт, достает один оранжевый леденец и протягивает его Сынмину. Нижняя губа Сынмина дрожит. — Я не должен брать конфеты у незнакомцев. — Разве это выглядит так будто я собираюсь тебя похитить, дурачок? Хорошая мысль. Сынмин принимает леденец, разворачивает его и кладет в рот. Его встречает приторно-цитрусовый вкус. Это хорошо и заставляет его чувствовать себя менее неприятно и расстроенно. — Спасибо. Мальчик пожимает плечами. Он достает из бесконечного множества карманов рваную салфетку и грубо трет лицо Сынмина, заставляя Сынмина вскрикнуть от неожиданности. Он отдергивает руку и выхватывает салфетку, чтобы аккуратно сделать это самому. — Ты можешь сказать мне свое имя? — спрашивает Сынмин, — Я не хочу продолжать называть тебя злым и неблагодарным глупым мальчишкой в моей голове. Это не очень креативно. — Забавно, я мысленно называю тебя идиотом «Щенячьего Патруля». — Забудь. Я просто буду продолжать называть тебя злым и глупым неблагодарным мальчишкой. Ты не заслуживаешь того, чтобы иметь имя в моей голове. Мальчик ухмыляется, забавляясь. — Я Минхо. Сынмин протягивает руку. — Я Сынмин. — На твоей руке микробы от соплей, поэтому я не собираюсь ее трогать. Сынмин нахмурился и убрал руку. Он, защищаясь, бормочет: — Они не такие уж и заразные. — Так почему ты плакал на моей территории? — спрашивает Минхо, удобно устроившись рядом с ним в туннеле. На его исцарапанном лице теперь меньше бинтов, но на руках их скопилось больше, а из-под широкого воротника футболки выглядывает синяк, — Сюда никто никогда не приходит, потому что знают, что это моя территория, но раз ты новенький, я тебя отпущу. Хотя ты и заляпал своими козявками весь мой туннель, так что я заслуживаю хотя бы знать почему. Сынмин инстинктивно опускает глаза, чтобы поискать козявки, но тут Минхо смеется над ним, и Сынмин чувствует, как его лицо пылает. Он надулся и задумчиво покатал леденец во рту. — Мне здесь не нравится, — признается он. Он ожидает какого-то принудительного утешения, но вместо этого Минхо издает низкий свист и прислоняется спиной к туннелю. — Дай угадаю: хулиганы? — Они не… Я имею в виду, дети в моем классе не отбирают у меня деньги или что-то еще, но они злые, хотя я не сделал ничего такого, что заставило бы их ненавидеть меня, — тихо говорит Сынмин, — они называют меня сиротой, хотя это не так, и говорят гадости о Старике Чоне. Эй, а ты не знаешь, он действительно гад? Минхо задумчиво смотрит вверх. Он закатывает глаза так далеко вверх, что Сынмин видит их чистый белый цвет. — Тебе не стоит слушать, что говорят другие дети. Они все просто глупые, и им промыли мозги их еще более глупые родители, потому что у них больше денег, чем у нас. Старик Чон не гад, он мой друг. — Что? Правда? — Мм. — Как? — Он помог мне однажды, — Минхо пожимает плечами, — Когда мне нужно было где-то переночевать. Сынмин вспоминает Старика Чона с его заляпанной пивом майкой и солоноватым запахом изо рта, но он никогда не заставляет сестру вовремя вносить арендную плату, и всегда оставляет остатки пиццы, когда заказывает слишком много в те вечера, когда сестра слишком устала, чтобы готовить. Его мысли возвращаются к тому, как Старик Чон тихо закрывает дверь и никогда не шумит, особенно если знает, что Сынмин дома. Возможно, у Старика Чона есть небольшие проблемы с гигиеной и большие проблемы с алкоголем, но он добрый. Сынмин чувствует себя виноватым за то, что не защитил его имя. — В любом случае, если эти дети доставляют тебе проблемы, то ты должен просто избить их. — Так вот чем ты занимаешься? — насмехается Сынмин, показывая на синяки на лице Минхо, — Ты дерешься? — Конечно, — только и сказал Минхо, после чего перелез через ноги Сынмина и выбрался из туннеля. В недоумении Сынмин утирает капли слез на щеках и следует за ним, выползая обратно на яркое солнце. Минхо хватает свой велосипед, упавший на щепки, и вытирает с него пыль, после чего выкатывает его из детской площадки на гладкий тротуар. Он оглядывается через плечо и спрашивает: — Ты идешь или нет? Сынмин стоит на месте, неуверенный в себе, на его нёбе ощущается вкус искусственных фруктов, а солнце палит ему в спину. Но Минхо тоже стоит на месте, терпеливо ожидая ответа, несмотря на скучающее выражение лица. Его глаза напоминают Сынмину глаза ворона — широкие, темные и яркие от звездного света. Минхо похож на человека, которому нравятся звезды. — Хорошо, — говорит Сынмин и садится на велосипед. Он встает на металлические колышки и крепко держится за плечи Минхо, прежде чем тот приходит в движение, крутя педали по дороге с безрассудной скоростью. Сухой ветер треплет его кожу, когда они быстро едут. Летние жуки проносятся мимо них, и Сынмин смотрит на листву нависающих деревьев, дающих тень в перерывах между лучами солнца. Он чувствует себя свободным. Он чувствует себя счастливым. Они проезжают мимо круглосуточных магазинов, парикмахерских и прачечных, магазинов комиксов и коллекционных изданий, а также ретро-закусочной, которую они с сестрой посетили в день переезда. Стены кукольных семейных домиков стали реже, когда Минхо повел его по дороге, засаженной кустами мирта и пушистыми кукурузными полями. Сынмин не понимает, что смеется, пока палочка леденца не вылетает у него изо рта. Он смеется и думает, что все лето должно быть таким: велосипедные прогулки и смех. В какой-то момент Минхо везет его обратно домой, когда солнце начинает садиться багровым и золотым за сиреневые скалы в туманной дали. Он останавливается прямо перед скромным бунгало, вытирая пот со лба запястьем. — На этот раз поездка бесплатная, — говорит он, — но после сегодняшнего дня ты должен будешь начать платить. Я предпочитаю наличные, но принимаю и конфеты. Сынмин спрыгивает с велосипеда. — Теперь мы друзья? Минхо моргает ему, хотя это больше похоже на серию морганий. — С чего ты взял, что мы друзья? — Ну… — Сынмин жестами показывает на все, но потом теряет уверенность, чем больше Минхо смотрит на него. Он сдувается и сдается. Завести друзей гораздо сложнее, чем он помнит, — Я не знаю. Неважно. Минхо фыркнул. — Я найду тебя, дурачок. Сынмин не успевает ответить, как Минхо бросает ему ленивый знак мира и уносится по улице, его одежда развевается за ним, словно он собирается взлететь в небо — словно он создан для того, чтобы никогда не оставаться на одном месте. В этот день Сынмину десять лет — глаза опухли, нос забит засохшими соплями. Ему десять, сердце слабо теплеет, во рту вкус апельсинов, когда у него появляется первый настоящий друг.***
Знакомство с Минхо похоже на попытку разгадать кубик Рубика додекаэдр — запутанные повороты и неверные догадки. Дети в школе становятся более терпимыми, когда Сынмин заставляет себя представить, что они поют глухим голосом. Поэтому, когда он смеется над Минджуном за то, что тот назвал Сынмина уличным сорванцом, он получает странные взгляды и еще более странную репутацию. Но это не страшно. У Сынмина теперь есть друг. Но у этого друга, похоже, самая странная репутация из них двоих, судя по шепоту и испуганным взглядам, которые бросают в сторону Сынмина, когда Минхо находит его в школе. Когда Сынмин садится на велосипед и Минхо увозит их с территории школы, он спрашивает его: — Почему люди так на тебя смотрят? Минхо пожимает плечами. — Я бью детей. — Я думал, ты шутишь. — Ага. В следующий раз Сынмин видит Минхо случайно. В воскресенье он приходит на детскую площадку, чтобы в одиночестве покататься на качелях, но тут замечает знакомую ловкую фигуру, которая карабкается по одному из деревьев, которые бьют его по лицу ветками. Он понимает, что это Минхо, только когда Сынмин замечает красный цвет его велосипеда, брошенного на землю. Он полагает, что Минхо просто безрассуден, но потом Сынмин прослеживает его взгляд до бродячего кота, который мяукает с верхушки толстой ветки, прижавшись к расщелине ствола дерева, и задается вопросом, что не от лазанья ли по деревьям все эти царапины на его лице и руках, а не от драк. Сынмин подходит к ним. Наклонив голову назад, он наблюдает за тем, как Минхо тянется к кошке и манит ее к себе. Когда Минхо успешно приманивает кошку лакомством, которое было у него в кармане, он укладывает кошку в капюшон своей куртки, которая была надета задом наперед, и начинает карабкаться вниз. — Почему кошки застревают на деревьях? — Сынмин громко спрашивает, но понимает, что это была ошибка, когда пугает Минхо, заставив его оступиться. Он пытается удержать равновесие, но у него ничего не получается, и, прежде чем Сынмин успевает понять это, Минхо падает прямо на него, и они падают, как кегли для боулинга. Сынмин уверен, что потерял сознание, или, по крайней мере, ему это показалось, потому что в его глазах появились звезды, а тело словно проехалось по нему. Он застонал, когда Минхо скатился с него и осторожно положил кошку на землю, чтобы осмотреть ее на предмет повреждений, а затем почесал за ушами. Он воркует, пока Сынмин корчится от боли. — Кажется, у меня все тело сломано, — жалобно говорит Сынмин. — Ага. — Я спас тебя, — жалуется Сынмин, приподнимаясь, — Ты должен был сказать спасибо! Минхо поднимает переднюю лапу кошки и машет ею на Сынмина. — Нет уж. — Я уйду с дороги, когда ты в следующий раз упадешь с дерева. — Я бы не упал с него, если бы ты вдруг не напугал меня, — отвечает Минхо. Он использует веточку с листиком на конце, чтобы играть с кошкой, как будто это дразнилка для кошек, — Кошки созданы для того, чтобы карабкаться вверх, а не вниз. Ты удивишься, узнав, сколько кошек застревают на деревьях в погоне за белкой. — И ты просто ходишь и спасаешь их? — Ага. Сынмин нахмурился. Он пытается протянуть руку вперед, чтобы погладить кошку, но она шипит на него, и Сынмин отдергивает руку, словно обжегся. Это вызвало громкий смех Минхо. — Ты ей не нравишься, — гордо поет он, почесывая кошку за ушами, — Хорошая девочка, хорошая кошечка! Пошипи на него еще. — Все равно я больше люблю собак, — Сынмин чувствует, как его щеки пылают от отказа кошки, — Собаки намного лучше. — Нет, кошки. — Нет, собаки! — Кошки. — Со – ба – ки! Собаки! Минхо пожимает плечами, отвлекаясь на кошку, которая прижимается щекой к его руке в поисках новых царапин. — Как скажешь, Сынмо. — Я Сынмин. — Сынмун, — лепечет Минхо, и снова смеется, когда Сынмин хмыкает и бросает в него лист, но его уносит ветер. После того, как кошка убегает в свой дом, они вместе отдыхают под солнцем, защищенные листвой деревьев. Сынмин наблюдает за тем, как по чистому голубому небу плывут высохшие облака, и понимает, что оба они не разговорчивы и не готовы к сотрудничеству. Минхо отвечает односложными фразами или только хмыкает, если ему лень. Сынмин по-своему немногословен и в основном не может ответить на странные вопросы Минхо, например, на вопрос болит ли у дятлов голова или какое животное может прыгнуть выше всех (кто вообще интересуется такими вещами? Уж точно не Сынмин). Единственное, что делает Минхо по-настоящему разговорчивым — это, если он пытается действовать Сынмину на нервы («Би Ду Ба Ди Ду Би Ду», — трубит он, как миньон, прямо в ухо Сынмину), и, к его ужасу, это срабатывает. Но когда на небе появляется солнце и заставляет их закрыть глаза от его слепящего света, Сынмин спрашивает: — Ты когда-нибудь видел звезды? Минхо снимает резинку с запястья и вслепую скручивает ее в форму звезды своими ловкими пальцами. Он поднимает ее в воздух и говорит: — Теперь видел. — Ты не смешной. Я имел в виду настоящие звезды. — Тогда нет. Здесь звезд не видно. Слишком много загрязнений. Сынмин хмыкнул, задумчиво постукивая пальцами по животу. — Однажды я хочу пойти посмотреть на звезды. — Почему? — А почему бы и нет? — Они просто точки в небе. Просто формы и свет. — Но это больше, чем просто формы и свет, — тихо возражает Сынмин, — Разве ты не думаешь, что это так здорово, что мы можем видеть что-то так далеко? По сравнению с космосом мы просто крошечные пылинки! Но это и есть самое крутое. Мы живем в то же время, что и звезды. Мы видим те же звезды, что и наши предки, как, я не знаю, Моцарт! Минхо бросает на него недоверчивый взгляд. — Ты уверен, что ты моложе меня? — Мне только несколько дней назад исполнилось одиннадцать. — О. Поздравляю. Сынмин закатил глаза. — Звезды — это круто. Я думаю, каждому нужно увидеть звезды, чтобы знать, что это нормально — иногда чувствовать себя маленьким и брошенным. Минхо молчит. Он смотрит на звезду из резинки, запутавшуюся между пальцами, словно пытается найти в ней ответ. — Если звезды не помогут мне выбраться из этого места, значит, они бесполезны. Сынмин смотрит на него, но Минхо уже перекатился на бок, чтобы сесть. На траве, где он лежал, остался след. На его затылке красуются фиолетовые отпечатки пальцев, и Сынмин думает, что понимает его. — Тогда я помогу тебе выбраться, — говорит Сынмин. Минхо поворачивается к нему лицом. — Что? — Ты меня слышал, — Сынмин садится и скидывает с рубашки прилипшие к ней кусочки травы, — Я не собираюсь повторять это снова. Он усмехается. — Что ты собираешься делать? Продавать лимонад? Никто из соседских детей тебе не поможет. Такие, как они, не помогают таким, как мы. — Таким, как мы? — О, ты знаешь… — Минхо насмехается, бросая траву, которую он сорвал с земли, на колени Сынмина, — Жалкие. Без родителей. Сынмин хмурится и смотрит, как Минхо наваливает на него еще больше травы. Сплетенные пряди солнечного света попадают между волосами Минхо, которые падают ему на веки, а лето затемнило его кожу среди синяков, из-за которых он стал похож на витражную мозаику. Несмотря на то, что его слова суровы и серьезны, у него есть мечта. Сынмин срывает с травы маргаритку и вертит ее в руках. Минхо старше и немного страшнее, но Сынмин считает, что среди всех их различий у них есть что-то общее, потому что его собственное тело когда-то тоже было похоже на витражную мозаику. — Я не знаю, что буду делать, — признается Сынмин, — но я помогу тебе, когда понадобится, ведь друзья так поступают, верно? Минхо едва заметно приподнимает бровь. Сынмин чувствует, как его лицо начинает пылать от отсутствия реакции. Возможно, его слова прозвучали более смело в его голове. Он не помнит, как вести себя как друг, когда его единственным (обязательным, если быть честным) другом в Сеуле был только Чхве Субин, плачущий над своими любимыми карандашами. Но вот Минхо выдыхает крошечный, одобрительный вздох и протягивает руку вперед, чтобы вырвать листок из волос Сынмина. Его ладонь прижимается к теплой щеке. — Конечно, Сынмин. Я буду рассчитывать на тебя. Он моргает, видя, что Минхо улыбается ему. Он снова моргает, а Минхо уже нет, он встал, чтобы взять свой заброшенный велосипед. Он моргает, а Минхо сидит и ждет, когда придет Сынмин. Всегда ждет. Сынмин прикасается к своей щеке. Ощущение такое, будто он проглотил звезду, и она прожгла дыру в его груди и проливает позолоченный свет сквозь щели. Он усмехается и спешит занять свое обычное место за Минхо на его велосипеде, вцепившись в его плечи. — Держись, — говорит Минхо, и он срывается с места с большей энергией, чем обычно. Минхо трудно понять, но Сынмин считает, что в свое время он его поймет. А сейчас они не разговаривают, но смеются вместе, глядя на солнце.***
Путешествовать по миру становится веселее, когда в его жизни появляется Минхо. Это похоже на решение головоломки, которую он никогда не сможет понять. Минхо находит его в туннеле каждый раз, когда Сынмин затевает глупую ссору с сестрой, и сидит рядом с ним в тишине, которая утешает лучше всяких слов. А когда Минхо предлагает апельсиновый леденец, Сынмин загорается надеждой, что так будет всегда. Однажды, когда Сынмин идет в школу и его вежливо встречают все одноклассники, он думает, что, возможно, проснулся в другом измерении. Никто не дразнит его, даже главный хулиган Минджун, почесав синяк на щеке, оставляет его в покое до конца дня. Это жутко и, откровенно говоря, некомфортно, но Сынмин умен. Когда Минхо поджидает его у школьных ворот, и Сынмин замечает новые, нежные синяки на его перевязанных костяшках пальцев, Сынмин тут же с замиранием в груди устанавливает причину. — Ты угрожал моим одноклассникам и ударил Ли Минджуна? — спрашивает он в упор. Минхо невинно хлопает ресницами. — Нет. — Лжец, — Сынмин берет руки Минхо в свои и держит их нежно, как перышки, как утренний свет. Он удивляется, как они могут быть такими мягкими и в то же время такими жестокими, но Сынмин полагает, что это одна из многих загадок Минхо, как невоспетый герой с неразрешимой полярностью, — Ты большой идиот. Минхо смотрит вниз на свои руки. Его уши подозрительно покраснели. — Неважно. Сынмин мысленно записывает все, что делает Минхо, чтобы сохранить их в недавно созданной папке своего мозга под названием «Как Понять Ли Минхо». Со временем Сынмин узнал, что, когда Минхо закатывает глаза кверху, он либо глубоко задумался, либо очень раздражен. Когда он сосредоточен на чем-то, он моргает десять раз подряд с промежутками в миллисекунды. Сынмин знает. Он считает. Минхо — это сочетание причудливого и разумного. Он много говорит о бесполезных вещах, но полагается на поступки. Он веселит Сынмина своими заумными речами и подыгрывает ему, но в конце концов остается реалистом. Минхо также не дает обычных ответов. Однажды Сынмин спросил его, какой его любимый цвет, и он ответил: «Жвачка». Сынмин спросил, какая именно. Минхо ответил, что свежая. Сынмин спросил, что значит «свежая». Минхо не стал уточнять, что это значит. Минхо не любит облегчать жизнь Сынмину. Его сестра заметила перемену в поведении Сынмина, потому что в свой редкий свободный вечер она готовит специальное рагу из тофу по рецепту их матери и спрашивает его об источнике такого счастья. — У меня появился друг, — просто отвечает Сынмин, — Это тот глупый, злой, неблагодарный жук, о котором я тебе рассказывал, нуна. Он странный и иногда специально ведет себя некрасиво, но на самом деле он классный, катает меня на велосипеде, мы ловим стрекоз и вместе играем в классики. — Э-э… — Она моргает, сбитая с толку, — Ты… ты подружился с жуком? — Не настоящий жук! Его зовут Минхо. Он на два года старше меня. — О, слава гребаному Богу! После того как они закончили ужин, он помогает сестре мыть посуду. Пока он вытирает тарелки, сестра вздыхает и останавливается на середине оттирания сковороды. Сынмин тоже останавливается и изучает ее измученное лицо. — Я давно хотела сказать тебе, что нашла другую работу, Минни, — пробормотала она. Ее руки покрыты мыльной грязью, когда она отжимает губку, — Это в городе, и там разрешены только поздние ночные смены. Это значит, что ты будешь совсем один, даже когда вернешься из школы. Сынмин хочет протянуть руку и разгладить морщину между ее бровями, но у него грязные руки, поэтому он остается на месте. — Все в порядке, нуна. Я знаю, как о себе позаботиться. — Я знаю, что ты знаешь. Просто… Что если что-то случится? Что, если ты поранишься, а рядом не будет никого, кто мог бы тебе помочь? Старик Чон точно не услышит, так как он всегда отключается пьяным. — Никто не сможет причинить мне боль, если я буду один, — говорит Сынмин, просовывая мизинец сквозь небольшую дырочку полотенца, — Мертвые не могут вернуться живыми. Она удивленно смотрит на него. Ее рот открывается, но затем она закрывает его и прикусывает губу. — Да, — шепчет она, постепенно возвращаясь к оттиранию сковороды, — Да, ты прав. Он ушел навсегда. Сынмин думает, что сказал что-то не то, и ждет, что сестра рассердится, но она просто отдает ему сковороду, чтобы он вытер ее горячей водой, и его плечи сразу же опускаются от облегчения. Последний раз она сердилась сразу после похорон: Сынмин спросил сестру, почему никто не хочет взять их к себе, и она так сильно ударила его по голове, что он чуть не увидел звезды. — Это не я им не нужна, — кричала она, костяшки ее пальцев побелели, — Это ты. Бывают моменты, когда Сынмин может сказать, что она жалеет о том, что выбрала его. Если бы Сынмин в тот день сел в одну машину с родителями, возможно, его сестра не стала бы всю жизнь заботиться о человеке, от которого когда-то не могла дождаться, чтобы уехать. Сынмин качает головой. Он вытирает сковороду и убирает ее. Нет смысла думать об этом сейчас. Он не жилец — и не может им быть. Больше не может. Новая работа его сестры не разглашается. Она ничего ему не рассказывает, только туманно объясняет, что это развлечение для публики, поэтому он не задумывается об этом, даже когда она выходит из своей комнаты накрашенная и с тщательно наложенным макияжем. Хотя ему нравятся блестки. — Тебе следует надеть куртку, нуна, — говорит он, хмурясь на ее маленькое платье, — Ты простудишься. Его сестра так комично выглядит тронутой его невинным замечанием, что заключает его в объятия. Он прижимается лицом к ее груди. — Ты милый мальчик, ты знаешь это? Пожалуйста, никогда не меняйся. Сынмин не очень понимает девушек, поэтому он просто кивает и вырывается из ее крепких объятий, чтобы избежать ее грудей. Он машет рукой на прощание и смотрит, как она выходит из подъезда. Он вздохнул и рухнул на диван, размышляя, что еще он может сделать, чтобы облегчить жизнь своей сестре, прежде чем отправиться спать. Не успевает он оглянуться, как наступает осень: деревья становятся серыми, а листья хрустят под ногами. Погода становится все холоднее, поэтому Сынмин кутается в свитера, так как его куртка плохо защищает его от холода. Минхо же продолжает носить свою летнюю ветровку, даже если ветер обдувает его щеки до розового цвета, а кожа на руках начинает трескаться и кровоточить. — Ты заболел? — спрашивает Сынмин, взглянув на лицо Минхо после школы. У бедного парня сопли стекают по красному носу, и он не перестает чихать. — Я не болен, — говорит Минхо очень болезненным голосом. — Ты точно болен. — Я не болен. — Я тоже. — Я… — Глаз Минхо дергается, и он отшатывается назад для мощного, полноценного чиха. Сынмин визжит и быстро падает на землю, чтобы отпрыгнуть в сторону, прежде чем он успеет схватить все микробы Минхо. Вот так сегодня Сынмин оказался за рулем. Он неуклюжий велосипедист, но дополнительный вес не помогает ему держать равновесие. Сынмин наполовину тащит, наполовину едет к себе домой, чтобы помочь Минхо побороть простуду. — Не знаю, разрешает ли Старик Чон принимать гостей, но раз вы двое друзья, то все должно быть в порядке, — говорит Сынмин, припарковывая велосипед у двери и вставляя ключ в замок. Минхо агрессивно фыркает и с досады бьет кулаком по воздуху, когда ему все еще не удается вдохнуть. — Я хочу оторвать свой гребаный нос. — Не ругайся! И я больше не буду с тобой дружить, если ты будешь выглядеть как Волан-де-Морт. Сынмин направляет Минхо на диван в гостиной и идет заваривать для него чашку медово-цитрусового чая. Его сестра купила столько банок чайного мармелада, что им хватило бы на три зимы, прежде чем они уехали из Сеула, и, хотя Сынмин редко болеет, он может сказать, что чай будет часто использоваться теперь, когда Минхо влился в его жизнь. Как только чайник зашипел, Сынмин поспешно снял его с плиты и налил горячую воду в чашку. Он тщательно перемешивает все вместе, после чего приносит чашку туда, где Минхо в данный момент выглядит так, будто он мысленно разлагается на диване. — Ты голоден? — спрашивает Сынмин. — Я ел камни, — отвечает Минхо. Сынмин пристально смотрит на него. — Ты имеешь в виду твердые, как камни, конфеты, да? Верно? Минхо подражает ему высоким противным голосом, после чего давится слишком горячим чаем. Он отчаянно втягивает воздух, чтобы охладить язык, а Сынмин самодовольно уходит на кухню, довольный чужой гибелью. Тем временем Сынмин пытается разогреть в микроволновке мисо-суп, который его сестра приготовила утром перед уходом на смену в супермаркет. Он приносит миску на стол в гостиной и идет в свою комнату, чтобы принести одеяло. Он оборачивает его вокруг тела Минхо, пока тот не оказывается запертым в нем, как в коконе, умоляя о помиловании. — Ты уже хочешь признаться, что болен? — поддразнивает Сынмин. — Нет уж, спасибо. Сынмин закатывает глаза и заменяет пустую чашку в чужих руках на миску с мисо-супом. — У меня нет куриного супа, чтобы помочь тебе, но съешь это. Думаю, нуна положила туда тофу и морские водоросли. Минхо хмыкает, разглядывая суп. — Ты слышал, что говорят о твоей сестре? — Что? — Сынмин моргнул, — Что говорят? — Что она шлюха. Сынмин вздрогнул. На долю секунды он увидел красный цвет, но потом увидел, что Минхо просто жалобно пьет мисо-суп, пытаясь дышать через заложенный нос. Сынмин смотрит на свой сжатый кулак и быстро разжимает его. Он уже слышал это слово. Он слышал, как им перебрасывались в школе и среди его соседей, когда богатые тетушки в неоновых леггинсах пробегали мимо их улицы. Но Сынмин никогда не понимал его смысла, кроме того, что оно грубое и обидное. — Почему? — Сынмин хмурится, глядя на свои колени. Минхо пожимает плечами: — Не знаю. Просто кое-что подслушал. — Она не шлюха. — Я знаю. — Она классная, трудолюбивая и умная. Она умнее, чем все остальные здесь, — продолжает Сынмин, и ему кажется, что он начинает заболевать от микробов Минхо, когда у него начинает закладывать нос, — Иногда она бывает злой и сердится на меня, но это потому, что она собиралась пойти в ветеринарную школу, завести кучу друзей, найти парня и быть суперсчастливой. Если бы не я, она бы уже была там сейчас. — Да, — голос Минхо внезапно стал мягким, — Я знаю. — Но никто другой не знает, — возражает он и понимает, что плачет — не от болезни, — Точно так же, как все не знают, как тебе больно. Минхо вздыхает и наклоняется вперед, чтобы поставить миску на стол. Одеялом он грубо вытирает залитое слезами лицо Сынмина. — Ты не должен быть таким чувствительным. Люди будут этим пользоваться. — И что? Я знаю, что ты этого не сделаешь. — Откуда ты знаешь, что я не воспользуюсь этим? — Ты слишком глуп, чтобы обмануть меня. — Я не могу обмануть того, у кого не работает мозг. Сынмин использует край одеяла, чтобы ударить Минхо по голове. В ответ Минхо чихает ему прямо в лицо, и Сынмин вскрикивает. Он уже собирается бежать в ванную, чтобы вымыть лицо, когда Минхо бросается на него и прижимает к дивану. В следующий момент они начинают соревноваться в щекотке, и Сынмин смеется и визжит, когда Минхо проводит пальцами по его талии и почти выводит его из строя ударами по ребрам. Когда Сынмин, наконец, просит пощады, Минхо сдается, но затем ударяет Сынмина по лбу и хмыкает. — Видишь? — Вижу что? Ты, чудовище. — Ты ужасный плакса, — говорит Минхо, — Но красивый, когда улыбаешься. Поэтому тебе нужно меньше плакать и больше смеяться. Сынмин моргает на него. Что-то в его желудке переворачивается. Возможно, он действительно болен, но пока он не обращает на это внимания, предпочитая вести себя как грубиян. — Я снова буду плакать, просто чтобы позлить тебя. Он закрывает лицо, когда Минхо угрожает ударить его коленом в нос. После некоторого времени взаимных оскорблений они переходят в комнату Сынмина, который довольно быстро приходит в себя после вспышки слез. Сдерживание всего этого гнева так долго превратило эти неприятные чувства в слезы. Сынмин не уверен, что это хорошо. Пока Минхо укладывается на кровать с коробкой салфеток в руках, он слушает, как Сынмин возбужденно рассказывает о своей растущей коллекции книг, плакатах на стенах и звездах на потолке, которые ярко светятся в ночное время. — Ботаник, — говорит Минхо. Сынмин игнорирует его и забирается на кровать, чтобы достать свою звездную карту. — Когда у тебя день рождения? — 25 октября. Сынмин быстро находит созвездие Скорпиона и показывает его Минхо, но тут мир наклоняется вокруг своей оси и медленно останавливается. Он смотрит на Минхо расширенными, выпуклыми глазами. — Подожди. Что? — Это похоже на удочку, — Минхо прищурился и посмотрел на созвездие своего звездного знака, — Или на ракетку для лакросса. Сынмин вскакивает с кровати и хватает свой мини-календарь. — Минхо, какой сегодня день? — Э-э, — протянул Минхо, не проявляя интереса, — 25-е? Сынмин издает такой ужасающий крик, что Минхо падает навзничь. Сынмин вскакивает на Минхо и чуть не задевает его локтем, когда трясет старшего за плечи. — Ты не сказал мне, что у тебя сегодня день рождения! — Я буквально только что сказал тебе, — прохрипел он. — Ты мог бы сказать мне раньше, — с досадой говорит Сынмин, — Я даже не подарил тебе подарок. Мы даже не праздновали. И ты заболел. Это такой плохой день рождения. Как ты мог допустить такое? — Это просто день, когда я становлюсь на год старше, — ворчит Минхо, отмахиваясь от рук Сынмина, — Тут нечего праздновать. — На год старше — значит, скоро у тебя будет работа, ты сможешь зарабатывать деньги и уехать отсюда, — рассуждает Сынмин. — Да. Правда. Опечаленный, Сынмин падает на спину и смотрит в потолок, все больше надуваясь. Он не возражает, если Минхо не любит дни рождения. В конце концов, это его жизнь, но он может хотя бы провести ее с большим удовольствием, а не сидеть дома, больной и несчастный. Словно прочитав мысли Сынмина, Минхо накидывает на него одеяло, чтобы оба были защищены от холода. — Не будь таким болваном, — бормочет он с неохотой — может быть, даже с робостью, если Сынмин достаточно сосредоточится, чтобы уловить его тон, — В будущем у нас будет много дней рождения, которые мы проведем вместе. Сынмин вскидывает голову и смотрит на него. Минхо прячет лицо под одеялом, но под пучком волос виднеется очень красное ухо. — Правда? — Да. — Но до твоего отъезда осталось не так много дней рождения. — Тогда следуй за мной. Его сердце на мгновение замирает. — Что? — Ты же не собираешься остаться здесь навсегда? — Минхо выглядывает из-под одеяла, чтобы оценить его, — Ты ненавидишь это место так же, как и я. Когда закончишь школу, поедешь со мной в Сеул. Сынмин еще не думал так далеко вперед. Все, о чем он может думать, это о том, как его сестра моет пол в ванной и работает долгие часы, а потом возвращается и плачет в своей спальне, подавляя рыдания в надежде, что это не разбудит Сынмина, когда он уже проснулся. Эта жизнь не принадлежит ему. Она должна принадлежать его сестре. Он не может прожить ее жизнь, будучи всего лишь разумным фрагментом, оставшимся от мертвого существа. Внезапно ему закрывают рот рукой, а Минхо смотрит на него так, будто съел лунный свет. — Перестань плакать. Сынмин моргает. Он дотрагивается до щеки, но пальцы сухие. — Но я не плачу. — Ты выглядишь так, будто собираешься, — Минхо убирает руку. Он достает из коробки салфетку и сморкается в нее, прежде чем сказать, — Ты можешь сказать «нет». Это не так сложно. Ты не ранишь мои чувства. — Я не хочу говорить «нет», — бормочет Сынмин, теребя нитки своего тонкого свитера, — Но я пока не знаю, что мне делать в будущем. Я не могу оставить нуну. — Твоя нуна уже взрослая. К тому времени, когда ты закончишь школу, ей будет почти тридцать. Ты не оставишь ее позади. — Наверное… Да. Минхо снова вздохнул и дергает себя за мочку уха. — Ладно, давай больше не будем об этом говорить. От того, что ты так много думаешь, у меня болит голова. Так в комнате снова наступает тишина. Сынмин наблюдает, как свет за окном медленно переходит в цвет ежевики, когда наступает вечер. В какой-то момент Минхо засыпает, свернувшись калачиком в одеяле с приоткрытым ртом, бормоча бессмысленные вещи, и Сынмин слушает его тихое, хотя и сбивчивое дыхание — взлеты и падения его груди, стук сердца, которое рикошетит о его собственную грудную клетку. Звезды на его потолке светятся, но Сынмин не смотрит на них, он смотрит на Минхо, который лежит рядом с ним, как теплая, мягкая звезда, и Сынмин закрывает глаза, надеясь, что до того, как Минхо уедет, они продолжат создавать больше воспоминаний вместе. (В итоге Сынмин заболел, но это не страшно, теперь очередь Минхо заботиться о нем).***
Как будто подвал Сынмина был незакрытой картой в ограниченной орбите мест Минхо, он все чаще приходит к нему, чтобы пообщаться. На самом деле, он приходит так часто, что практически живет там. Сынмин узнает, что Минхо втайне независим — он умеет готовить простые блюда, которые у Сынмина не получаются, и даже готовит вкусный рамен на ужин однажды вечером, когда его сестра ушла на работу. Они едят друг напротив друга за обеденным столом, и Сынмин задается вопросом, всегда ли время ужина было таким теплым. Чаще всего Сынмин разрешает Минхо ночевать у себя, когда Сынмин замечает новые синяки, которые не выглядят так, как будто они появились после спасения попавших в беду кошек. Приятно иметь компанию в одинокие школьные вечера, но Сынмин также понимает, насколько они тоскливы. Они смотрят фильм ужасов на ноутбуке его сестры. Критики назвали этот фильм самым страшным из всех, но Сынмин едва заметно вздрагивает, а Минхо лишь зевает в девятый раз за вечер, когда женщина на экране обезглавливает себя проволокой для рояли. Когда происходит очередной прыжок, Минхо освистывает экран и раздувает малину. — Мы какие-то скучные, — говорит Сынмин. — Не наша вина, что они полагаются на экстремальную жестокость, чтобы шокировать нас, — насмехается Минхо, прищурившись на экран, — Как будто я не видел одну и ту же сцену, но в разных фильмах, сотни миллиардов раз. — Ладно, значит, мы скучные и совершенно ненормальные. Круто. Когда Минхо впервые встречается с сестрой Сынмина, он ведет себя совсем не так, как обычно, застенчиво и покорно. Сынмин не понимает, почему, пока они не остаются наедине с яблоками, которые сестра нарезала для них, чтобы съесть в его спальне при свете звезд. — Она красивая, — ворчит он. Глаза Сынмина выпучиваются. — Фу. Она тебе нравится? Она, типа, настоящая бабушка. — Я просто думаю, что она красивая. Я же не собираюсь вставать на колени и, блять, делать ей предложение. — Не ругайся! Минхо спихивает его с кровати. Но самое главное, что делает Сынмин, это показывает Минхо его чашку со звездами. Он объясняет смысл, значение всего этого, но Минхо, похоже, не понимает, в чем суть. Он считает ее детской и странной, поэтому Сынмин убирает ее и старается не смущаться, даже если Минхо неловко отказывается от своих слов, пытаясь успокоить его. Школа пролетела незаметно, пока не наступила зима, потом весна, потом снова лето. Именно летом Минхо находит кучу головастиков в высыхающей луже возле подъезда Старика Чона. Старик Чон сообщает им обоим, что неестественное перемещение земноводных между водоемами может привести к распространению болезней, поэтому Минхо каждое утро просыпается и наполняет большую банку водой, чтобы пополнить лужу, и приходит каждый вечер, чтобы сделать это снова. Он даже покупает капли дехлоринатора, чтобы убедиться, что вода безопасна для головастиков. Минхо продолжает эту процедуру до тех пор, пока головастики не вырастают в маленьких жаб и, в конце концов, не выпрыгивают из лужи самостоятельно. Когда это происходит, Минхо не перестает улыбаться весь день. Сынмин многому учится у Минхо. Однажды в середине лета они загорали под деревом с мороженым в руках, когда Минхо спросил его: — А ты знаешь, почему у стрекоз большой зад? — Нет, — ворчит Сынмин, почесывая комариные укусы на шее, — Просвети меня. — Это потому, что они дышат через задницу и выпускают из нее воду, чтобы летать быстрее, — объясняет он, — Представь, что твоя задница — это и трубка, и турбоусилитель. Черт, я бы хотел себе такой. — Что это вообще значит? — Это значит, что нам не стоит больше ловить стрекоз, если мы не хотим получить их соком по лицу. Сынмин давится. Они проводят вместе каждую свободную минуту лета, от создания нового домика из туннеля на детской площадке до исследования лесов на велосипеде Минхо и игры на веревочных качелях над сверкающей рекой; спасения кошек, застрявших на деревьях, и создания для них картонных убежищ от летних ливней; подшучивание над соседскими хулиганами, заливая их бассейны на заднем дворе коровьим удобрением (после долгих тренировок, в которых Сынмин не признается, что он был инициатором); и обмен мороженым в жаркие, знойные дни, когда им приходилось оставаться в подвале, чтобы сохранить прохладу. Старик Чон был рад одолжить им поднос для льда, но их намерение сделать чай со льдом срываются, когда Сынмин высыпает кубик льда под рубашку Минхо, из-за чего он кричал, как истеричная обезьянка. Его радость оказывается мимолетной, когда Минхо высыпает весь поднос со льдом в штаны Сынмина. Он никогда в жизни не чувствовал себя таким замерзшим и онемевшим. Сынмину пришлось лечь на обжигающий тротуар, чтобы хоть немного прийти в себя, а Минхо на заднем плане гоготал, как злобный злодей. Но лето скоро заканчивается, и Сынмин с ужасом ждет начала средней школы. Он проводит первый день занятий с повышенной паранойей и задается вопросом, когда же взросление стало настолько отстойным. Ему приходится общаться со своими товарищами-первоклассниками, и он пробирается по переполненным коридорам, словно моряк, заблудившийся в море. И хотя его не запихивают в шкафчик, Сынмина терроризируют несколько крупных мачо-крутых парней. В какой-то момент в течение учебного года Сынмину удается завести нового друга — более высокого, тощего красивого азиатского парня и с псевдо стрижкой под горшок. Он также недавно переехал в пригород, что означает, что он стал объектом всевозможных горячих сплетен, которые Сынмин неизбежно подслушивает у проходящих мимо одноклассников, но парня это, кажется, не беспокоит. На самом деле, он выглядит взволнованным. — У тебя действительно две мамы? — спрашивает Сынмин из любопытства. Хенджин надувает грудь и выпрямляет спину. — Да, а что? У тебя с этим проблемы? Ищешь, кого бы побить? У меня черный пояс по тхэквондо, так что я могу и буду надирать тебе задницу! Было комично наблюдать за такой неудачной попыткой запугивания. Может, у Хенджина и есть рост, но у него точно нет грозной харизмы Минхо. — Однажды я прочитал книгу о двух пингвинах-геях, которые вместе воспитывают ребенка, — отвечает Сынмин, — Мне она очень понравилась. Лицо Хенджина при этом сразу же озаряется. Он обнимает Сынмина и скрепляет их дружбу восторженным объятием. Хенджин — один из немногих в школе, у кого, похоже, есть работающий мозг, поэтому Хенджину не требуется много времени, чтобы завоевать положительную репутацию — благодаря своей привлекательной внешности и хорошему характеру — и вся эта хорошая репутация по ассоциации передается и Сынмину. Они с Минхо делят пакет чипсов у лестницы во время обеда, когда Минхо говорит ему: — Разве не забавно, что те же самые дети, которые говорили за твоей спиной, теперь хотят дружить с тобой из-за того бобового шеста, с которым ты общаешься? — Сомневаюсь, что это так, — фыркнул Сынмин, — У меня нет такой милой личности, как у Хенджина. И я тихий. — Нет ничего плохого в том, чтобы быть тихим, — говорит Минхо, — Это не твоя проблема, что они боятся тихих людей. Сынмин видит в этом долю правды. Тихие люди могут быть страшными. — Но ты прав в том, что у тебя не очень приятная личность, потому что это действительно так. Сынмин берет горсть чипсов и высыпает их на колени Минхо. — Согласен. Однажды оба его социальных мира сливаются воедино, когда Хёнджин приходит потусоваться с ними в нише под их обычной лестницей. Сынмин переводит взгляд с нервного лица Хенджина на неподвижный взгляд Минхо. Это немного странно. И смешно. Сынмин хочет украсть телефон Минхо, чтобы записать это. — Ты тот странный второкурсник, который любит избивать людей? — наконец спрашивает Хенджин. — Он спасает кошек, — отвечает Сынмин, игнорируя взгляд Минхо, — И он бьет только тех, кто плохо ко мне относится. — Вау. Круто, — Хенджин сияет, — Значит, ты как школьный мститель, но только для Сынмина! Это даже романтично. Сынмин кивает в знак одобрения и согласия и наслаждается тем, как Минхо светится свекольно-красным в тени. — Я убью вас обоих, — шипит Минхо, весь покрасневший. — О-о, — наклоняется Сынмин, чтобы прошептать, — Это наш сигнал к бегству. Хенджин недоуменно смотрит на него. — А? Сынмин перепрыгивает через перила и успевает увернуться от попытки Минхо избить его с привычной легкостью, и наблюдает, как Минхо хватает Хенджина за лицо и дергает за щеки, как за липкие рисовые лепешки. Лестница наполняется криками и мольбами Хенджина о пощаде, и другие студенты в страхе разбегаются, а Сынмин безжалостно смеется над этим зрелищем. Когда Минхо заканчивает мучить Хенджина, бедный парень остается лежать на полу с болящими щеками. Но тут Минхо ловит взгляд Сынмина и проводит пальцем по его горлу: «Ты следующий.» Это только усиливает смех Сынмина. Минхо тоже начинает смеяться, звук похож на морские брызги, и Сынмин хочет, чтобы они смеялись вечно. Когда обед заканчивается, и они расходятся на занятия, Хенджин потирает щеки, чтобы унять покраснение, и говорит легким голосом: — Интересные вы ребята. Сынмин моргает. — Что ты имеешь в виду? Хенджин оглядывается по сторонам в поисках назойливых занятых людей, прежде чем наклониться поближе. — Ты ведь знаешь, что о нем говорят? О Минхо? — Ничего такого, чего бы я уже не знал. — Тогда ты должен знать, что я тоже боялся его — до сегодняшнего дня! — ярко заявляет Хенджин, — Я не думал, что он может так смеяться — то есть, я не думал, что ты тоже можешь так смеяться, ведь ты всегда такой тихий — пока не увидел вас вместе. Это как смотреть ситком, но с двумя самыми скрытными людьми на земле. Сынмин нахмурился и почесал грудь. Он не знает, что сказать. Он чувствует себя немного неловко, слыша все это. — О. Хорошо. Хенджин похлопывает его по спине и мечтательно вздыхает. — Мы любим на это смотреть. — Смотреть на что? Хенджин игнорирует его, чтобы проверить свои наручные часы. — О, черт. Я должен идти на занятия прямо сейчас. Увидимся позже, Сынмин! Сынмин смотрит, как он мчится со скоростью света. Как только он уходит, Сынмин запоздало бормочет: — У нас с тобой один класс математики, тупица. Слова Хенджина не дают ему покоя до конца дня. Сынмин не понимает, как посторонние люди могут воспринимать Минхо в таком нелестном свете, но, опять же, они выросли вместе. Они изводили друг друга до беспамятства и чаще не соглашались, чем соглашались, но они были необходимым парадоксом. Противовес. Минхо знает Сынмина, а Сынмин знает Минхо. По крайней мере, Сынмин знает то, о чем Минхо решает дать знать. Любопытство берет верх, поэтому после школы, когда Минхо везет их по извилистой дорожке школьного квартала, Сынмин после некоторого времени спокойной езды заговаривает. — Могу я тебя кое о чем спросить? — Ты только что спросил. Сынмин игнорирует его. — Почему ты позволяешь людям так думать о тебе? — Как думать? — Например, то, что они говорят о тебе. Ты их не поправляешь или что-то в этом роде. Я знаю, что ты не неудачник. Я знаю, что ты не воруешь деньги, не участвуешь в драках ради забавы и не пинаешь котят в канализацию. Минхо пожимает плечами. — Тогда этого достаточно. — Что? — Мне нужно, чтобы меня знал только ты, — отвечает Минхо беззаботно, как будто говорит о погоде, — Почему я должен тратить свое время на исправление людей, которые никогда не потратят ни одного часа своего дня, чтобы узнать меня получше? Так что, неважно. Пусть думают, что хотят. Я знаю, кто я. То, что они думают обо мне, не изменит этого. Сынмин моргает. Он пытается посмотреть на лицо Минхо, но боится упасть, потерять равновесие, поэтому он просто крепче обхватывает плечи Минхо и смотрит на голубые переливы летнего неба. — Ты действительно крут, — это все, что может сказать Сынмин. Минхо хмыкает. — Я знаю. Хенджин постепенно вливается в их повседневную жизнь. Он ездит на велосипеде рядом с ними после школы и, кажется, не возражает против их тихой, обыденной жизни. Он напоминает Сынмину маленького моллюска, который с удовольствием плывет по течению. Но когда Хенджин приглашает их обоих в свой дом, утопающий в кустах франжипани, расположенный в более богатой части пригорода, Минхо остается за белым забором. Сынмин сразу же замечает это, потому что он всегда стоит на шаг позади него, а не впереди. Он оборачивается и спрашивает: — Что случилось? — Я не могу войти, — говорит он, сжимая руки в кулаки. Сынмин хмурится. Оглянувшись через плечо, он видит, как Хенджин скачет по ступенькам к крыльцу. — Тебе плохо? — Я просто не могу войти. — Почему? — Ты знаешь почему. — Потому что… — Сынмин нервно переминается с ноги на ногу, — Потому что у него две мамы? — Не это, — говорит Минхо, — Ты знаешь, что дело не в этом. Сынмин оценивает, как Минхо дергает за молнию своей куртки. Он рассматривает потрепанные кроссовки и старую ветровку Минхо, а затем опускает взгляд на свой собственный беспорядочный наряд. Сынмин издал небольшой доброжелательный смешок, когда его осенило понимание. — Ты же знаешь, что Хенджину на это наплевать, верно? У него две мамы-лесбиянки, Минхо. Он слишком занят, устраивая драки с гомофобами, чтобы заебывать нас тем, что у нас нет денег. — Не матерись, — Минхо складывает руки на груди и бросает острый взгляд в сторону, — Ладно. Забавно наблюдать, как Минхо ведет себя упрямо и неохотно, но как только он встречает симпатичных мамочек Хенджина, он превращается в ничто иное, как взъерошенный беспорядок. Он заикается, когда одна из мам Хенджина — Ирэн, как, по словам Сынмина, ее зовут — обнимает его. Они ничего не говорят о ранах на его лице. Они дают им персиковый лимонад и оставляют всю гостиную со всеми игровыми приставками на их усмотрение. Сынмин не думает, что за всю свою жизнь он играл в Super Smash Bros так много, как сейчас, но ему это нравится, потому что они все вместе смеются до боли в животе и ребрах. — Кстати, тебе нужно поменьше показывать, что тебе нравятся сиськи, — непринужденно говорит Хенджин, протягивая руку вперед, чтобы потрепать Минхо за уши, которые все еще красные, — Твое лицо было похоже на гигантский спелый помидор между грудью моей мамы. — Она просто красивая, — Минхо отбивает руки Хенджина, — Прекрати это. — Но ты же позволил Сынмину это сделать! Почему я не могу? Минхо поднимает капюшон своей толстовки, чтобы прикрыть уши, и хмуро смотрит на экран телевизора: — На этот раз я Кирби. Сынмин моргает, делая паузу в потягивании лимонада. Хенджин надувается и начинает новый матч вместо того, чтобы донимать Минхо, но Сынмин уже не обращает внимания на игру. Он смотрит на тщательно вылепленное выражение безразличия Минхо, его черты лица разглажены с практической легкостью. Сынмин смотрит на прыщи на подбородке и шрамы от сыпи на щеках. Он смотрит на родинки, которые не видит с такого расстояния, но может определить вслепую, потому что знает их расположение наизусть. Сынмин смотрит на свое любимое, покрытое пятнами лицо, и это все, что он может видеть. Хенджин щелкает его по виску. Сынмин отводит взгляд и берет в руки контроллер. В его груди разливается непонятное тепло. Когда они идут домой после заката, Минхо молчит. Сынмин наблюдает за тем, как небо цвета сахарной ваты становится все более насыщенным и приобретает оттенок фуксии среди сливающихся облаков. Если он сильно прищурится, то сможет разглядеть мизерный блеск одинокой звезды. Сынмин слышит, как бьется его сердце. Он слышит, как бьется сердце Минхо. Он слышит, как бьется сердце всех остальных в округе — шум людей, птиц, ломающих мелкие кости о стекло, призраков, запутавшихся в линиях электропередач. — Минхо, — говорит он без всякого смысла, и его имя ввинчивается ему в ребра и устраивает там свой дом. — Хм? Его щеки обветрились. Сынмин не знает, что ответить, и закрывает глаза. — Неважно. Вскоре они оказываются возле бунгало Старика Чона. Сынмин спрыгивает с велосипеда и ждет, что Минхо последует за ним, но тот все еще сидит на велосипеде, крепко обхватив руками ручки. — Сегодня вечером я поеду домой, — говорит Минхо, — Завтра утром мне нужно помочь отцу выполнить поручения. — О, — Сынмин сжимается, чтобы защититься от холодного порыва ветра, — С тобой все будет в порядке? Взгляд Минхо становится холодным и обвиняющим. — А почему это должно быть не так? — О, я… нет. Ничего. Неважно. — Да, — Минхо смотрит в сторону, челюсть напряжена, — Неважно. Сынмин смотрит ему вслед. Мурашки бегут по его рукам от вечернего ветра, зеленые кусты района выглядят почти черными, силуэтными, как будто из них убрали цвет. Краем глаза Сынмин видит слабое подобие отца, который смотрит прямо на него из тени. Сынмин моргает, но отца уже нет. Минхо больше нет. Крошечная, одинокая звезда исчезла. Может быть, Минхо тоже призрак: достаточно реальный, чтобы любить, но всегда недосягаемый.***
Минхо не приходит в школу на следующий день. И через следующий тоже. Сынмин старается не волноваться, ведь они не такие друзья, чтобы волноваться. Но в итоге он спрашивает Хенджина о его местонахождении и даже пытается расспросить Минджуна — который выбыл из социальных слоев к началу старшей школы — после того, как Сынмин успешно загнал его в угол посреди коридора, чтобы расспросить его, но Минджун эффективно избегает Минхо, насколько это возможно, и скорее поставит себе еще один синяк на скуле, чем бросит на него хоть один взгляд. Минхо нигде не видно, но Сынмин постоянно думает о нем. Его мысли быстро возвращаются к образу жестких рук Минхо, сжимающих ручки его велосипеда: «Мне нужно помочь отцу с поручениями». Его голос звучит натянуто, губы кривятся — подбородок приподнят, тело готово к атаке. Сынмин видел такой же язык тела у испуганных животных, но Сынмин не может взять в толк, почему Минхо боится, ведь Минхо не боится. Он тот, кого боятся. Не имея других вариантов, Сынмин прибегает к расплывчатой мудрости Старика Чона. Он взбегает по ступенькам к входной двери и стучит. Когда Старик Чон открывает дверь, его лицо румяное и бледное, но глаза светятся трезвостью. — Как дела, парень, — сурово спрашивает он. Сынмин сглатывает и встает прямо. — Ты знаешь, где живет Минхо? — Зачем тебе это знать? — Я не могу его найти, — говорит он, стараясь, чтобы его голос звучал ровно и уверенно, — Мне просто нужно найти его. Старик Чон молчит, но потом издает усталый вздох и прислоняется к дверному проему, но от резкого движения Сынмин вздрагивает. Старик Чон сразу же замечает это и делает осторожный шаг назад, чтобы между ними оставалось дополнительное пространство. — Хорошо. Я знаю, что у меня много лишних килограммов, и я выгляжу так, будто могу раздавить тебя в консервную банку, но я не бью детей, — говорит он, — И никогда не буду. Сынмин смотрит на него настороженно. — Пьяные всегда бьют людей. — Людей? Да, без сомнения, когда они напиваются в баре, но пьяницы не бьют детей, — отвечает он, — Дерьмовые люди бьют детей. Дополнительные очки, если они пьяны. Сынмин не видит разницы, но его сердце чувствует себя менее беспокойно. По крайней мере, теперь он может поговорить со Стариком Чоном без иррационального страха, что его обидит еще один мужчина средних лет. Но это подводит Сынмина к следующей мысли. — А отец Минхо обижает его? — Обижает? Ха! Я уже год пытаюсь вытащить парня из этого дома, но здешним копам просто наплевать, а этот ублюдок Ли знает, как хорошо скрывать свое дерьмо, — Старик Чон проводит рукой по своему пепельному лицу. Сынмин сдерживает желание крикнуть «не ругайся!» каждый раз, когда Старик Чон произносит эти слова, — Вот почему я не рекомендую такому ребенку, как ты, посещать его дом. Знаешь, где еще он может быть? Сынмин хмурится. Он смотрит на окно, затянутое инеем, как бледной поганкой или белой пылью, а за туманной пленкой — силуэты возвышающихся деревьев, устремленные в ночное небо, отмеченные трепещущими крыльями призрачных вьюрков. Он думает о белой пыли, о летней жаре, о прядях волос Минхо, которые падали на его веки, как мягкий звездный свет. Сынмин думает о лете. Он думает о детской площадке. Его глаза расширяются. Сынмин бросается к нему со словами «спасибо!» и бежит вниз по лестнице, слепо махая рукой за плечом, когда Старик Чон зовет его, чтобы он был осторожен. Он выбегает из бунгало и бежит по улицам — бежит до тех пор, пока ноющие ребра не впиваются в легкие, а сердце не выпрыгивает через горло. Он скрещивает пальцы, когда, запыхавшись, добегает до детской площадки. Когда он замечает красный велосипед, брошенный на землю возле коробки, он мгновенно устремляется к ползущему туннелю. Там стоит фигура, свернувшаяся калачиком на гофрированном металле в большом пальто — лицо скрыто длинной шапкой — и Сынмин не задумываясь бросается на Минхо. — Господи, блять, — ругается Минхо под его тяжестью, — Сынмин? — Ты сумасшедший, — Сынмин уткнулся лицом в холодную шею Минхо и крепко обхватил старшего, — Ты чертовски сумасшедший, тупой идиотский ублюдок. — Как много ругательств. Сынмина на мгновение съедает пламя гнева, но он снова подавляет его в пыль. — Мы больше не друзья? Наступает ошеломленная пауза. Затем, тихо: — Конечно, друзья. — Тогда почему ты не пришел ко мне? — Ты можешь сначала слезть? Сынмин неохотно подчиняется и отпускает его. Когда Минхо садится, он смотрит ему вслед, и в тусклом свете уличных фонарей, слабо светивших им вслед, Сынмин замечает глубокую фиолетовую полосу под левым глазом Минхо. Он не знает, какое у него выражение лица, потому что Минхо вздыхает и проводит рукой по лицу Сынмина, говоря: — Вот почему. Ты выглядишь как побитый щенок. Сынмин скрипит зубами и хватает Минхо за рукав пиджака. — Ну и что? Перестань хоть на минуту заботиться обо мне и хоть раз начни заботиться о себе. — О, ты злишься. — Конечно, злюсь! Я сказал, что помогу тебе, когда понадобится, но я не узнаю, когда, если ты мне не скажешь. Ты никогда не говоришь мне ничего… — Нет, нет. Эй, заткнись… просто заткнись, — огрызается Минхо, вырывая свою руку из хватки Сынмина. На его губах застыла мерзкая усмешка, — Не говори так, когда ты ни черта не понимаешь в моей жизни. Это только еще больше злит Сынмина, потому что он понимает. Возможно, он понимает больше, чем сам Минхо. Минхо так легко пренебрегает хрупкостью собственной жизни, что это приводит Сынмина в ярость до самой глубины души, как расплавленная лава, проливающаяся сквозь мантию растрескавшейся земли. Он хочет схватить Минхо за плечи и вытряхнуть его из орбиты недоверия — вытащить его из собственной самодовольной задницы в реальность: о нем заботятся, его любят, и он — звезда, до которой Сынмин хочет дотянуться своими неуклюжими, неумелыми руками. Но Сынмин не знает, как это сделать. Он умеет говорить, но теряет все слова, когда дело касается Минхо. Он всегда так делает. Тогда Сынмин хватает его за руки. Минхо испуганно опускает глаза, когда Сынмин переплетает их пальцы. Его руки холодные и шершавые, и Сынмин может только надеяться, что он достаточно теплый для них обоих. — Оставайся с нами, пока не закончишь школу, — говорит Сынмин. Минхо смотрит на него. В белке его левого глаза запеклась кровь. — Что? — Не то чтобы это было что-то новое. Ты и так там практически на халяву живешь, — поспешно поясняет Сынмин, — Просто это будет более постоянным. Ты можешь спать в гостиной, если не хочешь спать в моей кровати. Мы сможем вместе просыпаться, вместе ходить в школу и вместе возвращаться домой. — Мне не нужна твоя благотворительность, — говорит он с скрытой дрожью в голосе. — Ты очень глуп, если думаешь, что это благотворительность. Я живу на свалке. Если бы Хенджин попросил тебя жить с ним, тогда это была бы благотворительность. Нуна в любом случае может использовать лишнюю пару рук для уборки ванной и кухни. Может быть, она даже заплатит тебе — кто знает. Просто живи со мной. Минхо молчит, как будто это роковое решение, над которым ему нужно долго-долго размышлять, хотя все просто: «да» или «нет». Сынмин растирает пальцы Минхо между своими ладонями, пока они не становятся теплыми, и целует их. Из горла Минхо вырывается что-то нечленораздельное. Сынмин не может разглядеть его лицо в едва освещенном туннеле, но он уже знает, что уши Минхо должны быть краснее, чем у кардинала. И вот, спустя, казалось бы, вечность, Минхо испускает вздох. Все его тело выдыхает вместе с ним. — Хорошо, — тихо говорит Минхо, — Хорошо. Сынмин моргает. Он пытается подавить улыбку, которая, как он чувствует, так и рвется, но Минхо злится на его неудачные попытки скрыть улыбку, и в конце концов Сынмин тихонько смеется в свои ладони. Да. Хорошо. Когда они возвращаются домой, Старик Чон качает головой при виде синяка под глазом Минхо и протягивает Сынмину баночку тигрового бальзама с запахом эвкалипта. Это тот самый целебный бальзам, который его мать мазала на его синяки. Сынмин варит яйцо и заворачивает его в полотенце. Он осторожно прижимает его к синяку под глазом Минхо и отпрыгивает назад, когда Минхо издаёт резкое шипение. — Разве ты не должен был использовать лед? — Минхо энергично бьет ногами по воздуху, чтобы выразить свою боль. — У нас нет льда. — Дерьмо. — Не ругайся, — тихо произносит Сынмин и кладет яйцо обратно на синяк под глазом Минхо. Позже, той же ночью в его комнате стоял запах тигрового бальзама: лекарственного и жгучего. Они лежали рядом друг с другом на кровати Сынмина, смотрели на светящиеся звезды на потолке и не разговаривали. Минхо кладет голову на плечо Сынмина и засыпает. Время перестает существовать. Сынмин прислушивается к его тихому дыханию, не собираясь спать. Вместо этого Сынмин думает об эволюции. Он думает о движении облаков вокруг Юпитера. Он думает о настоящих звездах на настоящем небе и о звезде на своем плече. Сынмин проглатывает все слова, которые не смог сказать, и надеется, что руки, которую он нежно положил на грудь Минхо, будет достаточно, чтобы передать их.***
Минхо возвращается в школу с намазанным на лице консилером, слишком бледным для его лица. Сестра Сынмина с радостью разрешила Минхо остаться с ними и позже поиграть в визажиста, чтобы замазать синяк под глазом Минхо, но она, кажется, забыла, что у них совершенно разный оттенок кожи. Однако это ее не останавливало. — Разве я не похож на Зуко? — спрашивает Минхо с ноткой гордости. — Нет, — обрывает Сынмин, — Ты похож на идиота. Хенджин, напротив, так расстроен неправильным оттенком, что лично посвящает себя во временного визажиста Минхо и таскает его по всем торговым центрам города, чтобы подобрать консилер и тональный крем, подходящие к его оттенку лица. Не стоит говорить, что Хенджин проводит лучшее время в своей жизни, избивая лицо Минхо — разумеется, с помощью спонжа. — Как так получилось, что он нанёс тональный крем и на твою шею? — Сынмин хмуро разглядывает плавный переход. — Не знаю. Он сказал, что это странно выглядит, если мое лицо ярче, чем шея. — Но он замазал твои родинки, — говорит Сынмин, — Твои родинки красивые, они не должны быть скрыты. — Говори это Хенджину, а не мне, — говорит Минхо, отталкивая лицо Сынмина от своей шеи. Он поворачивается, и Сынмин видит, как его ухо светится красным. Вскоре глубокий фиолетовый цвет синяка переходит в мутный сине-зеленый, и остается лишь акварельный след увядающего желтого цвета. Минхо становится счастливее, живя с Сынмином и его сестрой, и Сынмин считает, что бесплатные поездки на велосипеде в школу стоят того террора, который он теперь терпит дома. Старик Чон не возражал против лишнего квартиранта. Он помог купить для Минхо самое необходимое, часто проверял его и даже учил водить машину. Сынмину выпала величайшая честь наблюдать, как Минхо сдается после 5 минут изучения правил вождения. Когда заканчивается лето, Сынмин чувствует, что детство тоже заканчивается. Взросление сопровождается растущими болями, и ему это совсем не нравится. Половое созревание — это странно. Ему уже доводилось слышать такие разговоры (его сестра вся вспотела, когда пыталась объяснить тонкости полового акта, а Минхо не очень-то помог, когда продемонстрировал весь процесс руками, назвав его «шпаргалкой для пипи»), но когда у него начинают расти волосы там внизу, он начинает немного паниковать. — Неужели мои яйца должны быть такими волосатыми? — спрашивает он. Он смотрит, как Минхо выплевывает воду и спотыкается о собственные ноги, отчего падает лицом на землю, — Ладно, буду считать, что да. С тех пор, как на всех обрушились волны гормонального дисбаланса, Сынмин получает гораздо больше грубых комментариев о своей сестре от задиристых хулиганов. Сынмин учится защищать свое имя с отточенным мастерством красноречия, но когда они вдруг разбегаются, как испуганные мыши, Сынмин оглядывается и видит, что Минхо вяло ковыряется в своем ухе. — Ты что-то сделал? Минхо невинно моргает. (Он не был невинным.) — Нет. Но есть еще больший претендент на звание худшей вещи во взрослой жизни: прыщи. У него полно прыщей на лице и затылке. И хотя Сынмин овладел искусством самоограничения после того, как его годами кусали комары, он не может удержаться, чтобы не почесать их. Они такие большие, бугристые и нежные, что это расстраивает его до самых косточек. Он хочет расцарапать себе все лицо, чтобы на нем выросла новая кожа. Хенджин, несправедливо благословленный богами (и деньгами), предлагает самоучитель по уходу за кожей. Сынмин не думает, что склонность Хенджина к драматизму может распространяться на разные темы, пока Сынмин не заходит в компьютерный класс во время обеда, чтобы посидеть и посмотреть, как он готовит презентацию в Powerpoint. — Я рекомендую использовать очищающее средство с салициловой кислотой, чтобы мягко отшелушить кожу и уменьшить количество прыщей, затем гиалуроновую кислоту для поддержания барьера влажности, затем, возможно, сыворотку с ниацинамидом для уменьшения проявления прыщей и застойных явлений — и в завершение суперувлажняющий крем, чтобы сохранить все полезные вещества. Твоя угревая сыпь не так уж плоха, поэтому если тебя больше интересует точечное лечение, ты также можешь попробовать приобрести крем с перекисью бензоила, чтобы наносить его на прыщи, чтобы убить бактерии под кожей. Чистая кожа требует любви и терпения, Сынмин! Время, время, время! Сынмин смотрит на него, шлепая указкой по экрану. Он абсолютно ничего не понял. — Эм. Что такое соляная кислота? Одним из приятных моментов является его высокий рост — не такой высокий, как Хенджин, конечно, но он выше Минхо по крайней мере на дюйм, и Сынмин использует это как боеприпас, чтобы подшутить над ним. Среди таких примеров: «Тебе нужно освободить место для обновления роста». «Так, крошечный воришка кислорода». «Ты меньше креветки и мудр, как плоский мир». «Минхо-хён! Просроченные клетки мозга не подходят для твоего вертикального тела!» Нет нужды говорить, что Минхо становится очень мстительным и решает превратить каждое объятие в смертельный опыт, придушивая его, но кто-то должен раздражать Минхо, и этим кем-то оказывается Сынмин. И иногда Хенджин, когда он чувствует себя особенно склонным к самоубийству. — Й~о, мы теперь зовем его хен? Теперь мы должны использовать это? — Хенджин взволнованно скачет за Минхо и скандирует, — Минхо-хен! Минхо-хен! — Ли Минхо, — пробует Сынмин и уворачивается от резкого удара по заднице, — Ли Минхо-хен? Минхо закрывает уши и томится: — Убейте меня, блять, прямо сейчас. Сынмин кричит: — Не ругайся! Они продолжали следовать за ним, как щенки. Это был веселый день. И вот, в связи с предстоящим переездом Минхо в Сеул, и как способ, чтобы сохранить связь со своими корнями (сначала в шутку), они начинают использовать обращения в уважительной форме. Поначалу Минхо кажется недовольным, но со временем он перестает возражать. Помимо физических аспектов взросления, Сынмин считает, что повзрослел и внутренне. Он уже не так часто плачет, потому что стал взрослым и умным и не хочет, чтобы его считали чувствительным, но потом он видит, как Хенджин пускает слезу на каждом грустном фильме, который он имеет несчастье посмотреть, и задается вопросом, каково это — чувствовать себя так свободно. В пригородах слишком много осуждения. Один, крошечный укол в палец, и Сынмин боится, что его гнев больше не будет сводиться к слезам, а превратится в нечто большее — в осколки, открытую плоть, резню. Что-то слишком большое. Он изо всех сил старается не думать об этом. Когда Минхо становится достаточно взрослым, он устраивается на работу. С его удобным красным велосипедом, впечатляющей зрительно-моторной координацией и режимом «ранней пташки» он работает курьером по доставке газет. Сынмин не удивлен, что он выбрал именно эту работу, особенно учитывая отсутствие взаимодействия и обслуживания клиентов. У Минхо все распланировано. Он зарабатывает 390 долларов каждую неделю, так что в месяц получается не менее 1587 долларов. Если он будет продолжать в том же духе еще год, то у него будет достаточно сбережений, чтобы поступить в университет и купить все необходимое для переезда на другой континент. Затем, когда ему удастся вырваться из пригорода и поступить в один из многочисленных университетов Сеула, он подаст заявление на получение стипендии, найдет человека, ищущего соседа для проживания, и начнет свою собственную жизнь. Никаких больше пригородных суетных зануд, никакой тоски по дому, никакой привязанности к богатству и никаких тяжелых пальцев, брызгающих фиолетовым на открытую плоть. Сынмин смотрит на звездный свет в его глазах и понимает, что это и есть его мечта. В глубине души Сынмина зарождается страх, и он не знает, почему, но игнорирует его, чтобы поприветствовать Минхо и сказать, что верит в него. — Время летит, — говорит Минхо однажды после школы, когда они решают пойти домой пешком, а не на велосипеде, — Ты знаешь, чем хочешь заниматься, когда закончишь школу? Сынмин хмыкает. Он смотрит на розовое небо, покрытое сизыми облаками. — Не очень. — Я думал, тебе нравятся звезды настолько, что ты захочешь подняться туда и побыть с ними. Сынмин насмехается. — Я никогда не думал о том, чтобы стать космонавтом. — Тогда кем ты думаешь стать? Сынмин еще не задумывался так далеко вперед. Его разум все еще здесь, довольствуется тихими вещами, мягкими временами, нежными моментами — насыщаясь маленькими кусочками времени в настоящем. Будущее предполагает перемены, Сынмин тоже склонен к изменениям. Он может легко адаптироваться к ним, но он не знает, что ждет его в жизни, которая ему не принадлежит. Он не знает, сможет ли он вообще сохранить ее. Все пройдет, и все станет размытым. Воспоминания распадутся. Сынмин чувствует взгляд Минхо на своем лице и задается вопросом, каково это — так уверенно знать свою жизнь. — Ты так громко думаешь, — говорит Минхо, похлопывая его по лбу, — Иногда тебе не нужно так много думать. Сынмин моргает. Минхо идет впереди него, и Сынмин наблюдает, как его сильная спина медленно удаляется от него, как всегда. Он изо всех сил старается не думать об этом. На 24-й день рождения сестры они с Минхо пытаются испечь торт, чтобы выразить ей свою признательность, но потом он выходит из духовки подгоревшим до хрустящей корочки, из-за чего срабатывает пожарная сигнализация, и они получают лекцию от Старика Чона, который советует им больше никогда не прикасаться к духовке. Поэтому они решают прогулять школу (к большому недовольству Сынмина) и отправляются на автобусе в город, чтобы купить в пекарне любимый фруктовый торт его сестры. Когда они идут по оживленным улицам центра города, чтобы вернуться на автобусную остановку, что-то голубое за отблеском витрины привлекает внимание Сынмина. Он притормаживает под навесом бутика и смотрит на манекен, одетый в бледно-голубой свитер с крошечным полумесяцем, вышитым на левой груди. Он выглядит мягким и удобным. И выглядит дорого. Минхо подходит к нему. — Купи его. — У меня буквально всего лишь пять центов в кармане. А у тебя — доллар. — Вот тут-то и пригодились наши плохие характеры, — заговорщицки шепчет Минхо, указывая на продавца с красными губами, стоящего за кассой, — Ты когда-нибудь торговался? — Мы должны торговаться на рыбном рынке, а не за дизайнерские свитера, глупый хен. Минхо опускает веко и высовывает язык. Они стоят на пешеходном переходе. Сынмин настороженно следит за тем, нет ли тут дежурных учителей, но потом замечает, что внимание Минхо переключилось на что-то другое. Сынмин проследил за его взглядом и понял, что тот все еще смотрит на свитер по заоблачной цене. — Все в порядке, — успокаивает Сынмин, махнув рукой перед собой, — Я уверен, что смогу найти подделку в дешевом магазине. Минхо поджимает губы и ничего не говорит. Он идет вперед с коробкой торта, когда загорается зеленый свет. Решив просидеть допоздна, чтобы дождаться возвращения сестры Сынмина, они коротают вечер за домашними заданиями. Хенджин приходит после уроков, чтобы передать Сынмину пропущенные им конспекты, и сбивает его с толку. — Так вы, ребята, пропустили школу только для того, чтобы пойти на свидание? Без меня? — Это было не свидание, — ворчит Сынмин, его лицо пылает, — Это было задание. — Ладно. Значит, свидание… ой! Сынмин довольно быстро заканчивает просмотр заметок, но потом заглядывает через плечо Минхо, чтобы посмотреть, как тот решает тридцать квадратных уравнений из учебника по математике менее чем за десять минут. Засомневавшись, Сынмин проверяет ответы на обратной стороне и понимает, что все ответы Минхо верны. — Какого хрена? — Не ругайся, — говорит Минхо, скучающе набрасывая на листе бумаги свое эссе по английскому. — Я думал, ты сказал, что ты отстой в школе, — Сынмин сужает глаза, — Ты солгал? — Зависит от того, как ты понимаешь, что значит «лгать». — Лгать — это когда ты говоришь неправду. Минхо самодовольно показывает на него карандашом. — Лежать — это наклон тела в горизонтальном положении. Сынмин использует учебник, чтобы стукнуть его по голове. Они начинают дремать около полуночи, но как только часы бьют три, и Сынмин слышит, как дверь начинает открываться, он дает Минхо пощечину и бежит к холодильнику, чтобы достать праздничный торт. Когда дверь открывается, оба достают хлопушки и поздравляют сестру, но внезапный шум так напугал ее, что она разразилась тирадой проклятий, и Минхо затыкает уши Сынмину. — Вы двое должны были спать, — мягко наказывает она, закрывая за собой дверь, — Вы не должны были засиживаться допоздна ради этого. — Но это же твой день рождения, — возражает Сынмин, таща ее к кухонному столу. Он усаживает ее посередине и протягивает ей нож, — Мы купили торт, который ты любишь — с вишней и кремом в середине и кучей черного шоколада снаружи, — затем он показывает на плитку шоколада, покрытую надписью из глазури, — Они написали твое имя неправильно. Она смеется и обнимает их обоих. Они вместе едят торт. Сынмин рад видеть теплое сияние на лице сестры, которое обычно тускнеет от усталости. После того, как Минхо наконец отлучается, чтобы приготовиться ко сну, Сынмин помогает сестре собрать всю посуду в раковину, и они моют ее в тишине. Закончив уборку, Сынмин убеждает сестру подождать за столом, а сам быстро идет в свою комнату за подарком. Это не самая впечатляющая вещь в мире. Сынмин взял кусок картона и вырезал из него форму медали с лентой, а затем на уроке рисования раскрасил ее так реалистично, как только мог. Но он надеется, что этого достаточно, чтобы передать свою благодарность, когда слова, которые он смело написал в центре медали, гласят: #1 Самая Лучшая Сестра ВВМ (Во Всем Мире). Его сестра сначала никак не реагирует. Она сидит с лицом, закрытым ее прядями из слипшихся волос. Сынмин думает, что ей, должно быть, холодно в одном лишь платье с блестками, когда замечает, как дрожат ее плечи, но потом она обнимает его и испускает слабый, придушенный всхлип. Он спрашивает себя, не сделал ли он опять что-то не так. — Прости, — прошептал Сынмин ей в плечо. — За что? — смеется она, — Не за что извиняться, глупышка. Я счастлива. Это слезы счастья. Сынмин сглатывает. От того, что его сестра плачет, у него чешется в носу. — Потому что я — это я. — Нет, нет, это не… — она качает головой и прижимается губами к его макушке, — Почему ты так говоришь? Почему ты сожалеешь, когда это я та, кто должна сожалеть? Слова теснятся у него во рту. Он смотрит на часы и представляет, что время остановилось. Тогда он вспоминает: яркую зелень травы, когда они с сестрой играли в мяч на улице под солнцем, ни один из них еще не знал о существовании горя, пока их мать наблюдала за ними издалека; шутки, обзывания и смех, который наполнял их желудки, как пирог с лесными ягодами. Воспоминания их раннего детства витают так же, как мошки на испорченных фруктах. — Думаю, мама гордилась бы тобой, — тихо говорит Сынмин. Его сестра плачет сильнее, и на этот раз он обнимает ее. После того как он помогает ей лечь в постель, Сынмин выключает свет и идет чистить зубы и умываться. Забравшись в постель, он без сна смотрит в потолок. Минхо лежит лицом к стене. Сынмин думает, что он уже спит, пока не слышит его бормотание: — Я же говорил, что ей понравится. В груди становится легко. Сынмин улыбается и закрывает глаза.***
День рождения Сынмина проходит без особых происшествий, как он и любит. Хенджин с радостью предлагает устроить вечеринку, но Сынмин хватает его за воротник и угрожает пробраться в его дом и заменить шампунь кремом для бритья, чтобы он вышел из душа весь без волос, как голая кротовая крыса, если он даже посмеет подумать о вечеринке. Это срабатывает, потому что Хенджин отползает от шкафчика с поднятыми руками, чтобы защитить свои волосы. Минхо наблюдает за ним с легким интересом, после чего предлагает Сынмину «дать пять». Сынмин приглашает Хенджина на ужин, а также Старика Чона, который весь день остается трезвым. Его сестра взяла выходной, чтобы приготовить домашнюю еду, которую Сынмин не ел уже много лет. Дни рождения начинают становиться его любимыми днями, когда Сынмин понимает, что может собрать всех своих любимых людей в одной комнате и провести с ними время. Когда вечер уже закончился и все разошлись по домам, Сынмин не успевает переодеться в пижаму, как Минхо бросает ему на голову его куртку. — Что… — Пойдем со мной, — говорит Минхо. Он уходит к двери еще до того, как Сынмин успевает спросить, что происходит. Сынмин следует за ним, но когда он видит, что Минхо садится в ржавый автомобиль Старика Чона с отвалившимися кусочками краски по бокам из-за царапин, похожих на когти, он недоверчиво смотрит на него. Он открывает дверь на пассажирское сиденье и спрашивает: — Ты за рулем? — Я умею водить. Старик разрешил мне пользоваться его машиной, и твоя сестра знает, так что можешь не беспокоиться, — спокойно отвечает Минхо, вслепую тыкая ключами в двигатель, — Садись. — В последний раз, когда ты ездил на машине, ты врезался в стационарный телефон. — Нет, не врезался. — Нет, врезался. — Нет, не врезался. Сынмин скрестил руки. — Я не хочу, чтобы меня арестовали. — Ты такой надоедливый, — ворчит Минхо, зажигая двигатель, и бросает на Сынмина невеселый взгляд, — Может, уже сядешь? Сынмин вздыхает. Он садится на пассажирское сиденье и молится за свою жизнь. Поездка к загадочному месту проходит в тишине, не считая старых рок-песен, тихо играющих из радиоприемника. На зеркале заднего вида висят три освежителя воздуха в виде сосны. Далекие деревья расплываются в спешке, их силуэты вырезаны лунным светом. Минхо не говорит, куда его везет, но Сынмин знает, что они едут в город, уже проезжая под эстакадой. Сынмин затуманивает окно своим дыханием и рисует маленькую звездочку. Убаюканный тихим мурлыканьем Минхо, Сынмин не сразу понимает, что задремал, пока его не начинают трясти. Когда он открывает затуманенные глаза, то обнаруживает, что находится на пляже. Сынмин моргает. Он вопросительно смотрит на Минхо, но тот уже выходит из машины. — Что мы здесь делаем? — спрашивает Сынмин, наблюдая за тем, как Минхо достает из багажника свернутое одеяло. — Сделай одолжение, заткнись на минутку, — отвечает Минхо, — И держи глаза закрытыми, пока я не скажу. Сынмин сжимает брови, но делает то, что ему говорят. Минхо осторожно берет его за руку и ведет по песчаной тропинке, раздавливая под ботинками траву. Они проходят значительное расстояние по пляжу. Минхо держится подальше от берега и кружевных приливов, и, кажется, обдумывает идеальное место, прежде чем отпустить руку Сынмина. Сынмин слышит, как он разматывает одеяло и расправляет его на песке. Затем он маневрирует, чтобы Сынмин сел на него, хотя это больше похоже на толчок к земле, чем на мягкую помощь. — Можно мне уже посмотреть? — нетерпеливо спрашивает он. — Подожди, — Раздается шорох. Он чувствует, как Минхо устраивается рядом с ним, — Все, смотри. Сынмин открывает глаза. Сначала он видит лишь яркое голубое мерцание океана, волн, разбивающихся о берег и отступающих так же тихо, как и набегающих. Но затем его глаза инстинктивно поднимаются вверх, и то, что он видит, парализует его и заставляет затаить дыхание. Звезды. Они чистые и сверкают в небе, серебристо-блестящий свет рассыпается по пустоте, как импульсы ангельского огня. Над головой висит луна, как огромный охотничий рог, отражаясь от океана и осколков морского стекла. Сынмин видит их, чувствует их сквозь головокружение, ощущает вкус их смерти в горле — но они живы в тихом разрушении, неподвижные и яркие. — С днем рождения. Сынмин отрывает взгляд от неба, чтобы посмотреть на Минхо, но слова умирают на кончике его языка. Минхо сидит там, очертания его фигуры освещены тенями от разрозненного лунного света, отбрасывающего на его лицо мечтательный отблеск. Он сидит, как созвездие, в звездной тишине. Он сидит и смотрит на Сынмина со слабой улыбкой на губах и глазами, изогнутыми в форме звездного света. Невольно в его груди поднимается мягкое, теплое чувство, словно газировка в взболтанной банке. Оно поднимается вверх по горлу, по щекам, по вискам, пока не возникает ощущение, что он переполнен. Сынмину шестнадцать лет, сердце бьется как у маленькой птички, когда он понимает, что это влюбленность. — Это лучше, чем твоя чашка звезд, не так ли, — говорит Минхо. Он смотрит на небо, а Сынмин смотрит на него, — У меня ушла целая вечность, чтобы найти это место. Так что, вперед. Проверь свои знания на деле. Сынмин громко сглатывает. Его лицо горит, и он не знает, что делать с руками, но ему хватает самообладания, чтобы притвориться, что все в порядке. Он показывает на чашеобразную форму с ручкой и говорит: — Это Большая Медведица. — Какого хрена? — Не ругайся. Они лежат вместе под звездами, Сынмин указывает на различимые созвездия, а Минхо жалуется, что видит только кучу точек. Сынмин не следит за тем, сколько времени они там пролежали, но говорит он долго-долго, пока Минхо не начинает зевать и не решает, что пора отправляться домой, пока не стало совсем поздно. Они встают с песка. Минхо стряхивает одеяло и сворачивает его в рулон. В груди Сынмина болит его маленькое сердце, на смену которому пришло трусливое сердце кролика, и ему хочется поднять руку, протянуть ее вперед и дотронуться до него. Просто прикоснуться, чтобы знать, что он настоящий. — Спасибо, — говорит Сынмин. Но Сынмин с детства любил звезды — эти недосягаемые частички света, которые он не мог увидеть вблизи, потрогать или почувствовать. Так что, возможно, это естественно, или это какая-то извращенная судьба, что его привлекает самый далекий и недоступный свет, которым является Ли Минхо. — Не за что, — Минхо улыбается. Сынмин сует руки в карманы.***
Только позже до Сынмина доходит, что он не должен был влюбляться в мальчика. Однажды тема влюбленности поднимается, когда они идут домой после школы. Хенджин обнимает Сынмина и Минхо, когда они идут по тротуару, усыпанному листьями. — И тогда она просто берет меня за лицо и прижимается ко мне — прямо здесь, ребята, к моему рту, — в девятый раз пересказывает историю Хенджин, — Мой первый поцелуй! Так что, да. Думаю, теперь мы влюблены в друг друга. Минхо выглядит совершенно не впечатленным. — Ты не влюблен. Ты просто глупый. — Откуда ты знаешь? — Хенджин насмехается, — Ты когда-нибудь был влюблен? — Нет. — Вот именно! На самом деле, а ты вообще способен любить? — Хенджин прищурился, — Что ты вообще видишь в своей девушке? — Я вижу пустоту. — Что это вообще значит? Минхо продолжает хранить молчание. Ему сходит с рук молчание, когда он поднимает угрожающий кулак, а Хенджин отмахивается от перспективы быть избитым. Поэтому он переключает внимание на Сынмина, который уставился на землю, погрузившись в свои мысли, — он потерялся в водовороте опасений, вынырнувших из его желудка. — Как насчет тебя, Сынмин? Кто-нибудь уже успел сорвать твою розочку? — Хенджин прижимается щекой к его голове, как будто это может вытянуть из него ответ, — Кто эта счастливица? Сынмин никогда раньше не испытывал таких чувств к девушке, да и вообще к кому бы то ни было, за всю свою жизнь. Он всегда думал, что, возможно, любовь была выбита из него, но после того лета все изменилось. Теперь он может испытывать такие чувства только к… Сынмин смотрит на Минхо и видит, что тот смотрит в ответ. Он думает о том, насколько пугающим является свет. — Никто, — отвечает Сынмин, отталкивая лицо Хенджина. — Ой, да ладно! Вы такие скучные! После того, как Хенджин уходит по маршруту в свой район, прогулка обратно к Сынмину проходит в тишине. Они бьются локтями, пытаясь попасть друг другу в ребра. Сынмин смеется, но потом быстро утихает, потому что боится, что слишком много смеется рядом с Минхо. — Хенджину просто не хватает определенного фильтра, поэтому ты не должен позволять тому, что он говорит, беспокоить тебя, — говорит Минхо, идя впереди. Сынмин изо всех сил старается не отставать от него. — Что? — То, что он говорил, — Минхо не оглядывается, — Это не обязательно должна быть девушка. Сынмин понимает, что Минхо хочет сказать, и его шаги затихают. — Я не… я не… я никогда… — Я ни на что не намекаю. Я просто говорю, что это не обязательно должна быть девушка, и в этом нет ничего плохого. Сынмин поджимает губы и чувствует, что его голова немного кружится, но тут Минхо поворачивается, чтобы посмотреть на него, и цвет его глаз занимает все мысли Сынмина, пока он не становится просто его частью. Неважно, на кого он запал — на парня или на девушку — все, что знает Сынмин после сегодняшнего дня, это то, что он не должен был влюбляться в своего лучшего друга.***
Дни превращаются в недели, а недели — в месяцы. Сынмин собрал все свои угасающие чувства и запер их в коробку, и долгое время это работало, потому что он хорошо притворялся самим собой. Но сейчас, наблюдая за тем, как Минхо передвигается по комнате, словно кусок рваного шелка, собирая вещи, Сынмин не уверен, что коробка достаточно велика, чтобы вместить его сердце. Минхо получил три стипендии за отличные оценки. Во время церемонии Сынмин смотрел, как он идет по сцене, с приливом тепла в груди, которое плохо сочеталось с ужасом в его нутре, но он присоединился к Хенджину, когда тот аплодировал и выкрикивал его имя до такой степени, что его сестре пришлось дергать их за уши, чтобы заткнуть их. Но когда Сынмин поймал широкую, многострадальную улыбку на лице Минхо, от которой его глаза зажмурились, Сынмин подумал, что это стоило раскалывающей боли и жестокой тоски, чтобы увидеть это. — Ты взволнован? — спросил Сынмин, задерживаясь у закрытой двери и теребя длинные рукава своего легкого свитера. — Конечно, — отвечает Минхо, запихивая футболку в свою сумку, — Не совсем из-за перелета, а из-за возможности выбраться отсюда. Сынмин слышит, как Старик Чон снаружи зовет Минхо поторопиться. Минхо вздыхает и скручивает пару шорт, чтобы они поместились в сумку. Он бормочет про себя, что еще ему нужно, почему у его сумки странный бугорок посередине, и спрашивает, не упустил ли он чего-нибудь. Он порхает по комнате, как нерешительная мошка. В голове Сынмина стоит тишина, наполняющая каналы ватой. Он закрывает глаза и видит обрыв, поглощенный бездонной тьмой, но над его головой ясные звезды и роящиеся цикады. Сынмин, спрыгнув с него, обнажает нервы. — Я люблю тебя. Минхо останавливается на середине шага. Он смотрит на пару носков, которые нашел под кроватью. Он не двигается, но потом вдруг хмурится, как будто эти три слова были худшим, что он когда-либо слышал. — Я тоже тебя люблю, — тихо говорит Минхо после продолжительного молчания, но его голос звучит неловко — как будто он никогда раньше не произносил этих слов, — Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, даже если не говорю, верно? Ты был моим первым настоящим другом. Сынмин не может удержаться от смеха. Минхо не знает, что он сказал это как признание, а не как комплимент. — Да, — он надеется, что его голос не выдаст его, — Я знаю. Старик Чон отвозит их в аэропорт. Он паркуется у зоны высадки улетающих рейсов и гладит Минхо по голове. Сынмин выходит из машины, чтобы они могли немного поговорить наедине. Сынмин помогает Минхо достать сумки из багажника. Несмотря на многолетнюю дружбу, когда они, будучи маленькими детьми, делили одну кровать, выщипывали волосы друг друга и гонялись за закатом на красном, побитом велосипеде, они не обнимаются, потому что они не такие друзья, чтобы делать это. Вместо этого Минхо смотрит на Сынмина так, словно внутри него солнце, и кладет руку ему на грудь. — Увидимся позже, — говорит он, — Плакса. Минхо уходит от него. Его спина становится маленькой, и Сынмин открывает рот, чтобы выкрикнуть его полное имя. Это привлекает внимание незнакомцев, но Сынмин старается не обращать на них внимания, как и на свое горящее лицо. Минхо останавливается и удивленно оборачивается, потому что понимает, что на Сынмина это не похоже. Но Сынмину все равно. Его сердце колотится, как пена на пляже, когда он кричит: — Я буду скучать по тебе! Затем он быстро садится обратно в машину. Сынмин пригибает голову и прячется под окном, пока Старик Чон не отъезжает от обочины и не увозит их обратно на шоссе. Солнце палит высоко в небе. Тепло и влажно, но Сынмин все равно пытается дыханием заставить окно запотеть. Он рисует звезду. Она не задерживается на долго.***
Поначалу они хорошо поддерживают связь. В первый год все всегда как-то устойчиво. Случайные сообщения тут и там и междугородние телефонные звонки, во время которых Минхо засыпает на другой линии, поскольку в Сеуле всегда поздно, а в пригороде только полдень. Но Сынмин не вешает трубку. Он слушает дыхание Минхо и притворяется, что находится рядом с ним, когда ему страшно стареть в полном одиночестве. Из жалоб Сынмин узнает много нового о соседе Минхо: Со Чанбине, студент-музыкант, который всего на год младше его и похож на самого Минхо со своей холодной внешностью, но теплым и игривым характером. Затем Минхо рассказывает об университете — о своих интересах, которые он изучает и которыми не имел возможности заниматься в пригороде, и о работе, которая оплачивается достаточно хорошо, чтобы иметь крышу над головой. — Я разговариваю кое с кем, — признается Минхо, — Чтобы стать лучше, я имею в виду. Сынмин закрывает глаза. Он все дальше и дальше от нас, вне досягаемости, — Я рад, хен. Во время летней жары Сынмин остается в подвале. Он несколько раз бросает мяч в дверь и ловит его, чтобы скоротать время, пока не позвонит Минхо. — Кстати, нуна нашла новую работу, — говорит Сынмин, зажав телефон между ухом и плечом. Он пытается приготовить чай со льдом, но кубики льда не выходят из своих маленьких пазов в пластиковом лотке, и он бьет его о стойку, чтобы расшатать, — Когда она вышла за продуктами, ее подкараулило модельное агентство, поэтому она больше не работает в клубе. Сейчас она очень счастлива, и я думаю, что такими темпами мы сможем переехать от Старика Чона в более приятное место. Может быть, в другой город. Сынмин ждет реакции Минхо, но, не получив ответа, хмурится. Вдруг он слышит храп и несколько сонных проклятий. Сердце Сынмина холодеет, как сырой металл, и он желает ему спокойной ночи. Отсутствие Минхо бросается в глаза, как пятно крови на бледной коже, когда Сынмин переходит в последний класс средней школы. Но внеклассные занятия и подача документов на поступление в высшее учебное заведение отнимают у него большую часть времени, поэтому он забывает позвонить и Минхо. — Похоже, он из тех, кто не умеет поддерживать связь, — говорит Хенджин, когда они вместе выходят из кинотеатра. Он запихивает в рот остатки попкорна с маслом, — Не в обиду Минхо, но он буквально потратил пятнадцать с половиной дней на то, чтобы сказать мне «нет», когда я спросил, не хочет ли он купить печенье девочек-скаутов. И да, я посчитал, потому что это меня чертовски разозлило. — Это не значит, что мы должны говорить каждый день, — Сынмин наблюдает, как его дыхание превращается в облачко белее снега, — Он сейчас занят и счастлив. Он позвонит, когда у него будет время. — Ладно, но чувак. Ты выглядишь как тоскующая дева, которая ждет, когда ее муж вернется из своего долгого путешествия, как будто ты Пенелопа, а он Одиссей. Сынмин хватает горсть попкорна и запихивает его в свитер Хенджина, от чего тот взвывает. — Еще раз скажешь такую чушь, и я отменю все наши права на дружбу. — Ты слишком милый, чтобы так себя вести! Но, по крайней мере, у Сынмина есть Хенджин. Они сближаются как лучшие друзья, и однажды вечером, когда Сынмин ночует у него дома на трехдневных выходных, Хенджин, каким бы глупым он ни казался, приводит хороший довод. — У тебя был только он такое долгое время, — сонно пробормотал Хенджин, прижимаясь к Сынмину. Он был настоящим любителем пообниматься, хотя часто отрицал это, — И теперь, когда его нет, ты, конечно, грустишь и не привык к его отсутствию, но ты ведь знаешь, что говорят? Расстояние заставляет сердце становиться нежнее. — Я так ненавижу, когда так говорят, — говорит Сынмин, глядя в беззвездный потолок, — Это наполняет меня такой безудержной яростью, что хочется разбить что-нибудь на куски до неузнаваемости. Хенджин застонал и быстро откатился от него. Но одинокий, тихий год продолжается, и именно в этот год Сынмин понимает, что без Минхо рядом с ним, чтобы отвлечь его, помочь ему похоронить усеченных призраков, Сынмин просто трус. Он старается не подавать виду, когда Минхо начинает пропускать звонки и медлить с ответом. Он забирается на деревья вместо него, чтобы спасти застрявших там кошек, даже если он чуть не ломает ногу, падая с одного из них после того, как его поцарапали по лицу. Большую часть лета он проводит в одиночестве в туннеле, задаваясь вопросом, почему призрак его отца маячит на его периферии. Он катается по пригороду на красном велосипеде, оставленным Минхо, и не обращает внимания на насмешки других мальчиков, когда они понимают, что Сынмин — это рана, которую они могут вскрыть без доспехов Минхо. Однажды они преследуют Сынмина, когда он направляется на детскую площадку. Они стаскивают его с велосипеда и разбивают продолжение сердца Минхо в искореженный комок металла и резины. — Теперь твой парень не защитит тебя, — усмехается один из них, — Что? Ничего не скажешь? Кошка прикусила твой язык? — Или член, — подначивает кто-то, — Раз он не любит кошек. Сынмин закрывает глаза. Он думает о несуществующем созвездии, которое он нарисовал с родинок Минхо, но образ прорезают мрачные лица дядей, которые с жалостью смотрят на него на похоронах, а тети перешептываются за своими черными фасинаторами; затем Сынмин видит мать, которая держит его лицо в своих теплых руках, прижимается губами к его лбу и пахнет салонпасом и можжевельником; затем его сестру, которая разрывает на части письмо о принятии в школу, проклиная его к черту за то, что он жив. Он перескакивает со сцены на сцену в своем осязаемом ландшафте памяти, но потом он задыхается и открывает глаза на алое небо. Хулиганы ушли, а под ним земля истекает кровью. У него болят ребра, и ему хочется, чтобы это была боль от смеха. Сынмин оставляет сломанный велосипед и хромает домой. — Знакомое чувство, — говорит Сынмин, пока его сестра натирает маслом лесного дерева синяки на его ребрах, пытаясь разрядить обстановку после часа ругани с соседями, — Они довольно слабые по сравнению с папой. Она вздрагивает. — Не говори так. — Это просто наблюдение. — Сынмин. — Что? — Почему ты не сопротивлялся? — А зачем? — Сынмин думает, что они выбили из него фильтр, потому что он не может перестать говорить, — Стану таким же, как он? Если я превращусь в человека, которого вы с мамой так и не смогли остановить, тебе будет легче признать, что ты меня ненавидишь? Она смотрит на него, ее челюсть дрожит. Сынмин закрывает рот и отводит взгляд от призрака в ее глазах. В ту ночь Сынмин не спит. Он дожидается, пока в Сеуле наступит утро, и звонит Минхо. Тот берет трубку усталым голосом: — Алло? — Привет. — Сынмин. — Минхо произносит его имя мягко, — А там не поздно? — Не так уж и поздно, — говорит Сынмин, бросая взгляд на часы, которые показывают 3:22 утра. — У тебя странный голос. — Нет, не странный. — Нет, странный. Сынмин тяжело вздыхает, а Минхо понимающе хмыкает. — О, ты злишься. — Что? — Ты злишься, — продолжает Минхо, — Я это слышу. Сынмин кусает внутреннюю сторону щеки и поворачивается на бок, морщась от боли, исходящей от болезненных синяков. Синий свет омывает его усыпанные звездами стены. — Я не сержусь. У тебя уши плохо работают. — Конечно, и у тебя плохо получается врать. — Я не лгу, — отвечает Сынмин и совершает ошибку: в его голосе слышны жесткие нотки. Он морщится и пытается смягчить свой тон, — Я не… я не злюсь. Я просто… я не знаю. Это половое созревание. Это гормоны и перепады настроения. — Это нечто большее. — Нет, это не так. — Это так. — Ты знаешь меня. Ты же знаешь, что это именно так. — Я не знаю, — нетерпеливо говорит Минхо, — Я не знаю тебя и не думаю, что когда-нибудь узнаю — даже в детстве, и особенно сейчас. Сынмин открывает рот. Закрывает его. Хотел бы он видеть выражение лица Минхо, чтобы иметь представление, что сказать. — Ты злишься, Сынмин, — продолжает он, — Ты просто никогда не хочешь признать это. Ты никогда не говоришь об этом. Ты думаешь, что все это пройдет, когда ты вырастешь, но это не так. Для некоторых вещей нет решений, потому что их нельзя исправить. Их можно только переносить, поэтому вам нужно научиться управлять ими. И прямо сейчас ты делаешь дерьмовую работу в этом направлении. — Ты не можешь быть лицемером, — резко шепчет Сынмин, его руки трясутся так сильно, что он едва может держать телефон неподвижно, — Я никогда не говорю об этом? А ты? — Это совсем другое… — Как? — Если ты еще не забыл, моя жизненная ситуация не была большим секретом для всех в этом гребаном месте, — огрызается Минхо, — Мне не нужно было говорить об этом, чтобы ты понял. Сынмин чувствует лесной пожар. Он старается не дать ему поглотить себя. — Я не злюсь, — говорит он, но трещина в его голосе выдает правду, и он зажмуривает глаза, — Я не злюсь. Я не злюсь. Я не твой отец и не мой. Наступает пауза, в которой мелькают мысли. Это забавно, потому что Сынмин чувствует панику на другом конце провода, напоминающую тот день, когда Минхо ворвался в их первое настоящее лето вместе, где он заикался, неуклюжих пытаясь утешить. — Сынмин… Сынмин не хочет больше слушать и прекращает разговор. Он швыряет телефон через всю комнату и смотрит на звезды на потолке. Он встает на кровати, тянется к ним и срывает их. «Я не злюсь», мысленно повторяет он, срывая гобелены со стен. «Я не злюсь», повторяет он, срывая звездную карту и комкая её части в руках. «Я не сержусь», повторяет он, выбрасывая в мусорное ведро все свои книги о звездах. «Я не злюсь» — и он отчаянно хочет в это верить, но гнев — это бесформенная, неизмеримая вещь, которую невозможно ограничить. Он словно пытается запихнуть что-то в слишком маленькую коробку. И Сынмин знает, что она не поместится, и знает, что она никак не может поместиться, но это не мешает ему все равно пытаться втиснуть её в коробку, потому что он хочет наказать её за то, что она не смогла поместиться. Но дело в том, что Сынмин был коробкой, он был тем предметом, в который не помещался гнев, и он был тем человеком, который разбивал его, снова и снова, синяками и кровоточащими руками. Он не умный и не зрелый. Он нежеланный и злой. Это гнев до мозга костей. Это наследство, которое оставил его отец. Это бойня, эрозия и кровавые осколки морского стекла. А это — его реализация. Сынмин берет телефон и перезванивает Минхо. Линия звонит дважды, когда Минхо снова берет трубку, но он ничего не говорит. Наступает долгое молчание, пока Сынмин случайно не начинает слишком громко фыркать, и он понимает, что плачет, хотя говорил себе никогда больше не плакать. — Ты прав, — наконец, непоколебимо говорит Минхо, — Ты не такой. Ты не один из них. Ты просто Сынмин. — Я — это я, — неуверенно повторяет он, — Я просто я. — Ты просто ты, — подтверждает Минхо, и в его голосе слышится нежность, от которой лицо Сынмина сморщивается, — Ты просто мальчик со своей чашкой со звездами. Минхо продолжает говорить с ним по телефону. Сынмин слушает, как он говорит об обыденных вещах, о теплых пустяках — инжир сладок на его языке. Он закрывает глаза, слезы высыхают на щеках, и его убаюкивает Минхо, говоря ему, что он хороший и любимый, а не их отец, пока не взойдет солнце. — Я люблю тебя, — говорит его сестра. Сынмин уверен, что она слышала, как он отрывал скотч, чтобы собрать свои звезды и гобелены воедино — хотя некоторые из них едва можно было спасти — поэтому она крепко обнимает его, словно боится отпустить. Он не знает, что сказать, поэтому молчит. Ее волосы пахнут тропическими лесами, блестящие в лучах весеннего солнца. — Я рада, что ты здесь, ты знаешь это? — шепчет она, — Я рада, что ты не сел в машину в тот день. Я очень, очень рада. Прости меня за все, что я сказала, и за все, чего я не сделала. Но ты должен знать, что я люблю тебя. Я выбрала тебя, я выбрала это, и с тех пор я никогда не жалела об этом. Сынмин моргает. Его ушибленные руки трясутся от того, что он так долго держал своих призраков. Он считает, что это знак, что их нужно отпустить. — Спасибо, что любила меня, когда было трудно, нуна. Он немного смеется, когда слышит, как она шмыгает носом. Кимы — плаксы. Хенджин берет на себя ответственность найти мальчиков, которые обидели Сынмина. Он не думал, что Хенджин серьезно относится к своему черному поясу по тхэквондо, потому что у него есть склонность к драматизации своих подвигов, но однажды после школы Хенджин вдруг тащит обидчиков за воротник к воротам, чтобы они могли извиниться перед Сынмином. Это было странно. Мальчишки разбегаются, когда Хенджин отпускает их, и он с досадой вытирает руки. — Хватит быть пассивным, Сынмин! Где в тебе этот боец? Врежь им по яйцам или еще что-нибудь! — воскликнул Хенджин, ткнув пальцем в грудь Сынмина, отчего тот от боли сложился вдвое, — О, черт. Прости. — Я могу драться и по-другому, — хрипит он. Сынмин — воспитанный молодой человек, но он способен на оправданное зло. Он забрасывает шкафчики этих хулиганов шариками с водой и улыбается, глядя на их ошарашенные лица. Они не знают, что шарики были наполнены не водой, а разбавленной кошачьей мочой, но именно это доставляет Сынмину наибольшее удовольствие — их невежественное несчастье. Возможно, он уловил злой смех Минхо. Хенджин, конечно, тоже так думает. Совсем скоро наступает лето. Сынмин не собирается уезжать сразу после окончания школы. Он знает, что родители Хенджина переедут обратно в Сеул, так как они переехали в пригород, чтобы отдохнуть от тишины и спокойствия вдали от центра города, чтобы одна из мам могла работать над своим романом. Хенджин пишет Сынмину свой адрес, чтобы тот, когда придет время, пришел к нему. Они поддерживают связь чаще, чем он и Минхо. Сынмин не помнит, когда они разговаривали в последний раз, но он помнит последнее, что сказал ему Минхо, а именно: «Позаботься о себе ради меня, и я позабочусь о себе ради тебя». Он часто думает об этом. Сынмин смотрит на историю их переписки и задается вопросом, останется ли она нетронутой еще долгое время. Но потом Сынмин думает, что это хорошо. Это даст ему достаточно пространства и времени, чтобы отойти от своих чувств, но потом он понимает, что уже слишком поздно, когда эта вспыхнувшая влюбленность уже переросла во что-то большее — во что-то огромное и ужасающее. Сынмин не знает, что с этим делать. Он не знает, как спокойно оставить вещи позади, когда он тоже оставляет фрагменты самого себя, словно семена, которые ждут, чтобы прорасти и вырасти. В эти дни небо стало чище. Если бы Сынмин мог разлить по бутылкам это небо, насыщенное и безоблачное, и подарить его Минхо в качестве последнего прощального подарка, он бы так и сделал. А пока Сынмин работает над тем, чтобы стать лучше. Он стоит под солнечными лучами и греется. Он ищет новых кошек для спасения и пытается использовать свой внутренний мир (жутко!), чтобы избежать царапин, и это срабатывает, потому что он успешно спускается с дерева с толстой полосатой кошкой в капюшоне своей куртки. Он заботится о ней и следит за тем, чтобы ее картонное убежище оставалось целым во время дождя. — Хочешь себе имя? — шепчет он, почесывая её за ушами, — Мм. Я не знаю. Джоанна? О… нет? Нет? Не надо… ой! Прекрати меня царапать, уродец! Знаешь что? Я назову тебя в честь Минхо-хена, потому что ты злая, глупая и неблагодарная. Он выходит из своей спальни без звезд. Чувство кажется голым и пустым, но Сынмин думает о морских звездах и предпочитает настоящие, а не фальшивые. Он признает свой гнев и учится преодолевать его с помощью городского психотерапевта, который является другом Старика Чона и любезно предлагает Сынмину бесплатные сеансы. Когда Сынмин успокаивается при виде немощного призрака отца и думает только о смехе сестры, он думает, что, возможно, выздоравливает. В какой-то момент в течение года он даже получает работу в продуктовом магазине. Он машет рукой ребенку в коляске, а когда тот машет в ответ, мать смеется и говорит: «Она счастлива благодаря тебе». Сынмин думает, что он из тех людей, которые могут сделать других счастливыми. Однажды вечером, когда она красит ногти, сестра спрашивает его: — Ты уже подумал, чем хочешь заниматься, Минни? Сынмин приостанавливает просмотр на своем ноутбуке. — Ты имеешь в виду университет? — Ммм. Твой второй учебный год уже скоро заканчивается, — говорит она, — Я всегда думала, что ты будешь заниматься чем-нибудь связанным со звездами, которые тебе так нравятся. Есть только одна звезда, которая нравится ему больше всего, но Сынмин молчит. Он думает об этом — или думал уже некоторое время. Он думает о блеклой фигуре своего отца, которая появляется в плохие дни, но исчезает в хорошие. Он думает о мистере Ли, гниющем в семейных руинах своего дома в стиле кейп-код. Он думает о мозаичной коже Минхо, его израненных кулаках и яростном отчаянии выбраться из сточных канав. Может быть, он сможет направить всю эту злобу на то, чтобы сделать мир лучше для таких детей, как они. Его гнев все еще там, все еще огромен, но его любовь всегда была больше. — Законы, — наконец отвечает он. Его сестра выглядит гордой. — Хорошо, — она улыбается, — В конце концов, это твоя жизнь. Сынмин моргает. Он смотрит вниз на свои руки. Он жив. Он хочет жить, как дерево к солнцу — расти к свету. Он жив, и это его жизнь, и ничья другая. Именно тем летом он наконец заглядывает в социальные сети Минхо после целого года радиомолчания. В ленте Минхо пусто, но когда Сынмин нажимает на значок в виде силуэта человека, он видит огромное количество фотографий, на которых отмечен Минхо. Такое ощущение, что он обнаружил бухту сокровищ, которую не должен был раскапывать. Большинство фотографий — это откровенные снимки Минхо, смотрящего куда-то вдаль. Он опирается головой на плечо молодого веснушчатого мужчины, который улыбается; это размытая фигура, когда он запечатлен в движении; и он закрывает лицо перевернутой книгой в атмосфере кафе. Есть групповая фотография его и его друзей, пьяных в ночи, и Минхо ухмыляется в камеру, глаза мерцают от волны света. Это было похоже на просмотр хронометража взросления Минхо. Он потерял детский жирок на лице, а его волосы были подстрижены до удобной длины с челкой, которая подпрыгивала над веками. Минхо выглядит старше, красивее. Счастливее. Сынмин задается вопросом, есть ли еще место для него в его жизни. Иногда нет никаких объяснений тому, как все закончилось — просто последствия времени и расстояния. Может быть, это и есть их конец. Может быть, это их финал. Его пальцы зависают над клавиатурой, когда он просматривает их старые забытые сообщения. Он боится не получить ответа, но, возможно, это даст ему завершение, необходимое для того, чтобы двигаться дальше. Поэтому он спрашивает: «Как дела?», хотя на самом деле имеет в виду: «Счастлив ли ты?», Сынмин засыпает с телефоном на груди. Когда он просыпается, то видит два новых уведомления от Минхо — одно из Instagram, сообщающее о том, что Минхо впервые что-то опубликовал, а другое — из их чата. Сынмин протирает глаза и спрашивает себя, не приснился ли ему сон. Минхо Хён (2:09AM) Я в порядке. А ты? Просто и лаконично. Минхо отправил свой ответ через десять минут после того, как Сынмин написал ему сообщение. Это первый раз, когда Минхо ответил ему так быстро. Сынмин проверяет Instagram и открывает профиль Минхо. Это фотография неба — голубого и чистого, покрытый мягкими белыми облаками. В подписи написано: «Жаль, что тебя здесь нет». Сынмин чувствует внезапный прилив нежности, настолько редкий, что его передергивает. Он смотрит на эти слова до боли в глазах и повторяет их своим собственным открыточным ртом: «Хотелось бы, чтобы ты тоже был здесь».***
Ты (10:45PM) Я в порядке. Мне лучше Ты (9:43AM) Увидимся позже.
***
Следующим летом Сынмин уезжает из пригорода. Старик Чон желает ему свои наилучшие пожелания и протягивает Сынмину руку, но вместо жалкого рукопожатия Сынмин обнимает его. Он обещает писать Старику Чону при любой возможности, чтобы тот не чувствовал себя одиноким, когда в его подвале не будет детей. Старик Чон хрипловато смеется и приглаживает волосы. — Мне бы этого очень хотелось, малыш. Сынмин скопил достаточно денег, подрабатывая на случайных работах, но его сестра переводит часть собственных денег на его банковский счет, от чего он категорически отказывается, но она уверяет его, что все ее заработки приносят плоды, ведь в наши дни она — горячий товар. Через несколько недель она летит в Нью-Йорк на показ мод, затем в Милан, а потом, возможно, в Сеул. — Передай от меня привет Минхо, — говорит она в аэропорту, когда подводит Сынмина вперед, чтобы прижать поцелуй к его лбу. Он закрывает глаза и смеется от этой мысли. — Хорошо. Когда Сынмин прибывает в международный аэропорт, он сразу же замечает Хенджина по цвету его бледных волос. Он стоит высокий и подтянутый, в солнцезащитных очках Ray Ban и блузке Gucci с рюшами. От него исходит запах большего богатства, чем от него самого в пригороде. — Мне кажется, ты слишком сильно вживаешься в стереотип тупой блондинки, — первое, что говорит ему Сынмин. Хенджин разражается самым широким смехом, который Сынмин когда-либо слышал, и заключает его в теплые объятия. — Я тоже рад тебя видеть, придурок! Они рассказывают все друг другу, пока Хенджин везет их обратно в свой пентхаус, где он любезно предложил Сынмину остаться на неопределенное время. Хенджин рассказывает о своей специализации в области СМИ и коммуникаций, а Сынмин — о собственных планах на предстоящие занятия. Их разговор постепенно переходит в обычное русло, напоминая Сынмину о старых школьных днях, и он размышляет о том, каким далеким кажется детство. Прижавшись головой к окну, Сынмин наблюдает за тем, как над ними возвышается полоса небоскребов, когда они проезжают по эстакаде. Вдалеке виднеется туманный силуэт башни Лотте. В машине холодно, поэтому он пытается затуманить окно своим дыханием. Не получается, но он все равно рисует звезду. — Кстати, я сказал Минхо-хену. Сынмин моргает. Он поворачивает голову, чтобы посмотреть на Хенджина, который выплевывает ругательство и бьет кулаком по автомобильному гудку, когда его подрезает другая машина. — Что значит, ты сказал ему? — А? Что ты здесь? — Хенджин фыркает, показывая средний палец водителю через окно, когда тот проезжает мимо них, — У меня было предчувствие, что ты не сказал ему, что переезжаешь сюда, и я был прав, потому что Минхо-хен выглядел так, будто хотел принести мои внутренности в жертву дьяволу, когда это ты был тем, на кого он злился. Видишь, как больно быть третьим колесом и грушей для битья для вас двоих? Это выше моих сил. — Я не пытался скрыть это от него, — говорит Сынмин, — Это называется выборочное умолчание фактов. Хенджин смотрит на него. — Хорошо, — говорит он, — Тогда почему ты решил умолчать об этом? Сынмин пожимает плечами. Он смотрит на неизменную синеву неба. Есть много причин. Он боится, нервничает и не уверен, правильно ли поступил, когда не знает, какое место занимает в жизни Минхо. — Я не знаю. На это Хенджин издал разочарованный стон. — Ух! — он ударяет кулаком по рулю, — Вы, ребята, такие надоедливые! Сынмин обеспокоенно смотрит на него, но потом спохватывается, когда Хенджин резко сворачивает на дорогу, которая не привела их в пентхаус. Вместо этого они припарковались у скромного многоквартирного дома на спуске с холма, расположенного между небольшим круглосуточным магазином и магазином, заставленным деревянными ящиками с яркой хурмой. — Где мы находимся? — спрашивает он в замешательстве. — Чшш, — говорит Хенджин, прижимая палец к губам Сынмина, — Ты. Заткнись. И иди за мной. Сынмин следует за ним вверх по многоквартирному дому. Небо становится цвета ноготков, силуэтами служат свисающие линии электропередач и стаи птиц, взлетевших в небо в окровавленном оперении. Он резко вскакивает, когда Хенджин берет его за воротник куртки и тащит вперед, так как он отставал. Они внезапно останавливаются, и Хенджин резко стучит в дверь одного из корпусов. — Кого мы… Хенджин быстро толкает Сынмина перед собой. — Каждый сам за себя! Хенджин не замечает, что оставляет его на месте, и прыгает вниз по лестнице, пока двигатель его машины не оживает. Сынмин заикается, не обращая внимания на воздух, и собирается бежать за ним, как вдруг слышит звук отпираемой и открываемой двери. Дыхание перехватывает, слова сами собой рассыпаются, и Сынмин, как обычно, зажимает рот. Минхо — это боль, прижатая к мышцам, темные артерии тишины. Непоколебимый, он стоит на звездном расстоянии между ними, его руки сжаты в кулаки, которые он держит скрещенными. Он смотрит на Сынмина, не говоря ни слова, его челюсть сжата, словно окоченевшая, и Сынмин видит знакомую текстуру его кожи — ледяной облачный свет в его глазах, который в реальной жизни отличается от того, что он видел на фотографиях. Прошло пять лет с тех пор, как они видились в последний раз. Сынмин не хочет представлять, до какой степени растянулась пустота. Но он решает первым нарушить леденящую тишину. — Привет, — говорит он. Минхо захлопывает дверь перед его носом. Сынмин моргает. Он открывает рот, закрывает его, потом морщится. — Это довольно грубо. Через несколько минут дверь снова открывается. Минхо выглядит также, как раньше, но он дергает головой, приглашая Сынмина войти. Тот не колеблется ни секунды и заходит внутрь, спасаясь от летней жары. Это аккуратная и простая квартира, но Сынмин замечает беспорядок среди сизалевых башенок, когтеточек и лотков, и не сразу понимает, что происходит, пока не чувствует, как что-то мягкое касается его лодыжки. Он смотрит вниз на полосатого, оранжевого и белого котов. — У тебя есть кот, — говорит Сынмин. Он замечает еще одного кота того же цвета, висящего на карнизе балконной двери, и серого кота, свернувшегося калачиком в одеяле, — У тебя есть коты. Минхо приседает, чтобы почесать кота за ушами. — Ты нравишься Суни. Сынмин наклоняется, чтобы протянуть руку Суни, на что тот бодается головой с тыльной стороной его руки. Он поднимает глаза, когда Минхо направляется на кухню. Сынмин гладит Суни по голове, затем встает и идет за ним. Минхо стучит по шкафам, когда спрашивает: — Хочешь чаю? — Э-э… — Я готовлю чай, — говорит он и ставит чайник на плиту. Он поворачивается и прислоняется к кухонной раковине, скрещивая руки, и смотрит на Сынмина безразличным взглядом. Тишина между ними нарастает, как геотермальное давление. Сынмин сжимает пальцы за спиной, целенаправленно оглядываясь по сторонам и стараясь не замечать ножа у своего горла. Но потом он видит это — на подставке для кружек, маленькая и старая, но начищенная до блеска, висит его чашка со звездами. Не успев ничего понять, он движется к ней. Сынмин осторожно снимает ее с подставки и смотрит на звезды, нарисованные на дне. Он шепчет: — Она у тебя. Минхо молчит, но потом раздается звук осторожных шагов, и Сынмин чувствует, как Минхо подходит к нему сзади. — Это ты положил ее в мою сумку. — Да, — фыркнул Сынмин, — Было легко спрятать ее между твоей одеждой. — Почему? Сынмин сглотнул. Он повесил ее обратно на подставку для кружек. — Я думал, что так ты не забудешь обо мне. Минхо молчит. Он отходит в сторону, когда чайник начинает шипеть. Сынмин смотрит, как он достает из банки два пакетика чая и кладет их в чашки. Он заливает их водой и дает чаю завариться в одной из чашек в течение нескольких минут, после чего вынимает его, когда тот еще светло-желтый, потому что он все еще помнит, что Сынмин не любит слишком темный чай. Некоторое время они молчат. Минхо смотрит на чашки с чаем. Затем он открывает рот, чтобы спросить: — Почему ты не сказал мне, что переезжаешь сюда? — Мы перестали общаться. — Это не значит, что мы перестали быть друзьями. — Ты это серьезно? Минхо поднимает на него глаза. — Что ты имеешь в виду? — Когда ты сказал мне следовать за тобой. Ты это имел в виду? — Конечно, да. — Ты все еще это имеешь в виду? — тихо спросил Сынмин, — Потому что теперь я здесь. Мне потребовалось много времени, но теперь я здесь, хен. Если я тебе больше не нужен, просто скажи, и я уйду. Ты можешь сказать «нет». Ты не ранишь мои чувства, если откажешься. — Ты такой надоедливый, — говорит Минхо и поднимает чашку с чаем, чтобы Сынмин взял ее. Сынмин смотрит на чай, приготовленный именно так, как ему нравится. Он колеблется, но когда медленно тянется за чашкой, Минхо резко ставит ее на стойку и берет протянутую руку Сынмина в свою. Он тянет его вперед, и вдруг Сынмин вдыхает слишком мягкое место на шее Минхо, а Минхо обнимает его за плечи и одной рукой гладит по затылку. Запах лавандового мыла все еще держится на его теплой коже. — Ты нужен мне, — его голос твердый и сильный, — Поэтому оставайся, идиот. Сынмин закрывает глаза. Когда-то он пытался отказаться от Минхо, вырвать мысль о нем из своего сердца, но чем больше Сынмин пытался вырвать его, тем больше Минхо оставался там. Может быть, это и естественно — в этом есть завершение, в знании того, что это всегда будет Минхо, и никто другой. Это всегда будет он, даже если ему не отвечают взаимностью. — Хорошо.***
В его ушах поют цикады, а ранним утром солнечный свет падает ему на голову. Лето в Сеуле сырое и влажное, но Минхо все равно водит его по городу, чтобы он заново познакомился с инфраструктурой. Они обрывают нити своего отчуждения с помощью неловких слов и нежных рук. Сынмин говорит Минхо, что хочет стать адвокатом по защите детей, а Минхо отвечает, что изучает социальное обеспечение. Это забавно, знать, что они по-разному стремятся к одной и той же цели. — У нас все будет хорошо, — говорит Минхо. — Я знаю, — говорит Сынмин и сжимает их локти. В то же лето Сынмин знакомится с остальными друзьями Минхо. — Видишь? — восклицает Хенджин, накидываясь на плечи Сынмина и хныча ему в ухо, когда они сидят в тени на одеяле для пикника, — Это выше моих сил. Мы трое наконец-то воссоединились, а теперь я снова третье колесо! — Значит ли это, что мы восьмое колесо? — спросил Феликс, смутившись, и Сынмин узнал в нем веснушчатого мальчика с фотографий Минхо. Пикник был его идеей, и еда, которую он принес, была очень вкусной, но если Сынмину придется еще минуту терпеть, как этот единственный комар донимает его, то Сынмин может просто выбросить всю корзину с едой в реку. Чан выглядит обеспокоенным. — Восемь колес? Почему это звучит так странно? — Странно? Не, чувак. Это звучит как какой-то сексуальный намек, — Чанбин фыркнул. — Хенджин, — говорит Минхо, щелкая палочками перед его лицом, — Хоть раз перестань болтать и используй рот для еды, а не извергай кучу дерьма. — Дерьмо? Ты дерьмо… нет, я шучу, хен, пожалуйста, не засовывай мне это в ухо… — Итак, Сынмин, — говорит Джисон, забирая кимбап из контейнера Чанбина, — Это из-за тебя Минхо-хен работает в планетарии в Ансоне, да? Я сначала думал, что он настоящий ботаник, но потом оказалось, что он совершенно ничего об этом не знает… Сынмин смотрит на Минхо. — Ты работаешь в планетарии? -… он даже не может найти разницу между скоплением и галактикой, вот неудачник… — Они набирали сотрудников, и я был в отчаянии, — говорит Минхо с напускным безразличием, но цвет его лица не соответствует действительности. -… и тогда я спросил его, почему он там работает, и он сказал, что это потому, что звезды напоминают ему о важном человеке дома, а я, типа, черт возьми, брат, где твое сердце, когда я отчаянно нуждаюсь во внимании… С ярко-красными ушами Минхо разламывает рулет кимбапа и кормит им Джисона. — Я буквально убью тебя, если ты продолжишь. При явном признаке неприятного шума Хенджин вскрикивает и отталкивает Джисона в сторону. — Чувак, какого хрена, ты только что пукнул? — Что? Нееет, — говорит Джисон, строя ему рожицы, — Я просто послал тебе поцелуй своей задницей. — Это так отвратительно. — Погодите, мы что, прямо сейчас набросимся на Минхо-хена? Прямо сейчас? — спрашивает Чонин, делая паузу в процессе поглощения картофельного салата, пока Чанбин вытирает салфеткой уголок рта, — Могу я начать? Пожалуйста? Пожалуйста? — Поправка: Я убью вас всех, — угрожает Минхо. — Я даже ничего не сделал! — кричит Феликс. Чан выглядит так, будто сейчас заплачет: — У меня не хватит людей, чтобы скрыть несколько убийств. — Он лазил по деревьям, чтобы спасти кошек, — говорит Сынмин. Все парализовано молчат. Затем все разом набрасываются на Минхо с кучей вопросов и начинают ворковать и дергать его за щеки и уши. Сынмин хитро улыбается, глядя на смущенного Минхо, которого терроризируют его друзья; он решает, что они ему уже нравятся. Сынмин знает, как относиться к переменам, и понимает, что они оба изменились во многих отношениях, но потом Сынмин видит, как Минхо готовит то же блюдо из рамена, как и шесть лет назад, слышит, как он бормочет во сне знакомые, бесполезные вещи, и покупает чай той же марки, что и в их детстве. Сынмина выбивает из колеи то, что повзрослевший Минхо делает то же самое, что и он в детстве. Но это уже не то, что было в детстве, когда они держались друг за друга, потому что они были всем, что было у друг друга. Это выбор. Это мышечная память. Это мягкое падение, отсутствие сознательных усилий из-за того, что они так долго вливались в жизнь друг друга, где "иметь" и "нуждаться" невольно превратились в "хотеть". Больше всего они учатся определять границы друг друга, вместе переживая плохие и хорошие дни. Гнев стал другом, а не врагом, но Сынмин не идеален. Он не верит, что все в порядке, но друг с другом, возможно, они узнают, что может быть в порядке. (— Можно тебя обнять? — спрашивает Сынмин, сидя у кровати Минхо. — Не смотри на меня щенячьими глазами, — говорит он, отталкивая лицо Сынмина, — Я не мылся четыре дня. Сынмин все равно обнимает его. — Ну что ж. Таким ты мне нравишься больше всего.) В 29-й день рождения Сонджа-нуны Минхо занимает все утро, отправляя ей длинное поздравительное сообщение через Kakao. Затем он спрашивает Сынмина: — Нуна все еще любит торт "Черный лес", верно? Я попробую заказать его для нее. Где она сейчас находится? — Думаю, в Японии. Минхо издал низкий свист. — Живет полной жизнью, да? Я рад за нее. Ладно, значит ты понимаешь японский или мне придется переводить все меню через Google? Возникает ощущение дежавю от попыток найти общий язык с котами. Дуни и Дори не очень любят Сынмина, за исключением Суни. Однажды, когда он читает книгу на диване, Суни подходит к нему, садится на раскрытую книгу и ничего не делает, только смотрит на него. — Суни, — жалуется он, не делая абсолютно ничего, чтобы отогнать кошку, — Ты такой чертовски тупой. Ты даже читать не умеешь. Но он совершает ошибку, оскорбляя Суни в открытую, тогда Минхо возвращается домой в очень удобное время, чтобы услышать его. — Привет, — говорит он, немного запыхавшись, когда стоит весь потный и грязный после работы, — Ты только что назвал моего кота тупым? — Нет. Да. Может быть. Скажи ему, чтобы он слез с моей книги. — Суни, оставайся там! Сынмин неразборчиво ворчит и проводит остаток тихой летней ночи, почесывая все ласковые места Суни. Это странно. Это знакомо. Но Сынмину этого очень не хватало. Лето подходит к концу, но предчувствие чего-то хорошего витает над его головой. На его день рождения Минхо бросает на грудь Сынмина подарочный пакет, набитый грязной папиросной бумагой, и отрывисто говорит: — Надень это. Испугавшись, Сынмин бросается вперед, чтобы поймать подарок в свои неуклюжие руки, отпугивая Суни от того места, где он рвал когтями страницы несчастной книги Сынмина. Он разворачивает подарок и с тревогой осматривает его. — Я думал, мы больше не дарим подарки. — Может, хотя бы откроешь сначала, прежде чем говорить? Сынмин хмыкнул и снял всю папиросную бумагу. Он видит что-то мягкое, что-то бледно-голубое и замирает. Подняв голову, он смотрит на Минхо широко раскрытыми глазами, но тот на мгновение делает вид, что Сынмина не существует, и убирает подушки на диване. Сынмин снова смотрит вниз. Трясущимися руками он достает свитер. Пакет падает на пол. В бледных пылинках, в затянувшемся осеннем тепле, в послевкусии того, как они оказались в местах, где не были уже много лет, Сынмин разворачивает его в воздухе и смотрит на крошечную желтую луну, вышитую на левой стороне свитера. — Я купил его за день до отъезда, — услышал он объяснение Минхо, — Я взял его с собой, потому что ждал, что подарю его тебе здесь. Он лежит на дне бассейна своего сердца, смотрит, как свет пробивается сквозь поверхность, но потом он внезапно сгорает. Лесной пожар возвращается, но он рождается не от гнева, а от любви, и она поглощает его, сжигает его кожу и оставляет после себя след. Сынмин поднимает глаза, когда Минхо нежно проводит большим пальцем под его глазом. — Столько лет, да, — говорит он, — А ты все еще плакса. Сынмин не понимает, почему он плачет. — Я не плачу, — отрицает он сквозь слезы. — Конечно, — Минхо щиплет мокрые щеки Сынмина и дергает их как игрушку, — Глупый. Сынмин собирается его надеть. Он собирается надеть его, потому что это его любимый свитер, а любимый он потому, что Минхо подарил его ему, и каждый раз, когда он смотрит на Минхо, ему кажется, что на нем его любимый свитер. Но он не хочет надевать его сейчас — пока не хочет. Он хочет сохранить его нетронутым, настоящим. Он хочет смотреть на него в своем шкафу, а не на витрине бутика одежды. Он хочет запомнить его в своих руках, а не в чужих. И вот он думает о звездах и спрашивает: — Может, пойдем на пляж? — Почему мы на пляже? Минхо спрашивает об этом уже в седьмой раз, пока застегивает куртку до шеи, запирая двери машины, хотя, когда Сынмин впервые спросил его об этом, он, кажется, был не против этой идеи. Они идут мимо серебристой травы к песку, Сынмин идет на несколько шагов впереди. Солнце садится вдали, диск, разрезанный пополам океаном, горит, окрашивая небо в пурпурно-золотые тона. Вокруг несколько семей, но Сынмин движется к берегу. Дойдя до его края, он снимает ботинки и носки, закатывает штаны и бежит в воду. Минхо кричит ему вслед, но Сынмин смеется и останавливается неподалеку, когда вода заходит выше его лодыжек. Минхо проклинает холодную воду и произносит множество ругательств. Остановившись рядом с Сынмином, он спрашивает: — Ты спятил? — Может быть, — пролепетал Сынмин. — Ты сейчас так странно себя ведешь. — Нет, не веду. — Нет, ведешь. — Нет, не веду. — Да, ты странный. Сынмин толкается их плечами. Минхо стучит их локтями. Сынмин улыбается и думает, что это ожог в его сердце заставляет его вести себя так, таким веселым и беззаботным, ловя море в огне. Он смотрит на мягкие персиковые облака в небе, которое еще не настолько чистое, чтобы увидеть звезды, но Сынмин знает, что они там, даже если он их не видит. Его тело задыхается от бега по мокрым песчаным дюнам, в носу стоит запах рассола, а у ног плещется океан. На фоне уходящего заката кажется, что это кульминация чего-то. Конец или начало чего-то молодого. Сынмин сразу понимает, что всегда будет хотеть этого, что никогда и ничего больше не будет хотеть так сильно, как этого. Он думает о будущем, и все, что он может видеть — это лицо Минхо, снова и снова. — Хен, — говорит он, уже не боясь, — Давай продолжать стареть вместе. Минхо ничего не говорит. Он стоит там, в лучах заходящего солнца, и смотрит на Сынмина, как будто он что-то не так услышал. Но потом Сынмин улыбается; он медленно поднимает руку, тянется к звезде и нежно нажимает большим пальцем под левым глазом Минхо, легким прикосновением закрывая жестокое воспоминание. — Ким Сынмин, — негромко говорит Минхо, и его голос дрожит, — Я прямо здесь. — Я знаю. — Я всегда был здесь, — Минхо обводит рукой запястье Сынмина, — Это ты. Это ты всегда думаешь слишком много - думаешь, что не можешь получить меня, когда это не так. — Я знаю. — Ты такой глупый. — Я знаю. — Ты все еще любишь меня, не так ли. Сынмин моргает. Он думает о скале. Он думает о том, как обнажились нервы, когда он спрыгнул, и как он не переставал падать с тех пор. — Я никогда не переставал. Минхо отпускает его запястье. В его глазах отражается золотистый свет, а уши становятся такого же оттенка, как горящий океан, но он улыбается. Он улыбается, и от улыбки появляются все его морщинки, и Сынмин тоже улыбается. — Тогда конечно, — говорит Минхо и нежно гладит его по щекам, как будто голова Сынмина — это звезда между его ладонями, — Давай состаримся вместе, дурачок. Сынмину двадцать один год. Он узнает, что такое любовь, через идеально заваренный чай и чашку со звездами, которая спокойно висит на подставке для кружек. Он узнает, что такое любовь, наблюдая, как Минхо спасает всех этих крошечных головастиков и одиноких бездомных кошек. Он узнает, что такое любовь, когда видит, как его сестра берет с собой медаль с картонной ленточкой, куда бы она ни пошла, и когда Старик Чон пишет в ответ, что он уже год, как трезв. Он узнает, что такое любовь, когда наклоняется, чтобы опустошить свое сердце, а Минхо встречает его на полпути. Сынмину двадцать один год, он прижимает теплые губы к чужим, когда наконец понимает, что такое настоящий дом.